ДЕТСТВО ВЛАДИМИРА

Переливчатые холмы Кабарды!

В январе они так сверкают на солнце, словно снега их пересыпаны алмазами.

В конце февраля тускнеет их белизна.

В конце марта они серые, того сочного серого тона, который местами переходит в бархатистую черноту.

В апреле зеленоватое облако опускается на них, и само небо над ними меняет оттенок.

В мае они зеленеют, и в их зелени чувствуется нежная желтизна цыплячьего пуха.

В июле зелень их темнеет, в июле она делается сизой.

В августе на сизом фоне появляются редкие красно-желтые пятна.

В сентябре медный оттенок ложится на склонах ближних холмов.

В октябре холмы, словно огромные лисы, греются на солнце, играя всеми переливами лисьих красок.

В ноябре, словно пеплом, покрываются холмы серым цветом, и гаснет оранжевый пожар.

В декабре ложится первый снег нетронутой, голубоватой белизны. Переливчатые холмы Кабарды!

На окраине Нальчика, у подножья сизых холмов сидит мальчик Володя.

Черты его лица по-детски округлы, по-русски мягки, но каштановые волосы вьются нерусскими мелкими кудрями, карие глаза по-восточному горячи, а сросшиеся брови пересекают лицо черной чертой.

Мальчик держит на коленях альбом для марок и рассматривает желтую марку. На марке изображена жирафа и латинским шрифтом написано «Португалия».

«В Кабарде нет жираф, но есть кабардинские кони, а они гораздо лучше, чем жирафы, — думает мальчик. — Нальчик очень хороший город, это столица Кабардино-Балкарии, это моя столица, потому что я здесь живу. И Ереван тоже моя столица, потому что мой папа был армянин, и Москва моя столица, потому что моя мама русская и потому что Москва столица всех хороших людей. У других бывает только одна столица, а у меня целых три! — думает мальчик и радуется своему богатству. — Когда я вырасту, я объеду всю родину, я буду путешественником!»

Недалеко от крыльца играют дети из детского сада. Здесь есть русские, кабардинские и балкарские дети.

К ним подходит маленькая Фатима. Она улыбается, лицо у нее довольное и застенчивое.

— А у меня лишай! — говорит она, сияя глазами и розовая от гордости и удовольствия.

Ребятишки окружают ее:

— Где? Покажи?

Она неуклюже поднимает коротенькую руку и согнутым в крючок указательным пальцем указывает на макушку с таким видом, словно у нее на макушке помещается орден.

— Правда! Лишай! — с завистью говорят ребятишки.

Больше ни у кого нет лишая. Теперь в детском саду Фатиму будут закармливать конфетами и носить на руках! Да мало ли удовольствия можно извлечь из лишая, который вдобавок расположен так удачно — на самой макушке! Володя тоже подходит посмотреть на Фатимин лишай.

«Я буду доктором, — думает он, — я буду лечить самых тяжелых больных, и все будут говорить со мной вежливыми голосами».

В это время на дороге показывается всадник. Это Асхад на своем коне. Он останавливается у крыльца подтянуть стремя.

Какой у Асхада конь! Морда у него костистая, узкая, тело длинное, а грудь широкая с мощными буграми у начала ног. А ноги! Ноги тоненькие, как ниточки, с крохотными копытцами.

Володя смотрит на коня, и лицо его приобретает страдальческое выражение.

— Асхад! — говорит он охрипшим, словно от жажды, голосом.

Асхад неторопливо поворачивает красивую голову. Линия его носа без изгиба продолжает линию лба, кончик носа слегка закруглен, а ноздри круто вырезаны. Все это придает Асхаду сходство с породистым конем. Асхад смотрит на Володю холодным, важным взглядом, и надежды Володи гаснут.

Но Асхад улыбается неожиданно простодушной, почти наивной улыбкой и говорит:

— Приходи через час в конюшни!

Володя идет к конюшням по широким улицам низкорослого, беленого городка.

У ворот углового дома сидят две девочки.

Одна из них рыжая, падчерица балкарца Керима. Это та самая девчонка, которая тонула во время экскурсии на Голубое озеро. Володе пришлось тащить ее за косу. Коса тогда была мокрой и казалась темнее.

Поравнявшись с девочками, Володя говорит:

— Эй, девчонка! Ну как, цела твоя косичка?

— А тебе какое дело до моей косички? — сердито спрашивает девочка.

— Дура! Это тот самый, который тебя спасал! — громко шепчет подруга.

— Никто его не просил спасать! — еще сердитее говорит девчонка.

«Вот и спасай их! — огорченно думает Володя. — Нет, в книгах это получается гораздо интересней! Там, если спасают утопленницу, то она оказывается знатной, красавицей и очень благодарна спасителю. А он вот спас девчонку, а она никакая не знатная и не красавица, да вдобавок рыжая и совсем неблагодарная. Вот и спасай их!»

