На стороне завоевателей была не только созданная ими сильная военная организация маньчжурских племен, но и неисчерпаемые людские массы глубинного Китая, а также экономический потенциал этой части Азии, Вся эта мощь была поставлена на службу невиданного по масштабам авантюризма новых правителей Китая и Маньчжурии — Цинской династии.

После Чингисхана и до Гитлера история не знает примеров такого тотального разрушения производительных сил, уничтожения культурных ценностей, населения, какое было произведено этой агрессией.

Всюду, куда достигали цинские армии, господствовали жестокий террор и национальный гнет, представленные в наиболее грубых и варварских формах. Укреплялись и насаждались самые отсталые, чисто азиатские феодальные порядки. Достаточно вспомнить горькую судьбу ойратов-калмыков в XVIII веке, которые оказались на грани полного физического уничтожения и нашли спасение только под защитой России. В ходе подавления восстания цинские войска уничтожили почти поголовно все население Джунгарии. Очевидцы писали: «Кто б им из зенгорцев в руки ни попал, то уже как мужчина, женщина, большой или малый, ни единого не упущая на голову побивают», «люди и скот здесь вырублены без остатку, так что и в плен их не брали». Согласно исследованиям советских историков завоевателями было истреблено от 600 тысяч до миллиона человек.

Зверства цинских войск отмечаются и современными китайскими историками. Вот одно из свидетельств: «Эта победа была одержана путем самого безжалостного, почти поголовного истребления населения Джунгарии».

Присоединение Сибири к России поставило преграду на пути новых завоевателей Азии, угрожавших прогрессу и самому существованию ее народов. Не случайно же неколебимо стойкими союзниками и защитниками государственных границ России на Востоке оказались в это время бурятские и тунгусские воины.

В конкретную историческую ситуацию героического века русских пионеров Сибири входит один сравнительно небольшой, но характерный эпизод, Это рассказ о забытом историками, но замечательном путешественнике начала XVII столетия Пенде.

Одним из важнейших этапов продвижения русских в глубь Сибири было открытие ими великой сибирской реки Лены, за которым последовало освоение обширного Ленского края, второй Мангазеи и новой «златокипящей государевой вотчины», как писал в свое время А. Палицын — мангазейский воевода и один из образованнейших государственных деятелей первой половины XVII столетия.

Образное выражение Палицына вовсе не было простым риторическим оборотом книжной речи того времени. Оно в полной мере соответствовало реальному значению вновь открытых земель для русского государства. От Байкальских гор и до Студеного океана через горы, леса и тундры, заселенные неведомыми племенами я народностями, широкой лентой протянулась одна из величайших рек Азиатского материка. Почти на всем ее протяжении, на расстоянии четырех с лишним тысяч километров, густые леса изобиловали цепным пушным зверем, суровые пространства по берегам и островам Студеного моря хранили в своих ледяных толщах неисчислимое количество дорогого «рыбьего зуба» (клыки моржей), мамонтовых бивней.

К востоку от Лены простирались новые, еще более обширные и не менее заманчивые пространства — одна за другой открывались неизвестные раньше долины Яны, Индигирки, Колымы и наконец Охотское побережье, за которым лежал далекий край кочевых оленеводов тундры и оседлых «зубастых» обитателей крайнего Севера-Востока Азии.

Честь открытия реки Лены и первых путешествий в ее долине обыкновенно приписывается в нашей общеисторической и научно-популярной литературе казачьему десятнику В. Бугру и сотнику П. Бекетову, основателю первого острога на месте будущего Якутска.

Деятельность В. Бугра и тем более П. Бекетова, бесспорно, имеет большое значение. Она заслуживает всяческого внимания. Но не меньшего внимания достоин и другой русский деятель, землепроходец XVII столетия, несправедливо забытый и обойденный в нашей литературе, и притом не только в научно-популярной или учебной, но и в специальной исторической. Землепроходец этот — Пенда.

