Если б вы могли вернуться в прошлое, в те времена, когда жил Торак, то его мир показался бы вам, с одной стороны, удивительно знакомым, а с другой – совершенно неведомым. Ведь этот мир существовал шесть тысяч лет назад, и всю Северо-Западную Европу покрывали тогда сплошные леса. Прошло уже несколько тысячелетий с тех пор, как завершился Ледниковый период, уже исчезли мамонты и саблезубые тигры, а деревья, травы и животные были почти такими же, как теперь, хотя копытные, обитавшие в лесах, были гораздо крупнее нынешних, и вы, вероятно, были бы потрясены, впервые увидев зубра, – громадного дикого быка с грозно торчащими рогами, рост которого в холке достигал двух метров.

А вот люди, населявшие мир Торака, выглядели в точности как вы да я: тело такое же, руки-ноги тоже, и мозг развит примерно так же. В общем, инопланетянином вы бы среди них себя не чувствовали – при том условии, естественно, что знали бы их язык, одевались бы, как они, а также имели бы соответствующую племенную татуировку.

Однако их привычки и обычаи показались бы вам совершенно отличными от наших. Будучи охотниками и собирателями, они жили небольшими группами, без конца передвигаясь с места на место. Иногда стоянка устраивалась всего на два-три дня, как, например, это делали Торак и его отец – люди из племени Волка, а иногда группа жила на одном месте целый месяц или даже целое лето, подобно людям из племени Ворона или Кабана. Земледелия они еще не знали, оно пришло к ним несколько позже, с Востока, и письменности у них тоже не было; не знали они и колеса, и металл обрабатывать не умели. Впрочем, колесо и металл были им не особенно и нужны. Они и без них отлично умели выживать в любых условиях. Они знали о животных, деревьях, травах, камнях и лесах почти все, что можно о них знать, и отлично представляли себе, где и как можно найти или сделать то, что им нужно.

На мой взгляд, определение «охотники и собиратели» не совсем точное, поскольку навязывает образ людей, которые просто скитаются по той или иной местности, подбирая все, что им удастся случайно найти. На самом же деле этим племенам доподлинно было известно, когда то или иное растение начинает плодоносить, когда созревают орехи или нужные им травы и цветы, где они растут, в какое время года кора деревьев наиболее пригодна для плетения веревок или корзин, когда и в каких реках лосось идет к верховьям на нерест, когда олени сбрасывают рога, а также многое другое.

Если вам интересно, откуда об этом узнала я, то признаюсь: многое я почерпнула из археологии – науки, изучающей следы, которые оставили эти племена в своих лесах – их оружие, остатки их пищи, одежды и жилищ. Но это еще далеко не все. Каковы были мысли этих людей? Во что они верили? Как воспринимали жизнь и смерть и откуда пришли в эти леса? Чтобы это узнать, я изучала жизнь более близких нам по времени племен, и поныне занимающихся охотой и собирательством, например некоторых индейских племен Америки, а также инуитов (или эскимосов), живущего в Южной Африке народа сан и японских айнов.

Однако для меня по-прежнему нерешенным оставался вопрос: что же это такое – жить в лесах? Какова на вкус еловая смола? Или оленье сердце? Или вяленая лосятина? Можно ли спать в открытом с одной стороны шалаше, как это делают люди племени Ворона?

К счастью, это оказалось вполне постижимым – до определенной степени, разумеется, – потому что значительная часть тех великих лесов сохранилась и до сих пор. Я там не раз бывала, и порой мне хватало трех секунд, чтобы вернуться на шесть тысяч лет назад. Когда в полночь слышишь рев благородного оленя, или вдруг видишь, что твой след преспокойно пересекает след волка, или приходится объяснять весьма сердитому на вид медведю, что ты не представляешь для него опасности, но и охотиться на тебя тоже не стоит… Вот тогда и чувствуешь, что вокруг – мир Торака.

