Но протест капитана рыцарей умолк, не родившись. Вейжон был совершенно беззащитен, и градани имел полное право прикончить его на месте. Но вместо этого он ударил сбоку плашмя по руке Вейжона, недавно державшей щит. Рыцарь-послушник вскрикнул. Его кольчуга могла лишь немного смягчить такой удар, но не могла избавить от него полностью, и левая рука юноши безжизненно повисла. Тогда Базел ударил снова, и Вейжон еще раз закричал: его правая рука тоже была сломана. Он скорчился у ног Базела, обе его руки висели плетьми. Градани снова поднял меч, на этот раз не замахиваясь, и с точностью хирурга приставил его к нагруднику рыцаря.

– Что ж, сэр Вейжон из рода Алмерасов, – загремел его голос. Он был гулким, глубоким и холодно-насмешливым. – Кажется, я обещал показать тебе, каковы градани на самом деле, но мне сдается, что урок тебя не совсем удовлетворил. Может, я должен все же продемонстрировать тебе то, о чем ты и так уже знаешь? Да, ты слыхал о ней, о жажде крови, присущей моему народу, и теперь я не вижу ни малейший причины, ни одной, которая не позволяла бы мне вонзить это, – раздался звон металла, когда он шевельнул кистью, ведя лезвие меча по нагруднику вверх, к горлу Вейжона, – в твою нахальную глотку, ведь так?

Вейжон тоненько застонал: от боли, а не прося пощады, и уставился на блестящий металл, застывший у его горла. Абсолютная тишина заполнила зал, в голубых глазах рыцаря наконец-то мелькнул страх. Страх был еще сильнее и острее оттого, что пришел неожиданно, но молить о пощаде Вейжон не собирался. Базел улыбнулся. Улыбка получилась мрачной, но в ней чувствовалось одобрение, и он ослабил давление меча.

– Думается мне, – продолжал он негромко, – тебе предстоит узнать кое-что еще, Вейжон из рода Алмерасов, и не только о градани. И мне кажется, что Томанак тоже не слишком доволен тобой сейчас, хотя лично я собираюсь тебя простить.

Вейжон почувствовал, как его лицо под шлемом заливается краской, слова, которые произносил этот глубокий звучный голос задевали его так сильно, что заглушали боль в сломанных руках. Язвительные фразы ударяли особенно больно, потому что он понимал, как они заслужены.

– Если бы мне нужна была твоя жизнь, я бы уже забрал ее, – сказал Базел почти с жалостью, – ты сам поставил себя в неловкое положение передо мной и перед Ним тоже, хотя в тебе есть мужество и твердость. И я сомневаюсь, что ты всерьез задумывался над ситуацией. – Градани бросил короткий взгляд на застывшее лицо сэра Йорхуса, потом снова посмотрел на Вейжона. – Жаль, но ты так упрям, что приходится учить тебя железом, правда, я и сам иногда бывал слишком упрямым. Насколько мне известно, Он сам считает чрезмерным лишать головы того, кто всего лишь выказал себя дураком. Итак, скажи мне, Вейжон Алмерас, сможешь ли ты впредь хоть в какой-то мере отбросить предрассудки в отношении тех, кого Он сам избирает?

– Я… – Вейжон закусил губу так, что ощутил во рту вкус крови, потом набрал полную грудь воздуха и заставил себя кивнуть. – Да, милорд, – ответил он, его голос звучал громко и ясно и был слышен во всех уголках зала, несмотря на охвативший его стыд и пульсирующую боль в руках.

– Твой меч поразил меня, но твое милосердие вернуло мне жизнь, – молодой рыцарь заставил себя продолжать: – Доказав и твою доблесть, и право на ту честь, которую оказал тебе Бог. – Он умолк, потом продолжил более сдержанно: – Более того, ты напомнил мне о том, что я забыл или не понимал в своем тщеславии, милорд. Только Томанак, а не те, кто служат Ему, может решать, кто из Его слуг достоин быть избранником. Сэр Чарроу пытался объяснить мне это, но, к моему стыду, я отказался усвоить его деликатный урок. Однако даже самый тщеславный и глупый рыцарь способен понять, когда урок дается специально для него, избранник.

Его сведенный болью рот попытался сложиться в улыбку, и Базел окончательно убрал свой меч.

