Конвоиры по очереди сходили в комендантскую поесть. Разрешили сходить за внуком, так как ночью дежурить ей.

В бараке она успокоила Сашу, положила под изголовье незаконченное изделие. Пока внук ел, она успела пошептаться с соседкой с верхнего топчана; та, накинув платок, выскочила куда-то и быстро вернулась с баночкой. Одев Сашу, мама Катя повела его с собой. Конвоиры закрыли их на замок и ушли спать в комендантскую.

За всеми хлопотами день проскочил быстро, уже наступала темная осенняя ночь. Время было позднее, Саше хотелось спать, глаза слипались. Мама Катя постелила у зарешеченного окошка фуфайку, укрыла принесенным с собой одеялом почти сразу уснувшего внука и присела к арестованному. С ложечки покормила его брусничным вареньем и неожиданно сказала:

– Здравствуйте, Виктор Павлович, вот через сколько лет и где довелось встретиться. Узнаете?

– Здравствуйте, Екатерина Васильевна, я вас сразу узнал, как только увидел. Такая же бодрая и красивая.

– Не надо смеяться над беззубой старухой. Как же вы оказались здесь, ведь вы тогда собирались за границу?

– Любопытство, одно лишь любопытство, Екатерина Васильевна. Хотелось самому увидеть, чем же закончится большевистская авантюра после разгона Учредительного собрания.

– Виктор Павлович, за что вас взяли?

– По той же глупости. Первое время как-то перебивался. Филологи рабоче-крестьянской власти были не нужны. В это же время уплотнили мою квартиру и меня переселили в комнатку, где жила кухарка, помните, ту, угловую?

– Да, конечно, я еще ей помогала торты делать. Она вам всегда была благодарна за вашу доброту к ней.

– Так вот, к этой благодарной понаехала родня из деревни и стала приглядываться к моей каморке. Чувствую, дело плохо. Ушел сам, от греха подальше. Все лучше, чем уведут по доносу. Долго скитался. В Камышине подхватил тиф. Бог миловал, выкарабкался живым. Остался при больнице истопником, печки топил. В дровяном складе стоял рояль, бог знает кем занесенный. Однажды не сдержался, притронулся к клавишам и увлекся В ту же ночь пришли из ГПУ – где это истопник музыке научился? Осудили быстро: предъявить, собственно нечего было: не воевал, не участвовал. Так дали срок за сокрытие соцпроисхождения. Вот таким образом с 1922 года – Соловки, Архангельск, строил Волго-Дон, лес валил, золото мыл. Потом Ныроб, Соликамск и вот, заканчиваю свой путь без сожаления здесь, на Вишере. Да это все не интересно. Постойте, мы виделись с Вами последний раз в декабре 1917-го. У вас был, кажется, маленький мальчик. Как у вас все сложилось?

– Маленький появился в октябре, тогда же привезли из фронтового госпиталя Николая Сергеевича. Весь простреленный, нога не сгибается. А в это время грянул большевистский переворот. Никто его всерьез не принял, думали, Учредительное собрание все расставит по своим местам. Но большевики люди хитрые, нахрапистые: вначале разогнали Собрание, расстреляли демонстрантов, потом стали избавляться от тех, кто им помог стать у власти. Глотните еще морса, это все, чем могу вас угостить, – Екатерина Васильевна поднялась, поправила одеяло у Саши и продолжила свое повествование: – Вскоре потребовали, чтобы все офицеры встали на учет. Пошел с палочкой и мой Николай Сергеевич и не вернулся. Не потерпел оскорблений, убили его прямо в ревкоме. В скором времени всех ставших на учет в одну ночь забрали и расстреляли неизвестно где. Говорили, около двадцати тысяч. Цвет армии, почти все фронтовики.

Арестованный зашелся в кашле.

– Может, Вы отдохнете?

– Нет, нет, ведь это мое последнее свидание с прошлым. Вы же понимаете, жить мне осталось несколько дней, если не часов. Продолжайте, пожалуйста.

– С квартиры нас согнали, приютила моя няня. Через два года вышла замуж за Иосифа Владимировича, он служил у Николая Сергеевича в полку командиром батальона. Да вы должны его помнить – над ним все посмеивались, как над вечным холостяком. Он был списан по ранению, снарядом ему оторвало руку. У нас родилась дочь. Ровно через год, в день рождения дочери, пришли за ним эти, в кожаных куртках.

