Г Л А В А VII

Еще по письмам мужа с фронта Мария начала улавливать в них что-то недосказанное, тяготившее его, чем он как будто хотел поделиться с ней, но в последнюю минуту передумывал... Таких писем было на счет, однако они твердо оседали в ее памяти.

«Война не командировка, и напрасно я, наверно, копаюсь между строк!..» — думала она, стараясь успокоить себя.

Михаилом Мария могла быть довольна: он начал рядовым, подвозил танкистам бензин на передовую, а заодно подбрасывал несколько веселеньких историй, которые почти ежедневно случались даже там, на фронте. Артистично преподнесенные, они потом переходили из уст в уста, создавая популярность их рассказчику.

Популярность Михаила Карпова возросла еще более с тех пор, как шальному вражескому осколку было угодно засесть ни где-нибудь, а в его мягком месте, что стало сенсацией во всем полку. И те полторы недели, пока Михаил отлеживался в медсанбате, от посетителей к нему не было отбоя.

«Маруся, — писал тогда Михаил жене, — уцелею, буду играть русского солдата с его неисчерпаемым запасом добродушия, прочности и юморка...»

Но вот, должно быть в недобрую минуту, как считала потом Мария, в штабе полка подняли личное дело Михаила Карпова, бывшего студента двухгодичных курсов иностранных языков, довольно сносно владеющего немецким, и солдатская судьба его резко изменилась. После небольшой подготовки Михаила перевели в особый отдел штаба дивизии.

Новоиспеченному лейтенанту особенно трудно было начало новой работы, когда он лицом к лицу столкнулся с теми, кому ничего не стоило замучить ребенка, женщину, с предателями, дезертирами. И после полосы особого нервного напряжения он «поддерживал силы» стаканом водки.

Несмотря на отдельные срывы, Михаил работал неплохо. Командование было довольно им и дважды представляло к орденам.

Михаил в день своего приезда, уловив за столом пристальный взгляд жены, которым она невольно сопровождала каждую выпиваемую им рюмку, вдруг вспылил:

— Что смотришь? Пью и буду пить! А знаешь, не лучше ли единым махом?.. Бросай меня, Маруся, пока не поздно. Со мной постареешь до срока, измучаешься, — выпалил он и, обращаясь к Ксении Николаевне, добавил: — Я, мамаша, откровенно все выкладываю!

Лицо Михаила, заметно постаревшее на фронте, некрасиво сморщилось, губы задрожали. Он поставил невыпитую рюмку рядом с тарелкой, руками закрыл лицо.

За столом все разом смолкли, не зная, что сказать, что сделать. Мария нашлась первой.

— Миша, Миша, — голос Марии сорвался, она всхлипнула и плача, не утирая слез, продолжала говорить: — Не брошу я тебя, не рассчитывай... Ты не с гулянки вернулся в родную семью. Там победил и здесь поборешься. Я верю в тебя!

— Маруся, милая, — час спустя, когда они остались наедине, говорил ей растроганный Михаил. — Прости меня, родная, что я так сразу бухнул. Но, наверное, оно и лучше, чем играть в прятки. А может, я и преувеличиваю. Одно дело там, другое здесь, рядом с вами... Забудусь, нервишки отдохнут. Еще поживем, поработаем, Митю вырастим. Ты меня живой водой сбрызнула!

Михаил не преувеличивал: срывы были, но проходили они быстрее, чем на фронте, и их пока удавалось скрывать на его режиссерской работе.

Марию очень страшила огласка: инженер цеха со строгой, незапятнанной репутацией, и муж — пьяница! Напрасно, наверно, он устроился на их завод, о чем, собственно, она сама хлопотала.

Мария просила мужа об одном: если уж ему стукнет срок пить, то пусть он пьет только дома. Не приведи бог, скитаться ему по пивнушкам, общественным местам или валяться в парке!

Очень тяжелым для Михаила бывало похмелье. Ослабевший, жалкий, он сам презирал себя.

— Я безвольный человек, Маруся, я пропал, — в мрачном унынии каялся он. — Жизнь моя не удалась. Дальше самодеятельности я теперь не поднимусь, да и оттуда, того и гляди, выгонят...

Марии иногда хотелось сказать ему: «И я пропала с тобой вместе! Вот, стало быть, как ударила меня война... Одни женщины мыкают горе вдовами, а я состою при алкоголике».

Но у нее не поворачивался язык произнести такое. Она терпеливо уговаривала мужа не падать духом, собраться с силами, уверяла его, что все еще исправимо, лишь бы он сам не терял веру в себя!

Михаил поправлялся, выходил на работу. И в дом снова возвращалась радость.

Мария со временем научилась безошибочно угадывать, когда Михаила начинал вдруг снова подтачивать тайный недуг, и тогда она заранее принимала свои меры...

