Г Л А В А XI

Сдав рукопись Кириллу Ивановичу, Настя зажила, как ей представлялось, чуть ли не по-обломовски: хорошо спала, плотно ела, не испытывала резких перепадов в настроении то ли потому, что на нее подействовало внушение мужа отбросить все тревоги за судьбу повести и вообще при любых обстоятельствах держать себя спокойнее, то ли просто сама по себе наступила уравновешенная полоса в ее жизни.

«А ведь так, очевидно, живет большинство людей! — иногда с завистью думала Настя. — В том числе и наша Мария. Миша поправляется, и она довольна, не терзает себя... Чем же я прогневила бога? Или кому что на роду написано?»

А на роду Анастасии было написано и немало хорошего! Василий, вот уж от кого не ожидала скрытности, неожиданно объявил ей в субботний вечер, что завтра они едут в автомагазин на Бакунинскую получать «Победу».

— Поступили машины, и подошла моя очередь. Недурной сюрприз я тебе преподнес, а? Али не веришь? — переспросил он.

— Не верю. Ты сочиняешь небылицы... Где же деньги взял?

— Тетка Акулина знает где... С ней рубль к рублю складывали. Основой послужили мои демобилизационные да твой гонорар за рассказы, ну и от получки оставалось кое-что. В итоге шашнадцать тысяч как одна копеечка! Шашнадцать! — повторил он, копируя своего полковника-сибиряка.

Утром из-за понукания и нетерпения Лени — поскорее насладиться созерцанием их собственной машины — они впятером, с теткой Акулиной и Митей, которого Мария отпустила с ними, прибыли к магазину до его открытия.

Беспокойные кучки машинников уже толкались на неширокой улице, почти запрудив ее. Майоровых тотчас обступили.

Пока Василий оформлял документы на машину, бегая то к директору магазина, то еще куда-то, Ленька, а за ним и Митя как пришитые хвостики сновали за ним.

Когда из склада, наконец, выкатилась голубовато-зеленого цвета «Победа», за рулем ее Настя увидела мужа, а рядом — восторженно-взволнованное личико сына. Митя, развалясь, сидел сзади, и лишь машина приостановилась, он открыл дверцу. Тетка Акулина, несмотря на свою полноту, с легкостью впорхнула внутрь, Настя за нею.

— Большая-то какая! — искренне удивилась она, как будто забыв, что уже не однажды ездила точно в такой же машине, только не ей принадлежавшей. — И часы, и радиоприемник, и мягкие кресла...

— И отопление, — разом подсказали оба мальчика. — Настоящий дом на колесах!

— Вот только цвет вроде какой-то неопределенный... Может быть, поищут получше, — неуверенно произнесла тетка Акулина, не столько потому, что ей, действительно, не нравился цвет машины, сколько опасаясь, что за шестнадцать-то тысяч они вдруг получают не самое лучшее!

Из ворот магазина выехали среди плотной толпы расступившихся по обе стороны зевак. Леня по-прежнему рядом с отцом, тетка Акулина с Настей сзади, обе присмиревшие, охваченные тревогой, сумеет ли Василий довезти их до дома?

Вокруг угрожающе плотно ехали машины: легковые, грузовики и не менее страшные, громоздкий трамваи на своих рельсах, на которые то и дело наезжал Василий...

Жизнь семьи, особенно по воскресным дням, с приобретением машины стала приятнее и разнообразней: ездили по музеям-усадьбам, навещали исторические места. Если ехала Ксения Николаевна, то брали и тетку Акулину. Не забывали Марию, Клаву с дочкой. Митя, как и Леня, был неизменным участником всех поездок; им было поручено следить за чистотой машины.

Василий вполне сносно водил машину, если не считать частых нарушений при обгоне транспорта.

— И куда торопишься? — сердилась Настя после очередного объяснения с работником оруда. — Смотри, схлопочешь прокол в талоне со своим упрямством.

— Ничего, — отвечал неунывающий Василий, — вывернулся, и в другой раз бог помилует!

— А это еще не известно! — раздраженно возражала Настя и, к неудовольствию мужа и сына с Митей, принималась командовать: «Сбавь скорость, покажи поворот», за что была прозвана ими «домашним инспектором».

На посторонний взгляд жизнь Насти, заключенная в тесные рамки — работа, институт, семья, могла показаться неинтересной, но ей жилось сейчас широко и виделось далеко.

Что стоило, например, пройтись по заводу и завернуть в тот или иной цех за материалом!

Приводился в порядок станочный парк, до предела изношенный еще за годы войны, одновременно перестилались старые полы из деревянных кубиков с будто утрамбованным наростом тавота, масел, эмульсии, уже не поддающимся никаким скребкам.

По новому полу из цветных плиток было приятно ходить. Следом за полами на комсомольских субботниках белили стены, красили окна, наводили порядок в подсобных помещениях. Через две недели цехи стали как будто просторнее, а потолки выше.