Завершая свое вступительное слово, я хотела бы поблагодарить тех, кто очень помог мне: Йорму Патосалми, которая была моей провожатой в лесах Северной Финляндии, позволила мне подудеть в берестяную дудку, показала, как сохранить огонь в клочке тлеющего мха, и дала множество других уроков охоты и выживания в этих диких лесах; и мистера Деррика Койла, старшего смотрителя воронов Тауэра, который познакомил меня с некоторыми поистине августейшими птичьими особами. Что же касается волков, то тут я в неоплатном долгу перед работами Дэвида Мека, Майкла Фокса, Луиса Крайслера и Шона Эллиса. И наконец, я очень благодарна своему агенту Питеру Коксу и своему издателю Фионе Кеннеди за поддержку и неиссякаемый энтузиазм.

Мишель Пейвер, 2004

Торак вздрогнул и проснулся, хотя спать, вообще-то, не собирался.

Костер почти догорел. Свернувшись клубком в хрупкой раковине исходившего от угольев света, Торак вглядывался в грозную тьму Леса. Но так ничего и не разглядел. И слышно тоже ничего не было. А что, если зверь вернулся? Что, если он следит за ним из темноты своими горящими глазами убийцы?

Торак замерз, внутри была какая-то странная пустота. Он понимал, что надо поесть, что у него болит рука, что глаза щиплет от усталости и бессонной ночи, но все это, в общем, было ему безразлично. Всю ночь он прятался под развалинами шалаша, сделанного из еловых лап, и бессильно смотрел, как его отец истекает кровью. Неужели все это происходит с ними?

Ведь всего лишь вчера – подумать только, вчера! – они строили шалаш в осенних голубых сумерках, и Торак шутил, а отец смеялся его шуткам. И вдруг лес словно взорвался. Послышались крики воронов. Затрещали сосны. И из мрака, уже лежавшего под деревьями, возник совершенно черный сгусток тьмы – огромное свирепое существо в обличье медведя.

Смерть вдруг оказалась совсем рядом. Страшные острые когти. Леденящее кровь рычание дикого зверя, такое громкое, что из ушей текла кровь. Одним ударом лапы чудовище разметало их шалаш, набросилось на отца Торака, страшно распоров ему бок, и тут же исчезло, растворилось в Лесу, точно безмолвный туман.

Но что это за медведь такой, если он подкрадывается к людям, а потом вдруг исчезает, так никого и не убив? Что это за медведь такой, если он играет со своей жертвой, как кошка с мышью?

И где он сейчас, этот медведь?

За пределами освещенного костром крута Торак ничего не мог разглядеть, но знал, что вся поляна завалена сломанными молодыми деревцами и растоптанными листьями папоротников. Он чувствовал запах сосновой смолы и взрытой когтями земли. Шагах в тридцати негромко и печально бормотал ручей. Тот медведь мог притаиться где угодно.

Рядом застонал отец. Он медленно открыл глаза и посмотрел на Торака, словно не узнавая его.

У мальчика сжалось сердце.

– Это я, – прошептал он. – Тебе очень больно?

На смуглом худом лице отца гримаса страдания. Щеки слегка подкрашены серой глиной, чтобы лучше было видно племенную татуировку на скулах. Длинные темные волосы слиплись от пота.

Рана была такой глубокой, что когда Торак слегка обтер ее края мхом, то увидел, как в свете костра поблескивают внутренности. Он даже зубами скрипнул, сдерживая подкатившую тошноту и надеясь, что отец не заметил, как он испугался. Но отец, разумеется, заметил – он был охотником и замечал все.

– Торак… – выдохнул он и, протянув руку, сжал ладонь сына горячими пальцами.

У Торака перехватило горло. Обычно маленькие сыновья вот так цепляются за отцовскую руку, а не наоборот.

«Что ж, – подумал он, – придется теперь мне быть мужчиной. Нужно постараться мыслить трезво».

– Тут у нас еще немного сухого тысячелистника осталось, – сказал он отцу, свободной рукой роясь в мешочке с целебными травами. – Я думаю, это поможет остановить…

– Оставь тысячелистник себе. Ты тоже весь в крови.