Но Горбачев сделать это отказался, что и породило у маршала понятные подозрения. Позже Шапошников признался: "Думаю, вообще в природе не было этой телеграммы, а инициатива, по всей видимости, исходила из окружения Горбачева. Судя по всему, оно было не в состоянии посоветовать президенту что-либо разумное для сохранения Союза".
Впрочем, и окружение Ельцина не сумело посоветовать ему что-либо путное для созидания новой России.
Уже в ту пору, когда начинало рушиться здание Союза, наше высшее военное руководство все сильнее втягивалось в орбиту политических склок и противоборств между Кремлем и Краснопресненской набережной. То было недопустимое для генералитета состояние, раз за разом отвлекавшее его внимание от армии. Но никто не мог тогда, наверное, предвидеть, что при Ельцине это на многие годы войдет в систему - некоторые наши первые лица на Арбате будут вынуждены основательно изучить азбуку политического проституирования перед новым режимом, а затем научатся демонстрировать в этом высший пилотаж.
Самое опасное состояло в том, что высшее военное руководство, которое денно и нощно должно было заниматься исключительно проблемами спасения и реформирования Вооруженных сил и дистанцироваться от участия в передрягах на политическом Олимпе, было втянуто в подковерные склоки. А в такой ситуации неминуемо наступает момент, когда военачальники вынуждены делать выбор между офицерской честью и лояльностью режиму.
Шапошников не стал исключением...
За четыре месяца пребывания Шапошникова в должности министра обороны СССР (с августа по декабрь) он не только успел почувствовать ядовитый вкус интриг на политическом "верху", но уже и сам вольно или невольно иногда оказывался в роли главного действующего лица некоторых очень шальных арбатско-кремлевских "игр".
У него еще с августа 91-го не заладились отношения с новым начальником Генерального штаба генералом армии Владимиром Лобовым - человеком, который знал себе цену и чувствовал профессиональное превосходство над министром. Шапошников до своего назначения на высший пост в армии и дня не служил на Арбате, а Лобов имел внушительный послужной список, последовательно пройдя все ступени от командира взвода до командующего войсками округа, затем занимал должность первого зама начальника Генштаба. А Шапошников стал министром с должности Главкома Военно-воздушных сил, минуя считавшиеся обязательными среди высших генералов посты зама главы военного ведомства или начальника Генштаба (являвшегося одновременно первым замом министра).
Маршал и некоторые наиболее приближенные к нему военачальники порой в кулуарах и публично поговаривали, что, мол, в таком перескакивании через обязательные должности ничего скверного нет. Другие же наши арбатские полководцы были твердо убеждены, что и летная специфика Шапошникова, и то, что он не успел как следует пообтереться на Арбате, изучить виды и рода войск существенные минусы министра. Генерал Лобов придерживался очень близких к этому взглядов - сужу так по некоторым его высказываниям и репликам во время наших откровенных бесед...
Уже с первых дней работы Лобова в должности НГШ у меня создалось убеждение, что у него была скрытая антипатия к маршалу, которая, на мой взгляд, объяснялась прежде всего тем, что Владимир Николаевич испытывал неприятие к головокружительному конъюнктурному взлету Шапошникова.
Эту антипатию я впервые подметил тогда, когда Владимир Николаевич с плохо замаскированным сарказмом рассказывал мне о "скопище летных генералов и офицеров" в приемной нового министра в первые дни после его назначения, о том, с какой легковесностью Е.И. сообщил Лобову о его назначении НГШ, о несостоятельности некоторых приказов, поспешно подписанных маршалом (с них начались первые стычки министра и начальника Генштаба, который обычно оттачивал документы до высшей степени безукоризненности и весьма болезненно реагировал на малейшие дилетантские промашки в директивах и приказах, уходящих с Арбата в войска и на флоты).
Однако это противостояние двух высших военачальников было бы очень примитивно объяснять лишь тем, что они исповедовали слишком разные подходы к работе или "не сошлись характерами". Корни антипатии, приведшей к серьезному конфликту между ними, лежали гораздо глубже - Лобов не принимал Шапошникова прежде всего как ставленника Ельцина, как человека, оказавшегося во главе Вооруженных сил не по логике заслуг и служебного роста, а по воле политической конъюнктуры (ее первой и самой крупной жертвой Владимир Николаевич вскоре и стал).
Лобов с первого дня службы в должности НГШ демонстрировал независимость взглядов на военную реформу и прорабатывал идеи, которые сильно настораживали Шапошникова, особенно по части новой схемы административного и оперативного управления Вооруженными силами. Евгений Иванович усматривал в ней явную "кастрацию" своих полномочий. Судя по некоторым его признаниям, он сильно остерегался, что в случае утверждения президентом лобовского плана разделения функций между Минобороны и Генштабом, министр обороны будет оттеснен от рычагов непосредственного управления армией и обретет лишь административно-политический статус, а полномочия НГШ сильно укрепятся (Лобов в качестве одного из вариантов предлагал, чтобы начальник Генштаба был одновременно и Главнокомандующим Вооруженными силами).
Вообще, на мой взгляд, уже осенью 1991 года генерал армии Лобов намеревался сделать то, к чему мы за последующие годы много раз пытались подойти, но крайне безуспешно: по строгому счету, Минобороны как было "министерством Вооруженных сил", так и осталось им - его полномочия распространяются главным образом только на армию, а не на всю сферу обороны государства. А Генштаб лишь осенью 1998 года по указу Президента РФ частично расширил свои функции как координирующий орган силовых структур страны дальше дело не пошло...
Когда взгляды министра и начальника Генштаба по кардинальным вопросам военного строительства не совпадают, когда недостаток профессиональной логики с чьей-либо стороны начинает компенсироваться эмоциями, неминуемо начинаются интриги, перерастающие в скрытую и явную борьбу, в которую по мере разрастания конфликта вовлекается все больше людей.