Накануне Седьмого ноября, в день тридцатичетырехлетия Октябрьской революции, Михаил, будучи особенно оживленным и деятельным, в полном здравии, готовил обширный праздничный концерт, который должен был состояться после торжественного заседания.

Зал клуба был полон. В президиуме, кроме своих заводских, сидели гости с других предприятий, подшефные из подмосковного колхоза.

Мария с Настей и Василием занимали места в третьем ряду. Было несколько скучновато слушать затянувшийся, монотонно излагаемый доклад — но вот по рядам как будто что-то пролетело, поднялся шепоток, и все взгляды устремились на висящий за столом президиума на стене громоздкий пейзаж, случайно оставшийся после вчерашнего спектакля.

Декорация качалась, сползая вниз, грозя каждую минуту вот-вот обрушиться на сидящих впереди его людей. Из зала стали подавать знаки секретарю парткома, но тот, недоумевая, пожимал плечами. А каждая секунда была на счету.

Тогда Мария вскочила с места, рванулась к выходу. Но было уже поздно. Переполох за столом президиума, женские вскрики, побледневшее, испуганное лицо мужа в прорези закрывающегося занавеса остановили ее.

Минут через десять заседание продолжалось.

— Вася, что же теперь будет? — спросила Мария свояка, беспокоясь за мужа.

— Ничего не будет. Миша отделается легким испугом, не он же готовил сцену.

Однако Мария чутьем понимала, чем обернется этот испуг для ее Михаила...

Концерт прошел с большим успехом. Зрители щедро аплодировали самодеятельным актерам, а Михаилу, когда он прочитал стихи Маяковского о Ленине, даже кричали «браво».

— Молодец, Миша, ты напрасно, Манечка, волнуешься, — сказала Настя сестре, без слов понимая ее состояние. — Пойдем-ка лучше за сцену, поищем его.

— Не ходите, не надо, — остановил Василий сестер. — Мой совет вам ехать домой одним, а я задержусь, как член парткома. Ну и Михаила заодно привезу.

Михаила он не привез, а жизнь Марии с этих дней резко изменилась.

— Совсем опустился, гоняйся за таким! Едва заметит меня, точно сквозь землю проваливается, — обозленный поведением запившего свояка, сердито выговаривал Василий Насте. — Не представляю, как Мария будет выносить его дальше!

Настя ничего не ответила мужу, ибо тоже не знала как. Ее волновали противоречивые чувства: то жалости и горького недоумения, то злости к потерявшему себя человеку.

Сестра держалась замкнуто, молчаливо и даже как будто высокомерно, словно они с матерью были виноваты в том, что Михаил запил. Настя боялась подступиться к Марии, проводя все вечера в ее доме по просьбе Ксении Николаевны.

На минутку отрываясь от книги, Настя то и дело украдкой посматривала на сестру, дивясь ее выдержке и самообладанию. Дивилась и возмущалась — не на то бы ей тратить свои душевные силы! Конечно, вероятно, проще бы уйти от запойного мужа — Мария еще молодая, красивая женщина, при желании может устроить свою личную жизнь с другим, стоящим ее человеком. Может, но едва ли захочет... По наблюдениям матери, она продолжает любить Михаила.

— По совести рассудить, Миша недурной человек, добрый, заботливый, — устав от молчания, шептала Насте мать. — Мне ведь его тоже жалко... Господи, скольких людей война поизуродовала!

Стукнула входная дверь (Ксения Николаевна предусмотрительно держала ее незапертой допоздна), раздались неверные шаги по коридорчику, и на пороге комнаты появился Михаил. Он был в опорках на босу ногу, в чужих брюках, засаленном кургузом пиджачишке без единой пуговицы.

В глаза бросилась его голая, без рубашки, грудь, поросшая черными густыми волосами. В полуседых вьющихся волосах на голове, грязных и спутанных, торчали клочки бумаги, сухие листья.

Но всего неприятнее было опухшее, багровое, с кровяными подтеками и бессмысленным, опустошенным взглядом лицо.

Несколько мгновений все смотрели на него с испугом.

Потом Мария стремительно встала.

— Ну, отгулял или не совсем еще? — гневно обратилась она к мужу, заперев за ним дверь. — Помнишь, я уговаривала тебя полечиться? Ты не согласился. Теперь разговор у меня короткий: в Хотьковской лечебнице я забронировала за тобой койку. Через час будешь там.

Не разлепляя спекшихся губ, Михаил застонал, затравленно оглянулся на запертую дверь.

— Михаил, опомнись, — прикрикнула на него Мария, — подлечишься, а там подумаем, как будем жить дальше... Я не враг тебе, давай собирайся, — добавила она, заметив, как осмыслялось при ее словах лицо мужа.

— Скрытная стала наша Мария, очень скрытная, все в себе, в одиночку таит, — грустно заметила Ксения Николаевна, когда старшая дочь, кое-как приодев мужа, повезла его в лечебницу. — Боюсь я в ней этой скрытности, — продолжала мать, — не к добру она может привести...