Г Л А В А XII

Давным-давно приметили люди, что успех окрыляет человека, придает ему силы, уверенности в себе: все ему кажется возможным, достижимым! И вот эта издавна подмеченная истина начинала сейчас оказывать свое благотворное действие на Василия Майорова.

Зимнюю сессию в техникуме за четвертый курс он сдал на «отлично», но что больше всего радовало его самого — это почти материальная ощутимость приобретаемых знаний. Прочитав чертеж и вникнув в него, он мог теперь сразу видеть будущую деталь и профессионально судить о ее достоинствах и недостатках, если таковые имелись.

Секретарство тоже приносило ему немало хороших минут. Василию не нужно было вновь зарабатывать авторитет, его помнили с довоенных лет, еще неженатым парнем, членом бюро партячейки, помнили по добрым делам.

К прошлому авторитету Василия как бы приплюсовывались фронт и звание Героя Советского Союза. Тем обиднее была ему осечка Анастасии с рекомендацией в члены партии мастера Кузнецовой, а для их семьи попросту Клавы.

Через десять минут начиналось партбюро цеха, где должно было обсуждаться поступившее письмо рабочих о недостойном поведении мастера на производстве. Клавдия сидела сейчас у него с унылым, поблекшим лицом, и Василий, в душе осуждая ее, хотел, но не знал, как и чем можно помочь ей.

На бюро были вызваны авторы письма и слесари Петров и Смирнов — дарители ваз, и Настя со вторым рекомендателем.

— Да, дарили, но не в том смысле, как толкуется в письме, — смело опровергал Петров, человек атлетического сложения. — Мы с Клавдией Константиновной вместе учились в ФЗУ, вместе клопов в общежитии кормили, почему бы нам, старым друзьям, не отметить ее день рождения?

— Однако вы у нее не гостевали на именинах! — подала реплику женщина, чья подпись красовалась первой под письмом.

— Верно! — согласился Петров. — Но что из этого следует? Клавдии Константиновне не до гостей, она в долгах как в шелках... На выделенном ей заводом участке не первый год строит собственными силами дом. Мы со Смирновым могли бы догадаться и выходной-другой поработать с ее мужем! Слышь, Клава, летом жди, приедем на подмогу, а если нет, считай нас сукиными сынами. Вот, вслух заявляю! А то что же получается: в деревне всем миром избы друг другу ставят, а мы, рабочий класс, товарищу помочь не можем?

— Ближе к делу, — попросил секретарь. — Я хочу уточнить, в каком месяце у Клавдии Константиновны был день рождения?

— А нам все едино, когда... Вазы подвернулись видные, недорогие, из прессованного хрусталя, мы и поднесли...

Среди присутствующих поднялся неодобрительный шумок. Василий постучал карандашом о стол.

— Тише, товарищи!

Тогда присевший было Петров снова встал. Он вытянул перед собой руки.

— Вот они, глядите, высший разряд по слесарному делу заработали. Смирнов тоже далеко не из последних в работе. Так на кой ляд, спрашивается, нам нужна абы какая работенка, лишь бы деньгу побыстрее зашибить? Мы на сложных деталях выколачиваем на кусок хлеба с маслом. У нас гордость есть!

— Минуточку! — вмешался один из членов бюро, разбиравшийся в деле. — Мы подняли ваши наряды за несколько месяцев назад и должны сказать: они не совсем подтверждают ваши слова. Там разные детали числятся...

— Ну и разные! — уклончиво согласился Петров. — Не имеем привычки отказываться от любой работы.

Это было косвенное признание Клавиной вины. Настя бросила взгляд на подругу, сидящую напротив, и окончательно поняла, что вместе с изменившейся внешностью изменилась и душа Клавы, раз она не устрашилась обмануть годами проверенное между ними доверие.

Конечно, когда-нибудь отболит, потеряет свою остроту разразившаяся над ними катастрофа, но едва ли забудется...

«Есть и моя немалая доля вины в этой беде, и я здесь обязательно скажу о том...» — подумала Настя, как бы заново растревоженная тем, что случилось с подругой.

Решение партбюро цеха было таким, как предвидел Василий: постановление предыдущего партбюро о принятии кандидатом в члены партии Кузнецовой отменялось. За проявленный ею недобросовестный метод работы в коллективе она из мастеров переводилась в рабочие на три месяца. О товарищах, давших ей рекомендации, было решено сообщить в партийные организации, где они состоят на учете.

— Да, вот так-то, Клавдия Константиновна! — как бы подытожил Василий, когда они втроем остались в бюро.

