От восторга поднялись все шерстинки.
Нетопырь ликовал. Он кувыркался в промежутках проводов, вильнул у светящегося изолятора, прошел над верхушками деревьев.
Всходила луна.
Она была светозарна. Нетопырь давно видел ее отсветы за горизонтом. Но луна взошла очень поздно, она долго лежала, долго зрела за брошенными на землю черными лесами. Но взошла - огромная на коричневом небе. На ней были тени лунных гор.
Нетопырь осветился ею. Он с писком кинулся вниз - во тьму, в деревья.
Здесь было глухо и темно, была путаница: ветки тополей, черемух, лип... Ниже их - дома. Здесь глаза лишние, они лгали. Нетопырь велел им плотно зажмуриться. Он закричал сверляще-тонко:
- ...Пи... пи... пи...
Звуки улетали, ударялись и, отскакивая, возвращались обратно, градом стучали в перепонки.
Стучались все звуки, что, ударяясь, отскакивали от веток и листьев, от столбов и насекомых. И Сигурд отметил, что крыльям древесные ветки казались гуще и косматее, чем были на самом деле.
Он видел - крыльями - рои ночных мошек и ощущал перемещения их.
Видел - крыльями - прерывистые трассы хрущей и лохматые клубки ночных бабочек. (И хватал их, и пожирал на лету.)
- Пи-пи... пи-пи... пи-пи-пи... - кричал он, шмыгнув мимо плясавших мошек. Он несся к луне.
Она казалась ему светящимся отверстием, его несло в ее горячий рот. Он видел луну собой, ощущал ее всем хрупким сооружением тела. Она звала к себе, но зов ее был двойным: нетопырь ощущал спиной подъем серой лунной радуги. Он летел выше, выше...
Луна звала его, манила, осыпая звездчатым дождем световых корпускул. Сухим листиком нетопырь заметался в холодных высотных течениях, среди темных и незнаемых еще ночных птиц. И снова кинулся вниз, в отсветы фонарей, в красные лунные тени.
Таня отпросилась домой и стала помогать в кухне. Но все у нее валилось из рук. Бабушка прогнала ее, Таня ушла в сад. Перед дождем (а начиналось погодное безобразие - шли ежедневные дожди) все население их сада шумно ворочалось в травах и листьях.
Летали рыжие комары, гудели синие мухи, перелетывали травяные моли. Жуки ползали по дюралевым косякам окон.
При таком насекомьем изобилии в сад налетели ласточки-касатки с черными хвостовыми вилочками. Они, проделывая воздушную акробатику, вылавливали мошек.
Особенно красиво работала одна. Она вскрикивала, налетала близко, показывая Тане то белый жилетик, то красное пятнышко. Она безотчетно нравилась Тане. Думалось: было бы счастьем летать вот так.
Устав, ласточка присела на косяк и глядела на Таню. Малюсенькая, но так хитро, так ловко устроенный летательный аппарат. И клюв маленький, и краснотца на щеках - следы небесных зорь.
- У, малюня, - сказала ей Таня и протянула вперед губы. - Моя славненькая, маленькая!
И вдруг догадалась: он!..
И стала наливаться жаром. Под ладонями раскалялся оконный косяк.
- Сейчас же уходите, Сигурд! - велела она.
Ласточка смотрела. Глаза ее - черные пятнышки - слишком пристальны для дикой птицы.
- Уходите! Чтобы я вас больше не видела. Безобразие быть таким прилипчивым.
Ласточка взлетела, загнула в воздухе сложную кривую и скрылась из глаз. Совсем.
- Сигурд! - крикнула Таня вслед. - Вернись! Ой, что я наделала... - Она схватилась за щеки.
"Обиделся, обиделся. Пришел, а я его выгнала. Летал, устал, а взяли и выгнали, взяли и выгнали. Так ему и надо. Пусть летит, пусть другую найдет. Только помнит, что та не полюбит его таким..." Опять налетели ласточки, но другие, городского типа. Кричали стрижи; вечер шел своим чередом, пустой и ненужный.
И чтобы наказать улетевшего Сигурда, Таня поговорила по телефону с подругами (советы о прическах). Приготовила салат к ужину. Особенный салат - из яблок, капусты, лука и белой смородины. Папа долго рассматривал его, нацепив очки, и взял одну только ложку. Мама глядела на Таню с любопытством. Погрозила пальцем.
- В тебе я сегодня чувствую что-то грозовое. Знаешь, снежные тучи, а в них спрятанные молнии, - сказала мама. - В теперешнем настроении бойся себя.
- Марина, не говори глупости, - сказала бабушка. - У девочки возрастное, а ты говоришь бог знает что! Оставь ее в покое, пей чай.
Мама обиделась и ядовито спросила:
- Могу ли я заняться воспитанием собственной дочери?
- Тебя саму еще нужно воспитывать. Как ты подала сегодня гренки? Они были зажарены только с одной стороны. Твое счастье - в тихом характере Бориса.
- Ах, опять эти пошлости!.. Выбери другой пример.
- Тысячу! Ты пренебрегаешь маринованными медузами, а они полезны моей щитовидке...
Поужинав, Таня ушла к себе. Свернулась в кресле, накрылась пледом. Почувствовала себя такой усталой, одинокой, некрасивой. Все, все врут о ее красоте.
Ей захотелось умереть и лежать во всем белом. Будто невеста (в волосах бант, оборочки кружевные). Сигурд прилетит к ней - ласточкой - и сядет на край гроба.
Вообразив себя, гроб и Сигурда, Таня заплакала.
Она плакала долго, обильно, она захлебывалась слезами. Они были особенные, таких она еще не знала. И вообще раньше она ничего не понимала, жила дура дурой. А вот теперь знает, а что проку - все кончилось.
- Про-гна-ла... - шептала она. - Про-гна-ла...
Устав от слез, Таня заснула. И сном ее горе кончилось.
Придя на работу, Таня все смотрела на порожнюю вазу. Никто не ставил ей цветов. Таня несколько загрустила и подумала о мужской черствости. "Он как дым, этот Сигурд, - думала она. - А если его поцеловать? Как это почувствуется?" Идея поцеловать Сигурда была столь же странной, как целовать журнал или самого шефа. Она застеснялась, робея, но лукаво почувствовала свою женскую командную силу.
Такое щекочущее, такое сладкое ощущение.
"Он как туман", - думалось ей. И она тянула и тянула губы. Целовать туман смешно, но что бы он сказал при этом? Где он сейчас?
Она даже не уверена, что все это правда. Было или не было?.. Непонятно. Но отчего-то все мужчины теперь казались такими мясистыми, такими щетинистыми. "Было, было..." Она капризно вытянула губы.
- Поцелуй! - приказала она.
Подождала - ничего.
- А ну! Целуй! Сейчас же! - требовала она.
И странное ощущение посетило Таню. Показалось - воздушный поток вентиляторов скрутился в воронку и стал прижиматься к ее губам. Пришло и ощущение мелкого электрического щипанья. Микроразряды щекотали ее губы.