Демон метроманов

Так начиналось длинное стихотворение «К другу стихотворцу», поступившее в апреле 1814-го в известный журнал «Вестник Европы». Редакция отозвалась, что готова напечатать стихи, если автор сообщит своё имя и адрес. Журналу было отвечено — и вот в 13-м номере (начало июля: журнал выходил каждые две недели) стихи появляются.

Затем следовала подпись из одних согласных, загадочная для тогдашних и столь лёгкая для сегодняшних читателей — Александр Н. К. Ш. П.

Так Пушкин напечатался в первый раз (но далеко не первым среди лицейских). В это время поэтические вымыслы и замыслы его буквально одолевают, о чём товарищи легко догадываются по тому, как на лице Пушкина чередуются хмурость и весёлость. Избранный круг лицейских читателей вскоре узнает про комедию «Философ» из пяти действий, из которых одно уж написано. Илличевский в восторге: «Стихи — и говорить нечего — а острых слов сколько хочешь! Дай только бог ему терпения и постоянства, что редко бывает в молодых писателях… Дай бог ему кончить — это первое большое сочинение, начатое им, сочинение, которым он хочет открыть своё поприще по выходе из лицея. Дай бог ему успеха — лучи славы его будут отсвечиваться и в его товарищах».

Меж тем уже написана вместе с Яковлевым другая комедия, да ещё роман в прозе «Цыган», да начата в стихах восточная сказка «Фатам, или Разум человеческий» (увы! от всех этих творений осталось всего несколько строк. Поэт к себе беспощаден и, как бы предвидя сильное будущее, не жалеет слабого прошлого…).

Однажды он признается, что видит стихи даже во сне: приснилось двустишие, к которому позже добавится целое стихотворение Лицинию.

Почти все учителя к этому увлечению Егозы довольно равнодушны. Много лет спустя, когда поклонники поэта начнут приставать с расспросами к ещё живым наставникам, один из них, «каллиграф» Калиныч, ответит в сердцах: «Пушкин… Да что он вам дался,— шалун был, и больше ничего». Разве что Карцов смеётся над пушкинской эпиграммой в адрес лицейского доктора Пешеля, а Пешель охотно слушает стихотворный выпад против Карцова… Только Кошанский с каждым днём всё более гордится успехом молодого человека и, кажется, склонен преувеличивать тут свою руководящую роль…

Именинник Пущин — редкий «не поэт». Метромания — навязчивое стремление, мания к стихосложению. Легче перечислить, кто не писал, нежели тех, кто предался опасному демону «эпидемии» стихосложения. Даже совсем «зелёный» Николинька Ржевский, по воспоминаниям товарищей, пописывал «стишонки». И не об этом ли эпизоде много лет спустя вспомнит Пушкин (в связи с нападениями на него враждебных критиков)?

«…B Лицее один из младших наших товарищей, и не тем будь помянут, добрый мальчик, но довольно простой и во всех классах последний, сочинил однажды два стишка, известные всему Лицею:

Каково же было нам, Дельвигу и мне, в прошлом 1830 году, в первой книжке важного Вестника Европы найти следующую шутку: „Альманах Северные цветы разделяется на прозу и стихи — хи, хи!“. Вообразите себе, как обрадовались мы старой нашей знакомке! Сего не довольно. Это хи, хи! показалось, видно, столь затейливым, что его перепечатали с большой похвалой в Северной пчеле».

«Демон Метроманов» в первые лицейские годы был, видно, так силён, что даже Большой Жанно — «хотя и не поэт» — ударился в сочинительство: переводит с французского статью об эпиграмме и пародии у древних. В статье были и тексты нескольких эпиграмм, которые переложить на русский язык взялись Пушкин и Илличевский (позже коллективный перевод появится в печати).

Илличевского в ту пору поклонники в классах величают Державиным, а Пушкина — Дмитриевым (то есть «рангом ниже»). Однажды неизвестно кем (или сразу многими) был сочинён прославляюще-насмешливый

Он и в самом деле был остёр и лёгок — Олосенька Илличевский. Особенно хороши его эпиграммы:

Лицейские легенды повествуют, будто Пушкин не мог докончить один стих, Илличевский тут же завершил его по-своему, а Корсаков положил на музыку…

Пройдут годы — через десять лет после окончания учения Илличевский выпустит свою единственную книгу с 270 стихотворениями. Много, может быть, слишком много будут и тогда и после говорить о неудачном соперничестве Илличевского с его гениальным одноклассником. Вяземский напишет:

Стоит ли заниматься такими сопоставлениями? Сам Илличевский в зрелые годы не считал себя крупным поэтом, хотя, может быть, и не сумел развить те ростки таланта, что имел: и Кюхельбекер и Дельвиг благодарили его за стихи, за дружбу, за пример. Разве можно отделить Пушкина от живой, весёлой, «стишистой» лицейской «питательной среды», частью которой, и заметной, был Алексей Илличевский…

Целой гурьбой и почти одновременно выходят на страницы лучших журналов и Н…К…Ш…П, и — Ийший — (Илличевский) и ещё несколько лицейских: первым пытался быть Миша Яковлев со своими баснями, прося редактора не помещать под ними его фамилии. Журнал, однако, публиковать Яковлева отказался, а Илличевский тут же отозвался:

Кто первым начал писать — неведомо, но напечатался первым Кюхельбекер.

Много лет спустя, говоря о первых стихах умершего Дельвига, Пушкин вспоминает при том безымянного друга.

«Любовь к поэзии пробудилась <в Дельвиге> рано. Он знал почти наизусть собрание русских стихотворений, изданное Жуковским. С Державиным он не расставался. Клопштока, Шиллера и Гельти прочёл он с одним из своих товарищей, живым лексиконом и вдохновенным комментарием».

«Живой лексикон и вдохновенный комментарий» — Кюхельбекер, имя которого в 1830-х годах нельзя громко произносить, государственный преступник 1-го разряда!