Г Л А В А VIII

В эти нелегкие для Марии дни, она старалась держать себя так, будто ничего не случилось в ее жизни. И это, к ее собственному удивлению, ей вполне удавалось. А давно ли огласка о запивающем муже представлялась Марии почти трагедией. Но вот произошло неизбежное, и, оказалось, ничего страшного...

У окружающих ее людей, чьим мнением она дорожила, вполне хватало деликатности и такта, чтобы не напоминать ей о случившемся... А если бы и напомнили, она сумела бы резко оборвать каждого — такую решимость она чувствовала в себе!

Что же касалось уважения к ней в цехе, то оно не только не поколебалось, а как будто даже возросло, чему, очевидно, способствовало ее неизменное спокойствие и ровная требовательность.

Мария испытывала в эти дни нечто похожее на чувство облегчения — ведь наконец отпала мучительно тяготившая ее необходимость во что бы то ни стало скрывать их семейное несчастье.

«Значит, что же — развод?» — с тоской спрашивала себя Мария, без конца переворачивая свои невеселые думы. — А что станется с Михаилом, не пропадет ли он совсем без моей поддержки, без семьи? Не знаю, пока ничего не знаю. Я потрясена и унижена до того, что неспособна ни на какое решение. Буду ждать, что покажет время».

Минула неделя, вторая, в доме ни разу не упоминалось имя Михаила, будто его никогда и не было с ними.

— Лопнуло мое терпение, мама, я ожесточилась! — сказала Мария однажды матери в ответ на ее осторожные намеки о том, что, дескать, не пора ли проведать Михаила в больнице... — Может, и пора, да видеть я его пока не могу. Опостылела мне роль утешительницы после его запоев... Как хочешь, так и суди меня!

— Что ты, Манечка, — всполошилась мать, — я не судья тебе. Разве я не понимаю...

В поблекших глазах матери дрожали слезинки, а набрякшие руки ее нервно теребили фартук. У Марии что-то дрогнуло в душе. За своим горем она не замечала переживаний матери.

— Ты вот что, мама, не очень-то горюй по всякому поводу, — ласково заговорила она. — Я, как ты знаешь, не тростинка, не сломаюсь. Очень даже могу постоять за себя. Надеюсь, ты не разуверилась во мне?

— Ну что ты. Дай-ка я тебя поцелую в темячко, хранительница ты моя!

— Поцелуй! — улыбаясь, разрешила Мария, взяв руку матери в свою. — Спасибо, мама, что ты живешь у меня, мне бы без тебя было трудно.

Ксения Николаевна просияла вся.

— И я так, грешница, думаю. Я тебе нужнее, чем Настеньке...

Поехать к мужу Мария принудила себя по истечении третьей недели. Все чувства ее молчали: ожесточение поприутихло, но и жалости к нему не было. Она знала одно: ему не в чем упрекнуть ее и не за что осудить: в том, что случилось с ним, виноват он один.

В полученном от него коротеньком письме: «Жив, здоров, верю, что вернусь отсюда человеком», — ни единой просьбы, ни малейшей жалобы.

— Ах, забубенная головушка! — проговорила Ксения Николаевна, выслушав прочитанное вслух дочерью письмо. — Кланяйся ему там от меня, скажи — соскучилась старая...

Они встретились в больничном коридоре, Мария протянула ему руку — единственное, на что она была способна сейчас, он понял и огорчился. Михаил выглядел таким же, как всегда, только разве чисто выбритое лицо его было моложавее, да во взгляде появилось что-то виновато-жалкое.

— Здравствуй, вот не ожидал! — поспешно-радостно заговорил он, но тут же поправился. — Нет, ожидал... ходил гулять чуть ли не до самого автобуса!

На нем была серая больничная пижама, растоптанные шлепанцы, что, по всей видимости, угнетало Михаила. Вокруг сновали больные, кто в халатах, кто в таких же, как он, пижамах, проявляли повышенный интерес к Марии.

— Давай отойдем вон туда в уголок, — предложил Михаил, показывая на двухместный диванчик. — Ну, рассказывай, как вы там, здоровы?

Мария передала ему сверток с едой, от которого он стал отказываться, но она настояла.

— Здоровы. Мама велела кланяться тебе и сказать, что скучает...

Глаза Михаила робко спросили: «А ты?» Но Мария не сочла нужным ответить. Лица больных, в большинстве своем тупые и вялые, начинали угнетать ее. «Ну и в компаньицу же ты попал!» — так и подмывало ее сказать мужу.

— Тебе нельзя снова выйти на улицу? — спросила она у него.

Михаил вспыхнул, вскочил с места.

— Извини, не догадался. Ты ступай, а я быстро оденусь.

У крыльца Мария столкнулась с человеком в белом халате, выглядывавшем из-под пальто. Она узнала в нем врача, который принимал мужа, поздоровалась.

— Доктор, пожалуйста, на несколько слов... Я о Михаиле Карпове, как он? Есть надежда?

В эту минуту появился на крыльце Михаил, но, увидев жену с лечащим врачом, остановился поодаль.

— Источники надежды вечны, — вполушутку, вполусерьез отвечал на вопрос доктор. — В данном случае пациент не из тяжелых. Знаете что, у меня имеется к вам предложение. Позвольте вашему мужу задержаться у нас месяцев на семь-восемь. Я намерен поручить ему одно дельце: наладить с персоналом лечебницы художественную самодеятельность.

