– А если я разрешение получу? – не сдавался Палло.

– Знаю, что ваша организация и этот самый Коро­лев многое могут, – спокойно ответил Ветров, – уже убедился на собственной шкуре. Однако, во-первых, через технику не перепрыгнешь, а во-вторых, обидно, если вся работа коту под хвост. Рисковать тоже надо уметь, со смыслом… Лучше разрешение для Козлова получи, мол, есть ему полное доверие, а разные инструк­ции пока недействительны. Тогда твой «шарик» до Ту­руханска доберется.

– Слышал я, что в Финляндии многие совещания в бане проводят, – рассмеялся Комаров. – И дела об­судят, и вымоются… Доля истины есть, Арвид, в его словах.

– Ветров из наших краев, соображает, – вмешался Мангулов.

– Ты мне характеристику не сочиняй, – вдруг оби­делся Ветров, – но если свой транспортик все-таки в Туру пригоните, я на нем полечу. Без себя не выпущу, это точно. На Иле сажусь здесь, каждый раз сопочке кланяюсь: спасибо, родная, не приголубила. Красивень­кая она, когда с земли глядишь, а стоит точно по курсу. Отсюда-то далеко вроде до нее, а в самолет ся­дешь – сразу стеной перед глазами вырастает. Вот если бы ее убрать…

– Ты ему такие идеи не подсказывай. – Комаров улыбнулся. – Привезет сюда маленькую атомную бомбу и ахнет. Вот и нет твоей любимой сопочки. Имей в виду, за «шарик» этот обгорелый он горы свернет. Так что, пожалуйста, без идей. Ну а к вертолетному варианту душа у него не лежит: боится, что побьют «шарик», пока до Туруханска доберемся.

– Даже Капрэлян и тот… – Палло не сдержался, выдал свое опасение. Не очень-то теперь он доверял вертолетчикам. – А может быть, санный поезд орга­низовать? – неожиданно пришла ему новая мысль. – И по реке до Туруханска?

– Пожалуй, две-три сотни оленей потребуется, – заметил Ветров, – а это в моей власти.

– Оленей достанем, – уверенно сказал Палло, – райком поможет, колхозы. Но так надежнее будет, вер­но? И метеоролог с нами до Туруханска, договорились?

– Можно и до Туруханска, – охотно откликнулся Мангулов. – Тысяча верст туда и тысяча обратно, это для таежника не концы. Но только не пойду я с вами на оленях, не пойду…

Мангулов замолчал, потянулся за ковшом, набрал воды и плеснул ее на раскаленные камни.

– Пожалуй, пока хватит… И никто не пойдет, – сказал он, – не знаете вы Тунгуски нашей, а она ре­ка с норовом, озорная речка. И горячая, как этот пар. В два этажа лед на ней. Первый, что в начале зимы становится, ко дну ложится. Река по нему течет, а по­том снова замерзает. Вот и получается пирог: лед, вода и снова лед. Верхний слой с промоинами. Через полсот­ни верст в одну из них ваш поезд и угодит. Да и оленей не прокормить вдоль Тунгуски. Сейчас снег тяжелый лег, глубокий очень. Человек и тот тонет, сами ис­пытали. Так что лучше лета подождать, пароход при­дет обязательно – вода в этом году высокая будет. Ну а если бы на твоем месте был «эстонец», доверился бы я Козлову. Он хороший человек, таких в тайге любят.

В наступившей тишине они услышали нарастающий гул. Палло, Комарову и Ветрову он был знаком. Ман­гулов удивленно посмотрел вверх, словно звуки доно­сились с потолка. Они разом выскочили в предбанник и начали судорожно одеваться.

Над Турой кружил транспортный самолет, тот самый единственный Ан, который был специально приспособ­лен для перевозки тяжелых аппаратов.

Самолет сделал два круга над городом, а потом начал медленно снижаться. Ан заходил на посадку. На несколько секунд он скрылся из глаз за сопкой, и Палло машинально схватил Ветрова за рукав.

– Это единственная наша машина, – прошептал он.

– Если он не возьмет сейчас ручку на себя, то ее больше не будет. – Голос Ветрова сорвался. – И ка­кой идиот приказал ему лететь?!

Ветров стряхнул руку Палло, отбросил тулуп и по­бежал. Он что-то кричал, но разобрать слова было не­возможно, потому что прямо из сопки, как показалось Палло, выросла махина Ана. Самолет шел над самым аэродромом с выпущенными шасси, но летчик, очевид­но, уже понял, что посадить машину не сможет. Ан по­полз вверх. Летчик начал второй заход.