На оцинкованных столах контролеров появились веточки тополей в бутылках из-под молока с набухающими почками. С чьей-то легкой женской руки старые халаты заменялись новыми, собственного пошива, с белыми кантами по бортам и воротнику. А некоторые щеголихи станочницы завели обыкновение приходить на работу с бусами, брошками.

Настя в своем очерке, озаглавленном «На завод, как на праздник!», поспешила отметить это и высказала пожелание в адрес работников оранжереи не скупиться на цветы для цехов.

В институте Настя не пропускала ни единого семинара, ни одной лекции, исподволь готовясь к летним экзаменам.

Античная литература, русская, западноевропейская, исторический материализм и много других предметов читались опытными преподавателями, профессорами, а в их уникальной институтской библиотеке всегда можно было взять любую книгу, предусмотренную обширной программой.

Настя училась с чувством благодарности к знаменитым стенам, иногда чувствуя себя чуть ли не изнеженным цветком в роскошной теплице, которому оставалось только расти и цвести.

Редевшие год от года творческие семинары к четвертому курсу насчитывали по девяти-десяти человек. Это был проверенный костяк одержимых, которые, выходя после занятий из института и стайкой пересекая улицу Горького наперерез машинам в неположенном месте, могли не без оснований пошутить:

— Талантливых не давят! А за штрафом не постоим!

Из Настиных рассказов муж знал все ее студенческие новости, события. Краем уха были наслышаны о них и Ленька с теткой Акулиной, проявлявшей большой интерес к писателям-студентам.

Минул месяц, за ним второй со дня сдачи повести в журнал, но Настя, оберегая свой установившийся покой, воздерживалась справляться у Кирилла Ивановича, что слышно с рукописью? Она рассудила так: при надобности ее сами разыщут, а коли от ворот поворот — вышлют рукопись на домашний адрес с очередной рецензией.

Из редакции на работу Насте позвонила секретарша.

— Главный редактор ждет вас. Сегодня сможете? — спросила она.

— Передайте мои извинения, сегодня — нет, — из чисто женских соображений отказалась Настя, ибо была одета не для «большого выхода».

— Тогда завтра к двум. Устраивает вас?

— Буду! — коротко ответила Настя, добровольно обрекая себя почти на целые сутки ожидания. Но оно не тревожило ее на сей раз: зовут — уже хорошо, значит, зацепились. Никакие доработки, переделки в рукописи не могут испортить настроение. На собственном опыте Настя теперь знала, какой каторжный труд требовался для написания книги и ее продвижения в печать.

Жестокий закон искусства, требующий предельного напряжения, воспринимался ею в буквальном смысле собственной кожей, а она у нее, к великому счастью, оказалась на редкость прочной.

В редакции все двери перед Анастасией Воронцовой мгновенно раскрывались, пропуская ее без доклада к главному.

Он был не один. У его стола, утопая в мягком кресле, сидел с видом случайного посетителя, несколько развалясь, прославленный седой поэт — заместитель редактора журнала.

— Знакомьтесь, — представил их друг другу Кирилл Иванович.

— Приятно, Коля, когда в литературу вливаются новые имена!

— Да, несомненно! — пробасил заместитель.

Настя первая опустилась в кресло, за ней сели мужчины.

На носу Кирилла Ивановича, как и в прошлый раз, красовались очки, отчего глаза за стеклами казались несколько укрупненными, с красными паутинками.

— Как поживаете? — обратился он к Насте.

— Вроде ничего... — неопределенно протянула она.

— С сегодняшнего дня, считайте, хорошо! — бодро возразил главный редактор. — Я и вот Коля, — он показал на поэта, — прочитали вашу повесть от корки до корки. Написана она взволнованно, от нее веет свежестью. Герои ваши молоды, чисты и перед ними открывается дорога в будущее... Сделано это, я бы сказал, романтично.

Настя слушала.

— Если меня будут уверять, что писатель НН — высоконравственный человек, а герои его книг блудят и женятся по нескольку раз, то я, хоть оглуши меня самыми пылкими заклинаниями, не поверю! — продолжал Кирилл Иванович, и презрительная ухмылка несколько скривила его рот. — Душа книги — душа автора! — с подъемом заключил он и, как бы поставив точку после перечисленных достоинств книги, деловито обратился к автору, не вступила ли она в контакт с каким-нибудь издательством?

— Не вступила, Кирилл Иванович.

— Тогда мы заключаем с вами договор. Возражений нет?

Не успела Настя раскрыть рот, как он нажал в столе невидимую кнопку. Появилась миловидная полная женщина с бланками в руках. Уголком глаза Настя заглянула в бланки и, прочитав на одном из них «Договор», мысленно усмехнулась.

«До чего догадливая... А может, начальство все заранее предусмотрело?»

Благодарным, ликующим взглядом она наградила Кирилла Ивановича. Он принял ее благодарность как должное, не преминув напомнить:

— Про белых коней не забыли?

Настя вспыхнула.

— Не забыла!

— Ну то-то! — лукаво пригрозил он.

— Прошу вас, садитесь и приступайте к делу, — обратился Кирилл Иванович к секретарю, освобождая ей краешек стола от рукописей.