17 флореаля (6 мая) Трибунал приговорил к смерти Фукье и еще пятнадцать обвиняемых, в том числе прежнего председателя Революционного трибунала Германа и судью Селье. Осужденные просили казнить их в тот же день, но было уже слишком поздно. Фукье-Тенвиль оставил записку: «Мне не в чем себя упрекнуть. Я всегда подчинялся законам. Я никогда не был креатурой ни Робеспьера, ни Сен-Жюста. Напротив, четыре раза я находился на грани ареста. Я умираю за свою родину без упреков и удовлетворенным, позднее признают мою невиновность».

В работах, авторы которых пытались опровергнуть «термидорианскую легенду» о Фукье, приводились его письма к жене, которые рисуют жестокого прокурора преданным супругом и отцом семейства, письма к нему как общественному обвинителю, письма-просьбы за родных и близких, друзей, выражающие уверенность в его беспристрастии, в том, что он не покарает невиновных. (Стоит ли эту уверенность, выражавшуюся в разгар террора, принимать за чистую монету?) Предпринимались изыскания с целью доказать, что вовсе не Фукье-Тенвилю принадлежала мысль воздвигнуть в зале заседания Революционного трибунала платформы, на которых было бы возможно разместить одновременно 150 подсудимых, что, мол, эта идея принадлежала председателю Трибунала Дюма и что платформы вдобавок были разрушены почти сразу после их сооружения. (Доказательствами считаются письменные показания Фукье-Тенвиля, когда он сам сидел в тюрьме, ожидая неминуемых суда и казни…)

Большего внимания заслуживают отдельные свидетельские показания, поскольку они никак не могли быть продиктованы желанием угодить судьям, крайне враждебным Фукье. Вдова буфетчика Трибунала заявила о Фукье: «Он облегчал положение несчастных заключенных». Бывший секретарь отдела прокуратуры Революционного трибунала В.-Д. Дюшато, занявший в реорганизованном после термидора Трибунале должность судебного исполнителя, показал на процессе: «Я видел Фукье, принимавшего участие и выказывавшего много милосердия в отношении отцов отчаявшихся семей, которые ходатайствовали за своих детей, арестованных за какие-то сказанные ими слова». Показание члена Конвента Мартеля: «Я видел Фукье действующим в соответствии с принципами справедливости и гуманности. Я поддерживал связи с ним, чтобы спасти жизнь невиновных».

Некоторые историки считали, что на процессе дантонистов Фукье действительно хотел заслушать свидетелей, вызова которых добивались подсудимые и показания которых могли повлиять на ход процесса, но этому помешал Сен-Жюст, добивавшийся принятия Конвентом закона, который позволял Трибуналу прекращать прения. Эти историки упоминают дело 94 жителей Нанта, уцелевших из группы в 132 человека, которые были отправлены Каррье в Париж в конце ноября 1793 года, но предстали перед Революционным трибуналом уже после термидора, в сентябре 1794 года. Председатель Трибунала Герман, ознакомившись с выдвинутыми против них обвинениями, считал неизбежным их осуждение и беспокоился только о том, удастся ли послать такое большое число людей на гильотину в тот же день, а заставлять их целые сутки томиться в ожидании казни противоречило, как он докладывал членам Комитета общественного спасения, «нашим принципам». Между тем Фукье целых семь месяцев 1794 года оттягивал появление жителей Нанта перед Трибуналом, считая, что не представлены достаточно веские доказательства их вины. Так уверял Фукье, когда сам предстал перед судом, и его заявление подтверждает в своих показаниях секретарь отдела прокуратуры Революционного трибунала. В случайных разговорах со служанками в буфете или в признаниях матери, в словах, оброненных дочери, Фукье говорил о том, что он тяготится своими зловещими обязанностями и если бы смог, то подал в отставку.

Чем были вызваны эти припадки слабости — укорами совести, сомнениями в оправданности той политики, которой он служил с рвением педанта-законника, чуждого всяких сантиментов? Или опасением, что при быстрой смене партий у власти ему самому настанет очередь свести знакомство с «национальной бритвой»? Что же касается отдельных жестов великодушия, то с большей долей вероятности каждый из них мог иметь свои особые причины, которые не находили отражения в сохранившихся документах. Это вовсе не обязательно была, в частности, прямая коррупция. Обвинение в продажности выдвинула в своих «Мемуарах» мадам Ролан. Эта талантливая и неукротимая в своей ненависти к якобинцам женщина, входившая в тесный круг главных руководителей Жиронды, писала свои воспоминания в тюрьме, в ожидании суда и гильотины. Она утверждала: «Общественный обвинитель Революционного трибунала Фукье-Тенвиль, известный своим дурным поведением и бесстыдством, с которыми он без основания составлял обвинительные акты, получал обычно деньги от заинтересованных сторон. Мадам Рошуар заплатила ему 80 ООО ливров за эмигранта Мони. Фукье-Тенвиль получил эту сумму, Мони был казнен, а мадам Рошуар предупредили, что, если она проговорится об этом, ее посадят туда, где она больше не увидит дневного света». Хотя мадам Ролан ненадежный свидетель, ее трудно заподозрить в сознательном искажении фактов. К тому же свои сведения она, вероятно, почерпнула от мадам Монтане, супруги бывшего председателя Революционного трибунала, считавшей Фукье-Тенвиля виновником ее ареста.