Ан опять начал снижаться. Вот он уже над рекой, еще небольшой поворот и… Самолет словно останавливается на месте, замирает на мгновение и резко уходит вверх. Он проносится над Турой, покачивает крыльями и исче­зает. Даже звука двигателей не слышно.

– Как призрак, – вдруг слышит Палло. Рядом сто­ит побледневший Комаров.

– Если бы не Ветров, стал бы призраком, – гово­рит Мангулов. – Внушительный аппарат, таких не ви­дали здесь. Теперь у эвенков новые легенды появятся, они любят их сочинять… А мы выскочили шустро. – Мангулов рассмеялся. – Теперь и допариться можно без помехи.

Палло не ответил. Он застегнул куртку – мороз начал прибавлять – и, не оглядываясь, зашагал к зда­нию аэропорта.

– Закрывай, таежный человек, свою парную. – Комаров протянул руку Мангулову. – Банька получи­лась отменной. Век не забуду. Прощай.

Мангулов растерянно глядел им вслед. Он взял при­горшню снега, хлестнул им по лицу. Иголки больно укололи кожу.

– Ночью до пятидесяти дотянет, – сказал он вслух, – завтра уже баню не прогреешь.

Мангулов взглянул на удаляющиеся фигуры Палло и Комарова, хотел окликнуть их, но раздумал. Постоял еще немного, а потом вернулся в баню. Топил ее на совесть, не пропадать же добру.

Никто не видел его усталым, измученным, опусто­шенным. Даже секретарь. Впрочем, не предупредив, она никогда не входила в кабинет.

В том гигантском ракетно-космическом механизме, в котором работали десятки заводов и институтов, испы­тательных полигонов и стартовых комплексов, не долж­но случиться ни единого сбоя, потому что до пуска Гагарина оставалось всего четыре месяца. Нет, пока даже он, Главный конструктор, не мог назвать точную дату, когда именно прозвучит ставшее потом таким зна­менитым «поехали!». Четыре месяца? Пожалуй, в этот первый день нового, 1961 года, если бы кто-то сказал об этом сроке, он бы услышал категоричное: «Не фантази­руйте! Работать необходимо, только работать!»

Надо было изготовить, испытать, запустить, прове­рить в реальном полете два корабля-спутника и не по­лучить ни единого замечания. Два! И только потом третий, с человеком… Два корабля-спутника еще. «А группа Палло что-то там возится», – недовольно по­думал Королев, хотя сразу же остановил себя: сам когда-то побывал в таких краях. Это не Подмосковье. К тому же, безусловно, Арвид делает все возможное…

На столе лежала телеграмма:

«Срочно нужен спирт. Нечем заправлять вертолет. Ни Красноярск, ни Туруханск не дают. Палло».

Королев улыбнулся. Вовремя пришла телеграмма. Как раз первого января.

Он представил, как сейчас снимет трубку и скажет насчет этого спирта, и наверняка уже завтра над ним будут подшучивать: «А Королев-то к празднику потре­бовал 200 литров спирта. Аппетит же у него…»

Странно, непохоже на Палло – он не сообщил, что спирт нужен для системы противообледенения. Неужели рассчитал, что Королев сам поймет, подумал о его про­шлом? О тех самолетах, об авиации… Впрочем, навер­няка так и есть. Вышли они из авиации, выросли с ней, и хоть сейчас другими машинами занимаются, а само­леты где-то рядом, и в памяти и в душе…

И не только у него. Ночью встречали Новый год, как обычно, в старой компании – только самые близкие друзья и соратники. Сели за стол за десять минут до двенадцати, подняли тост за минувший год. В общем-то, 60-й получился неплохим, хотя мог быть и лучше. А когда часы пробили полночь, встал Келдыш. Говорили о нем, что немногословен, суров, суховат. Но те, кого он считал друзьями, видели его иным – веселым, ожив­ленным, разговорчивым. И не только на этих встречах в канун Нового года, по и на пусках.

– За космический год! – сказал Келдыш. – И за полет человека!

Они чокнулись бокалами с шампанским и замолча­ли. Разом все. Каждый представил, как это будет.

А потом завели музыку. Королев дважды станцевал с женой.

Постепенно, как это бывало и раньше, образовалось две группы. Мужчины начали «праздничное рабочее со­вещание», хотя каждый раз договаривались, садясь за стол, что сегодня ни слова о делах. Ну а жены – о сво­ем. Они давно уже привыкли к этому сценарию празд­ничных вечеров. Изменить его было невозможно.