О нем первый и чуть ли не единственный раз в нашей специальной исторической литературе упоминает в связи с историей открытия Ленского края И. Фишер в своей «Сибирской истории».

В полной мере оценил значение похода Пенды, в сущности, один только Л. Берг в своем очерке «История географического ознакомления с Якутским краем», опубликованном в сборнике «Якутия» в 1927 году. «Это путешествие, — пишет Берг, — составляет поистине необычайный географический подвиг». Но, «к сожалению, — указывает он далее, — никаких других подробностей о нем не сохранилось».

Между тем даже то немногое, что нам известно о Пенде, интересно и важно не только для истории первоначального освоения русскими Ленского края, но и для общей характеристики деятельности русских землепроходцев XVII столетия, для надлежащей оценки их дел и их эпохи — этого замечательного века великих открытий на Севере Азии. Чтобы оценить значение похода Пенды, достаточно и того, что говорит о нем Фишер в связи с военными экспедициями Бекетова, Ермолина и Бугра. После короткого перечня первых походов на Лену этих служилых людей Фишер писал о Бекетове: «Намерение свое произвел он с таким малым числом людей, что почти невероятно показалось бы, как россиане могли на то отважиться».

Далее Фишер отметил, что путь казакам на Лену проложили промышленные люди: «Так же и сибирские промышленные оказали в объисканиях на Лене немалые успехи. Сии отваги, которые сами от себя таскались повсюду, так что их не могла устрашить никакая опасность, когда они могли где-нибудь получить себе корысть… Сказывают о некоем, именем Пенда, что с 40 человеками, собранными из Туруханска, препроводил три года на Нижней Тунгуске, прежде нежели пришел к Чечуйскому волоку. Перешед его, плыл он рекою Леною вниз до того места, где после построен город Якутск: откуда продолжал он свой путь сею же рекою до устья Куленги, потом Бурятскою степью к Ангаре, где, вступив на суда, чрез Енисейск прибыл паки в Туруханск. Единственно надежда прибыли побудила сих людей к такому путешествию, какого чаятельно никто ни прежде, ни после их не предпринимал».

Краткий рассказ Фишера передает историю небывалого до тех пор, по его же словам, путешествия в слишком общих чертах и оставляет необъясненным тот любопытный факт, что Пенда провел три года на Тунгуске, прежде чем достиг долины Лены.

Значительно полнее другой рассказ, приведенный И. Гмелиным. Рассказ этот содержит много красочных деталей и, что особенно важно, рисует в совершенно ином свете мотивы, руководившие самим Пендой в его головокружительно смелом по тому времени путешествии. Гмелин указывает и на источник, из которого он извлек опубликованные факты, — это была устная передача мангазейскими казаками из поколения в поколение рассказов о подвигах Пенды.

«Теперь мог бы я закончить эту книгу, — пишет Гмелнн в конце той части своего дневника, где говорится о Якутске и Якутии. — Но так как я из Якутска еще не вернулся, то должен вернуться к тому пути, который я сделал уже сюда. В этом должен мне помочь один русский предприниматель, который, как говорят изустные рассказы мангазейских казаков, передававшиеся от отца к сыну, впервые открыл отсюда якутские местности.

Пенда, некий русский гулящий человек, хотел с 40 человеками частью в России, частью в Сибири собравшегося народа искать свое счастье в Сибири, ибо он так много о захвате земель слышал и свое имя, тоже как и другие, о чьих больших делах рассказывали, хотел сделать знаменитым.

Он приходит на Енисей, идет по нему вниз до Мангазеи, слышит там, что Нижняя Тунгуска, которая невдалеке выше в него впадает, очень заселена чуждыми народами и что против ее начала есть другая очень большая река, по которой тоже много народов живет. И вскорости он решает идти вверх по этой реке и всю эту страну исследовать.

Он строит себе необходимое для этого число судов, но в первое лето доходит не далее чем область Нижней Кочомы реки. Вслед за тем тунгусы преградили ему дорогу сваленными через реку многими могучими деревьями и не пропустили его суда.