Монтане был смешен с поста и заключен в тюрьму из-за донесения, посланного общественным обвинителем 29 июля 1793 года Конвенту. В этом донесении Монтане инкриминировалось изменение текста смертных приговоров Шарлотте Корде и девяти жителям Орлеана, признанным виновными в покушении на члена Конвента Леонара Бурдона, с целью исключения из этих вердиктов пункта о конфискации имущества. Арестованный Монтане признал справедливость обвинения, ссылаясь в свое оправдание лишь на отсутствие преступных намерений. Тем не менее напрашивающимся объяснением поведения Монтане был подкуп, как раз именно то преступление, в котором позднее его жена обвиняла Фукье-Тенвиля. Одержав победу, Фукье, однако, не погубил поверженного противника. Он отложил процесс Монтане, фактически заставил забыть о нем. На процессе Фукье-Тенвиля Монтане заявил: «Я ему обязан жизнью».

К этой аргументации, приводимой историком Г. Флейшманом, надо добавить, что и графиня Рошуар менее всего может считаться особой, показания которой заслуживают особого доверия. Все старания врагов Фукье-Тенвиля доказать, что он был взяточником, остались безрезультатными. Однако очевидно, что он «прикрывал» неблаговидные дела членов комитетов вплоть до сокрытия следственных документов, содержавших показания, которые компрометировали этих высокопоставленных деятелей. Трудно сказать, пытался ли Фукье таким путем заручиться их покровительством или использовать это как средство для шантажа таких лиц. По всей вероятности, и то и другое. Быть может, лучшим опровержением обвинения в коррупции служит тот факт, что Фукье-Тенвиль, который был заботливым супругом и отцом, оставил свою семью без всяких средств к существованию. Чтобы понять психологию общественного обвинителя, надо избегать и повторения термидорианской клеветы, и попыток апологии такой мрачной фигуры, как Фукье-Тенвиль.

Фукье, как и весь Трибунал, в разное время подчинялся политическому курсу разных партий и обращал меч правосудия против различных группировок. Первоначально он являлся орудием подавления монархистов различных мастей, потом главной мишенью стали жирондисты, затем представители различных фракций якобинского блока. Последнюю из них — робеспьеристскую — добивали уже победившие термидорианцы с помощью того же Трибунала. При этом, конечно, производилась постепенная смена состава судей и присяжных (многим из которых, в свою очередь, предстояло предстать перед Трибуналом уже в качестве подсудимых). Однако смена происходила обычно не сразу, после переориентировки Трибунала на преследование тех лиц, по рекомендации которых попали на свои должности и судьи, и присяжные. Назначенный одной партией, Трибунал не раз творил волю другой партии, сменившей первую у кормила правления. А одновременно Трибунал карал сотни, тысячи людей, более или менее случайно попавших под колеса машины террора.

…Огромная толпа сопровождала 18 флореаля (7 мая 1795 года) три телеги с осужденными. Раздавались гневные возгласы: «Верни мне моих родных, брата, мужа, жену, мать, отца моих детей», «Присоединись к своим жертвам, злодей!» Напоминая об упрошенном судопроизводстве на основе прериальского закона, Фукье кричали, что через две минуты будут «прекращены прения» о нем, издевательски вопрошали, достаточно ли он «просвещен» насчет происходящего. Фукье не молчал. По словам правительственного органа «Монитер» от 21 флориаля, Фукье, бледный, с горящими глазами, отвечал «самыми страшными предсказаниями». Один из очевидцев передает, что Фукье крикнул толпе: «Гнусные канальи, пойдите поищите хлеба!», намекая на голод, усилившийся после 9 термидора в результате отмены «максимума». Эти слова были брошены толпе после первого (жерминальского) и незадолго до второго (прериальского) восстания парижских предместий, жестоко подавленного войсками термидорианского Конвента.

Фукье был казнен последним. Палач, подчиняясь яростным крикам собравшихся, схватил за волосы отрубленную голову Фукье и показал ее парижанам. Было 11 часов утра. Существует мрачная легенда, будто имя Фукье-Тенвиля было вписано в незаполненный бланк, содержащий приказ о казни, подписанный самим Фукье в бытность его общественным обвинителем…