– Ну что ж, отлично, парень, – произнес он со смешком. – Ты не поверишь, чего только стоило моему отцу вбить в меня урок, когда я стоял на своем. Не скажу, чтобы я был так уж упрям, но…

– А я скажу, – вмешался другой голос, и глаза Вейжона Алмераса округлились, когда за спиной у Базела внезапно возникла еще одна фигура в доспехах и полном вооружении. Пришелец был не меньше десяти футов ростом, с каштановыми волосами и карими глазами. У него за спиной виднелся меч, к поясу была привешена булава, и по сравнению с его басом, похожим на рев урагана, голос Базела казался дискантом ребенка.

Сэр Чарроу мгновенно упал на одно колено, его примеру последовали все присутствовавшие в зале. Все, кроме одного. Пока другие падали на пол, склоняясь перед могуществом Томанака Орфро, Меча Света и Судьи Князей, Базел глядел на него, насмешливо поводя ушами.

– Явился наконец? – спросил он, и не один рыцарь в зале задрожал от ужаса, видя, как он стоит, глядя в лицо Богу.

– Явился, – ответил Томанак с улыбкой. – А что до твоего упрямства, я практически уверен, что твой отец считает так же, как и я. Давай спросим?

– М-м-м, если для тебя это не принципиально, я предпочел бы не беспокоить его, – ответил Базел напряженно, и Томанак засмеялся. Звук его смеха потряс своды зала, словно шум бури. Он покачал головой.

– Я вижу, ты становишься благоразумным, – произнес бог, потом перевел взгляд на Вейжона. – А как насчет тебя, мой рыцарь? – спросил он мягко.

– Я… я надеюсь, повелитель. – Вейжон понятия не имел, откуда у него взялись силы прошептать эти слова, потому что обращенные на него карие глаза бога камня на камне не оставили от его былой самонадеянности, уже и так поколебленной Базелом. Он ощутил себя голым под этим взглядом, его душа была ярко освещена светом всеобъемлющего знания: ведь на него были устремлены глаза Бога Правды и Справедливости, их сила срывала все покровы с его жалкого тщеславия и ложного чувства собственной значимости, выставляя их в истинном свете.

В этом миге саморазоблачения было что-то освобождающее. Ему даже не было стыдно, потому что пропасть между ним и могуществом существа, стоящего рядом, была слишком велика. Для Бога в его душе не оставалось тайн. Он осознавал свой позор, помнил все случаи, когда был совершенно недостоин служить Томанаку, но одновременно он чувствовал желание Томанака дать ему возможность начать сначала. Не простить его, а позволить ему забыть, каким он был, доказать, что он способен учиться, что он может стать достойным Бога, которому всегда мечтал служить.

И вот тогда Вейжон из рода Алмерасов наконец увидел то, что связывало Томанака и Базела Бахнаксона. Они были одной породы, поборник и его бог, их объединяло нечто глубокое, даже теперь Вейжон мог только догадываться, что это такое. Словно мерцание божества постоянно отражалось в душе Базела, было неотъемлемой ее частью, только в душе градани это мерцание становилось менее ярким, приглушенным, чтобы его могли выносить идущие за ним смертные. Чтобы они находили в нем образец для подражания, источник мужества, ведь он, как и они, тоже был смертным. Именно в этом, внезапно догадался Вейжон, и заключалась миссия избранника. А еще у избранника были несгибаемая воля и упрямая решимость, которые не имели ничего общего с тщеславной самонадеянностью Вейжона, и душевные силы, чтобы выносить близость божества, тяжесть которой могли представить немногие смертные. И дело было не в том, что Базел делал, а в том, кем он был. В этот миг Вейжон знал, что он видит миллионы ниточек, связывающих Бога с избранником, гораздо лучше самого Базела, и, видя их, он осознал, почему Базел приветствовал Томанака стоя, понял, какое глубокое почтение скрывается под его кажущейся фамильярностью.

– Да, я думаю, так оно и есть, Вейжон, – подтвердил Томанак через мгновение. – Это был тяжелый урок, но такие уроки навсегда остаются в памяти, и я вижу, что в своем сердце ты не затаил обиды. – Вейжон заморгал, ощутив с изумлением, что это правда. Томанак улыбнулся ему. – Значит, ты полностью усвоил урок, а не только самое простое из него, мой рыцарь. Прекрасно! – Он снова засмеялся, на этот раз мягче и добрее, но от этого не менее звучно. – Я доволен, Вейжон. Может быть, теперь ты начнешь использовать тот потенциал, который всегда видел в тебе Чарроу.