1812 год

24 июня 1812 года перешла Неман и вторглась в русские пределы огромная, почти 600-тысячная армия Наполеона, армия, как говорили, «двунадесяти языков» (так как под знамёна императора французов были мобилизованы десятки тысяч немцев, итальянцев, поляков и других покорённых народов).

Цель захватчика была проста и ясна: мировое господство.

Сомнений в успехе у него почти не было: слишком легко и быстро сокрушал Бонапарт лучшие армии Европы; считавшаяся непобедимой прусская армия была разгромлена в 1806 году за четырнадцать дней; численное превосходство австрийских войск не спасло их от нескольких жестоких поражений. Русские же армии в тот момент, когда Наполеон начал войну, уступали французам в численности, снаряжении, были разъединены на огромном пространстве страны.

И вот тревожные вести, слухи ползут по русским деревням, городам, столицам — достигают, конечно, и Царского Села. Армии Багратиона и Барклая сумели соединиться, но оставлен Смоленск.

Главнокомандующим назначен Кутузов, а враг меж тем уже в нескольких дневных переходах от Москвы — и мы знаем, что горячие, юные лицейские головы подхватывают несправедливую молву об измене Барклая, будто бы не давшего должный отпор врагу.

Кюхельбекер откровенно пишет о том матери, она же отвечает умным письмом, которое, несомненно, было пересказано товарищам (и когда, много лет спустя, Пушкин в стихотворении «Полководец» высоко отзовётся о Барклае,— как не вспомнить ему лицейские страсти!).

«Я не хотела,— пишет мать Кюхельбекера,— писать оправдание генерала Барклая, я не сумею этого сделать, потому что я не военный и не муж,— я хотела только дать урок моему милому Вильгельму, о котором знаю, как часто он увлекается свежим чувством, урок — не так слепо верить, чему он слышит».

Между тем — свежие газеты расхватываются и обсуждаются в газетной комнате; письма из дому сообщают, что одни родственники ушли на войну, имения других заняты неприятелем.

Шестидесятилетний дядя Пушкина Павел Львович записывается в ополчение.

Горячо обсуждается подвиг Раевских. 11 июля 1812 года генерал Николай Николаевич Раевский в сражении при Салтановке повёл с собою в бой двух сыновей: одного — Александра шестнадцати лет, другого — Николая одиннадцати лет (меньше, чем среднестатистическому лицеисту!). Сам генерал с обычной скромностью объяснял, что ему просто некуда было девать своих мальчиков…

Пятнадцатилетний Кюхля собирается бежать в армию, его с трудом удерживают.

«Народ ожесточился. Светские балагуры присмирели; дамы вструхнули. Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх, и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжёг десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни…

Полина занималась одною политикою, ничего не читала, кроме газет, растопчинских афишек, и не открывала ни одной книги. Окружённая людьми, коих понятия были ограничены, слыша постоянно суждения нелепые и новости неосновательные, она впала в глубокое уныние; томность овладела её душою. Она отчаивалась в спасении отечества, казалось ей, что Россия быстро приближается к своему падению, всякая реляция усугубляла её безнадёжность, полицейские объявления графа Растопчина выводили её из терпения. Шутливый слог их казался ей верхом неприличия, а меры, им принимаемые, варварством нестерпимым. Она не постигала мысли тогдашнего времени, столь великой в своём ужасе, мысли, которой смелое исполнение спасло Россию и освободило Европу. Целые часы проводила она, облокотясь на карту России, рассчитывая вёрсты, следуя за быстрыми движениями войск. Странные мысли приходили ей в голову. Однажды она мне объявила о своём намерении уйти из деревни, явиться в французский лагерь, добраться до Наполеона и там убить его из своих рук. Мне не трудно было убедить её в безумстве такого предприятия».

Повесть «Рославлев», написанная 19 лет спустя и рассказывающая о переживаниях молодой девушки, без сомнения, автобиографична. Самым неожиданным героям и героиням Пушкин отдавал свои сокровенные воспоминания и переживания (это тонко почувствует Кюхельбекер, когда позже в глухой тюрьме прочитает «Евгения Онегина» и скажет, что Татьяна «это Пушкин!»).

Воспоминания 1812 года — одни из главных в жизни первых лицеистов.

Лицейская энергия в тот год выходит множеством каналов — военными играми, спектаклем. Впрочем, как обычно, величественное и трагическое соседствует со смешным: 30 августа 1812-го в Петербург доставлено донесение Кутузова о Бородинской битве, которая рассматривается как победа. Лицеисты же в этот день, по воспоминаниям одного из них, разыгрывают самодеятельный спектакль «Роза без шипов», сочинённый их педагогом Иконниковым. На него собралась вся «царскосельская публика»; разумеется, вместо кулис были поставлены ширмы, никаких театральных костюмов не нашли — и играли в лицейской форме, сюртуках или мундирах. Тема представления, конечно же, военно-патриотическая — играли многие (Пушкин и Дельвиг, впрочем, уклонились, как обычно), главную же роль исполнял Дмитрий Маслов, который так переволновался или переутомился, что в антракте упал в обморок и во втором акте выйти на сцену уже не мог.

Как быть?

Тут неожиданную смелость проявил сам сочинитель пьесы: возможно, это объяснялось тем, что он был… мертвецки пьян. Зрителей никто не предупредил о замене, и они, привыкшие в течение первого действия к образу главного героя, видят, что тот вдруг сильно постарел, переменил лицейский мундир на штатское платье, к тому же — почти не помнит слов и сбивает с ног своих партнёров. Публике было предоставлено самой догадываться, что лицеист Маслов и педагог Иконников — одно лицо.

Видимо, за эту провинность Иконникова вскоре изгоняют из Лицея (но он, как мы знаем, продолжает водить знакомство со вчерашними учениками).

Между тем несколько дней спустя лицеисты выслушивают известие, что Москва занята неприятелем.

Это написано два года спустя, но впечатления ещё живы, и никто не забыл, какой плач поднялся в Лицее, когда узнали… Горевали те, кто пришёл в Лицей из Москвы, и те, кто никогда в Москве не был. Василий Фёдорович Малиновский меж тем получает секретную инструкцию об эвакуации Лицея, если неприятель двинется к Петербургу…

Зато какое «ура!» при известии об отступлении Бонапарта из Москвы, какой подарок к первой годовщине Лицея, 19 октября 1812 года.

Под Новый год — салют в честь изгнания неприятеля из страны. Потом салют в честь занятия Варшавы. Затем ещё и ещё военные салюты, вплоть до последнего — за Париж.