Екатерин Васильевна замолчала, задумавшись.

– Что же было дальше?

– Расстреляли… Я с детьми перебивалась – где стиркой, где уроками, потом стало чуть легче. Взяли преподавателем. Своих у них не было, так что временнно и такие, как я, нужны стали, да недолго это продолжалось.

В конце 1934-го пришли за нами, дали двадцать минут на сборы, а здесь нас раскидали по спецпоселкам.

– А мальчик это чей? – показывая взглядом в сторону спящего Саши спросил арестованный.

– Мой родной внук.

– Что это он вас так странно зовет – мама Катя?

– Правильно зовет. Я его, можно сказать, выходила.

– Как же так получилось?

– Когда нас привезли на Урал, то всех расселили по разным местам. Мой Коля перед войной женился на такой же ссыльной. Уже девочка у них была. Неожиданно сноху отправили на другой лесопункт, а она в положении была. Да кто когда нас спрашивал? Перед родами начальство спохватилось, отправило ее обратно. На этапе, в Соликамской пересылке она и родила. Дали ей один день прийти в себя и на этап. До вижайских лесопунктов пять дней шли. Екатерина Васильевна с гордостью посмотрела на спящего на полу Сашу – Выжил моя кровинушка – без вины виноватый. Все наши дети – репрессированные до рождения.

– Все-таки, как внук к вам попал?

– Вы же помните, во время войны НКВД совсем осатанел. На фронт им идти страшно, поэтому ими в лагерях заговоры создавались.

Тасовали нас между лесопунктами, как карты в колоде. В один из первых дней 1944 года согнали нас на этап, но внезапно всех разделили на две колонны. Без списков, без фамилий. Считали по головам. Дети в счет не шли. У меня на руках был внучек, сноха с дочерью в другой колонне. Повели нас в разные места. Лишь успела крикнуть обезумевшей снохе, чтобы не отчаивалась, что буду внуку как мать, спасу его. Их отправили под Ныроб, а я попала на Веселый.

– Так там же лагерь?

– Уже нет. Колючку сняли. Опять стало прежнее спецпоселение.

– Как же внук жив остался?

– Судьба… Почти все дети погибли. Да ведь, по правде сказать, и я благодаря ему жива осталась. Десятки раз мне хотелось лечь и умереть от такой жизни, но как подумаю, что с ним будет, – и силы Бог знает откуда брались. Было ради кого жить. От нашего поколения мало кто остался. Дети наши запуганы – вот на них вся надежда.

Екатерина Васильевна с любовью посмотрела на спящего внука:

– Они, когда вырастут, будут делать историю. Хотя мой Саша много горя хватит – доверчив очень, зато таких, как он, не сломить: характер есть и душой не черствый. Мне бы еще пожить немножко, закрепить в нем, что уже есть, и можно помирать. Вы уж не обессудьте меня, Виктор Павлович, много было вас – любопытствующих, наблюдающих, вот и хлебает Россия горя на сто лет вперед. Если бы не такие, как Вы, можно было эту заразу сразу уничтожить.

Воцарилось неловкое молчание, после которого арестованный тихо прошептал:

– Что сейчас каяться? Вы правы, и тем не менее. Вы, Екатерина Васильевна, видите следствие, а причина кроется в другом и началась намного раньше. Страшно было Западу набирающее силу Российское государство. Вспомните, сколько построили заводов, фабрик до 1914 года. Какие тысячи километров дорог были проложены. Либеризация царя, правительства, при которых за иностранные деньги всевозможные агитаторы, купленная пресса дружно подтачивали уважение к власти. Насмешки над религией, нигилизм нравственности выплеснулись на наш малограмотный народ, который свято верит печатному слову. А депутаты Государственной Думы? За редким исключением, там собрались горлопаны; сами ничего не умели создать, но на любое решение правительства – море грязи. Что уж сейчас говорить. Так было у нас, так произошло и в Германии. Здесь – коммунисты, там – фашисты, а занимались одним делом – уничтожали народ под лозунгами защиты своего народа.

Фашизм уже осудили, пройдя через многие муки, осудят и коммунистическую идеологию. Моисей водил свой народ сорок лет по пустыне, чтобы пришло очищение, мне думается, наш народ будет идти трижды по сорок. Дайте, пожалуйста, еще глоток.