— Как, работать здесь? — удивилась Мария.

— Да, работать и одновременно лечиться. Сочетание, уверяю вас, самое благое!

— А вы предлагали ему? — спросила она, кивнув в сторону Михаила.

— Пока нет. Собирался заручиться вашим согласием.

Мария медлила с ответом. Восемь месяцев пребывания в лечебнице наверняка означали потерю работы в клубе. Столько ждать его едва ли будут.

— Я согласна, доктор. Держите его сколько потребуется, — проговорила Мария. — Только вылечите!

Михаил внешне безучастно выслушал жену; поза его выражала покорность, вялую готовность на все. Это было что-то новое в нем, незнакомое, вызванное скорее всего действием лекарств!

«Впрочем, что же и требовать от него, — удрученно подумала Мария, — передо мною сейчас, увы, не совсем полноценный человек!..»

На улице было холодно, ветрено, голые кроны молоденьких тополей в больничном саду резко раскачивались вместе со стволами, и это почему-то наводило Марию на мысль о неустойчивой хрупкости всего живого на земле.

Стали прощаться. Мария поцеловала мужа, а он с благодарностью, как посторонний, долго тряс ей руку.

— Не скучай, лечись, — заговорила она, вытаскивая из сумочки карточку сына, привезенную по собственной инициативе.

Он схватил ее, прижал к губам. Мария равнодушно отвела глаза; затем, чуть помедлив, спросила, как повинность:

— Когда приезжать к тебе?

— Когда хочешь... Но лучше пиши мне. Мне тяжело видеть тебя здесь, в этой обстановке!..

На секунду Марии сделалось стыдно, что она приняла его за неполноценного человека, и он мог догадаться о том. Да, стыдно, но зато в ней вдруг вспыхнуло убеждение, что ничего страшного не случилось с Михаилом, раз ему по-прежнему доступны все понятия и чувства — такой человек не изжил себя!

«Ну, оступился, потерял ориентир на время, однако все поправимо... Я еще, собственно, не боролась за него как следует, не помогала ему. Надо действовать».

С пытливой внимательностью она вгляделась в лицо мужа; ни о какой ущербности не могло быть и речи, лицо грустное, одухотворено раздумьем, по-актерски выразительное — ей ли не знать его!

Мария порывисто прижалась своей щекой к щеке мужа, обняла за шею.

— Миша, выслушай меня и пойми! Рассматривай свое пребывание здесь как небольшой эпизод, пусть неприятный, но он пройдет, забудется. С завода лучше уйти, пусть ничто не напоминает тебе прошлое. Поставь себе цель поступить в настоящий театр. У тебя немало друзей по училищу, они поддержат тебя. У тебя же уйма наблюдений, пережитого и это при твоих-то данных! Ты обязательно добьешься признания, о котором мечтал еще студийцем. Вот о чем ты должен думать, к чему стремиться. Выше голову, Михаил Карпов!

«Выше голову и ты, Мария!» — могла бы сказать она и себе, рассказывая матери о своих планах для Михаила.

— Ну, слава богу, снова узнаю тебя, — выслушав дочь, проговорила Ксения Николаевна. — Коноводом ведь росла, без отца вся семья на тебе держалась. Да и давно ли ты квартиру выхлопотала, на инженера выучилась...

Зашли Василий с Настей узнать, как чувствует себя Михаил на излечении и можно ли к нему приехать.

— Тебе, Вася, можно. Непременно поезжай, поддержи его.

— Эх, давно бы ему обратиться к врачам! — заметил Василий...

И вот много лет спустя Мария вновь открывает высокую стеклянную дверь бывшего Мишиного театра.

То же фойе с натертым до блеска полом, портреты артистов на стене. А вон и прежний диванчик в простенке между окнами, на котором она не однажды сиживала. Едва она присела, как из-за неплотно прикрытых дверей зала стали слышны голоса артистов. Один из них отдаленно напоминал голос Михаила. У Марии комок подступил к горлу; она встала, прошлась по паркету, думая о превратностях жизни. Разве она могла представить когда-нибудь, что ее одержимый театром Миша собьется с пути, станет пьяницей?..

Режиссер сам узнал Марию («Симпатичную жену симпатичного студента», — как он говаривал в ту пору), приветливо поздоровался с ней, спросил:

— Чем могу служить?

Мария толково, без особых подробностей рассказала режиссеру, что ее привело к нему, попросила помощи и поддержки попавшему в беду Михаилу.

Василий, одетый на этот случай в мундир со Звездой Героя, вступив в разговор, сделал упор на фронтовые награды Михаила: себя не щадил человек, оттого, может быть, и сорвался...

— Да, да, не исключено! — согласился режиссер. — А я, признаться, частенько вспоминал Мишу Карпова... Думал, убит. С его способностями нельзя было затеряться. Что ж, передавайте ему поклон от старого педагога и скажите — жду! Пусть готовится к экзамену. Хорошему актеру, воспитаннику театра, место найдется!

Довольные своим походом в храм искусства, Мария с Василием, не откладывая, отправились к Михаилу сообщить новость, порадовать его.

Михаил жил теперь не в палате с больными, а в клубной части здания, в небольшом отгороженном закутке рядом со сценой. Ему было разрешено носить свою одежду.