— Простите меня... — начала Клава и чуть было не сказала «друзья», но воздержалась. — Прости ты, Настя, и ты, Вася!

— Э-э-э, бог простит! — отшутился Василий, чувствуя неловкость положения.

Клава опустила глаза. Полное лицо ее выглядело воспаленным, с багровыми пятнами, губы нервно дрожали.

— Не выдумывай хныкать, слышишь! — сердито одернула ее Настя. — Теперь все страшное у тебя позади, а впредь, не сомневаюсь, будешь умнее!

— Буду умнее, обязательно буду! И покажу, как умеет работать мастер Кузнецова...

— Вот и отлично. А сейчас, извини, я тороплюсь в партком. Попутчица тебе только до проходной.

— Нагоняй за меня выслушивать, да?

— Да, уж ничего не попишешь, придется потерпеть, — смиренно проговорила Настя.

Секретарь парткома Петр Осипович Колычев, в недавнем прошлом ведущий инженер одного из цехов завода, два года проработавший за рубежом на Дальнем Востоке, уравновешенный человек с большими серо-голубоватыми глазами, встретил Анастасию улыбкой, поднимаясь из-за стола.

— Присаживайся, рассказывай, пропесочили?

Отношения секретаря парткома и сотрудника многотиражки несколько выходили за рамки обычных деловых отношений.

Старший по возрасту, Петр Осипович знал Настю литкружковкой, часто печатавшейся в заводской газете. Увлечение литературой, как он понимал, оказалось стойким; человек не разбрасываясь шел к своей цели, и это ему нравилось в Насте.

— Значит, пропесочили? — повторил Петр Осипович, что-то соображая про себя. — Оно и следовало. А у меня минут пять до твоего прихода был Ивлев, растерянный, перепуганный. Приходил разведать, соответствуешь ли ты в настоящее время занимаемому месту в редакции в идеологическом смысле, если так оплошала с рекомендацией... Да и подружка у тебя с пятном.

— Вы серьезно, Петр Осипович?

— Серьезнее некуда. У вас на работе трения с ним?

— Да нет, вроде бы не замечала.

— А я уловил какую-то занозу в нем против тебя. Во-первых, спешит опередить события, а во-вторых, сгущает краски... От ошибок никто не застрахован—так я намекнул ему. Надеюсь, он достаточно умный человек?

— Вы спрашиваете или утверждаете?

— Спрашиваю.

— В уме не откажешь Ивлеву, и работник он знающий.

— Ну, тогда просто перестраховщик... Ты вот что, поговори-ка с ним сама, вызови его на откровенность. А то начнет еще строчить кляузы в райком партии. Мне тебя в обиду давать не хочется — причины не нахожу!

— Спасибо, Петр Осипович.

— А вот по поводу твоего очерка о Кузнецовой придется напечатать... — он помедлил, — не опровержение, нет, а нечто вроде разъяснения. Так, мол, и так, коммунисты правды не боятся. Ты сама и напиши поубедительнее. У тебя должно получиться.

Из приемной парткома Настя позвонила в редакцию — там ли Ивлев? Он сам взял трубку.

— Владимир Николаевич, я из парткома. Ты можешь подождать меня?

— Могу. Давай поднимайся.

«Ба, ба, до чего же мы встревожены!» — отметила про себя Настя, взглянув в лицо Ивлева.

— Сядем, Володенька! — проговорила она, иногда позволяя себе называть так Ивлева. Его заметно покоробило такое обращение, от удивления он заморгал своими бесцветными ресницами.

— У тебя заноза против меня, а за что? — прямо спросила Настя и, не дожидаясь ответа, посоветовала: — Вытащи ее, а место смажь йодом. Я никогда не подавала тебе надежды быть твоей женой! Ни-ког-да! Согласен? Только откровенно...

— Ну, не подавала.

— Тогда за что же ты выискиваешь случаи мстить мне?

— Насчет мести — неправда, — стал защищаться Ивлев. — Ну, был единственный раз с заметкой, взыграла ревность... После Федора Коптева предпочесть Васю Майорова!

— Замолчи, не тебе судить, а то оплеуху заработаешь!

— Ладно, молчу. Но если пошло на откровенность, представь, вот чую и чую, что ты его не любишь. То есть любишь, но не совсем... Не избежать Васе Майорову крушения... Предчувствие меня такое донимает!

— Не каркай, ворон! — крикнула Настя, вскочив со стула, и выбежала из кабинета редактора, изо всех сил хлопнув дверью.

«Уж не подслушал ли он мои разговоры с Кириллом Ивановичем по телефону? Да нет, быть того не может. Просто догадывается...»