А девчонка начинает часто хлопать белыми ресницами и говорить мрачным басом:

— Может, я и вовсе не хочу жить на свете!

У Володи опять возникает желание спасать эту девчонку, и он останавливается в нерешительности.

В это время выходит балкарец Керим со своей русской женой. У Керима длинный, массивный нос, а худое лицо имеет такое выражение, как будто оно отягощено и раздражено присутствием этого ненавистного носа.

Жена Керима, такая рыжая и блестящая, что в ней уже ничего больше нельзя разобрать.

Она смотрит на синие холмы, на алмазную кромку снежных гор и всплескивает руками:

— Какая красота! Керим, ты только посмотри, какая красота!

— Чего? Где? — И Керим поворачивает свой нос с таким усилием, словно это не нос, а грузоподъемный кран.

— Дурак! — Женщина передергивает плечами, и блеск ее волос тускнеет.

— Ну вот!.. Погуляли!.. Поговорили!.. — злорадно заключает Керим супружеский диалог.

— Ах! Я не виновата! — вздыхает женщина.

Керим замечает падчерицу:

— Люська, ты чего здесь расселась? Тебе здесь не место!

— Где бы она ни сидела, тебе всегда кажется, что она не на своем месте!

Они смотрят друг на друга злыми глазами.

Володя идет дальше и думает: «Странные люди! Она сказала ему «дурак», потому что она русская. У кабардинки Нафисы очень плохой муж, но она не говорит ему «дурак», она молчит и плачет. А что лучше: говорить «дурак» или молчать и плакать? Странные люди! На небе светит солнце, на земле растут яблони, по земле бегают удивительные кабардинские кони, а люди сердятся, плачут и говорят «дурак»! Когда он вырастет, то будет сердиться только на капиталистов. Хотя можно ли сердиться на змей за то, что они змеи? Их надо просто уничтожить, а сердиться на них он считает излишним». Вдруг он вспоминает стихи Некрасова, которые прочел недавно:

Он старался понять эти слова и все же не понял их. Но вот вдали показались конюшни военного городка, а рядом с ними маленькие фигурки лошадей. Забыв все свои размышления, Володя пускается бежать. Его ступни так легко касаются земли, что дорога почти не пылит под ним.

Софият ушла в школу.

Как пусто в доме и как неспокойно на сердце у Маржан.

Виданное ли дело: девочка ушла в школу, а в школе одни мальчики!

Маржан пробовала и шить, и стирать, но работа не идет на лад. Тогда она взялась за самое легкое — она стала теребить шерсть. Она теребит шерсть и думает: «Что же делать с этой девочкой? К коровам и козам она не подходит, но все время вертится около лошадей. Ездит, как джигит, бегает, как лисица, прыгает, как заяц. Посмотришь на нее и не понимаешь — не то мальчик, не то девочка. Все это началось с крестин. И зачем только Маржан согласилась окрестить дочку русским именем? Уже тогда она знала, что это не к добру. И вот предчувствия сбываются. Софият — единственная из всех девочек селенья ходит в школу, словно мальчик. Какое несчастье! Девочка вырастет громкоголосой и вертлявой, как все русские. Какой мужчина захочет жену, которую так воспитывали?» Маржан вспоминает того человека, который дал ее дочке русское имя Софья.

Впервые она увидела его очень давно. Ее муж еще был жив и молод. Однажды он привез русского человека и велел спрятать его в задней комнате. Русский был очень вежливый и тихий, и Маржан не понимала, почему нужно прятать такого тихого человека. Через много лет родилась Софият. Она родилась в счастливый год — советская власть в этот год дала им дом с садом и яблок было столько, что листвы не видно было на деревьях.

На крестины приехал тот русский. Он был очень весел и всюду ходил как хозяин. Он стал большим начальником, но мужа Маржан он встретил, как брата, — трижды обнял его и трижды прижался своей щекой к его щеке. По старому обычаю, у него, как у мудрейшего из гостей, спросили имя для новорожденной.

— Ты кабардинец, а я русский, — сказал он мужу Маржан, — но дружба наша крепче родства. Закрепим же ее в наших детях! Назови свою дочь именем моей жены, русским именем Софья. Если у меня родится дочь, то я назову ее именем твоей жены, кабардинским именем Маржан.

И вот получилось так, что живет в кабардинском глухом селенье странная кабардинская девочка с русским именем Соня.

И в далекой Москве живет русская девочка с кабардинским именем Маржан.

Вот какие чудеса бывают на свете!

Маржан приятно, что в Москве дочь большого русского начальника названа в ее честь, но свою дочь она упорно не хочет называть по-русски. Она переделала ее имя на кабардинский лад и зовет ее Софият.

От крещенья необычайна была судьба девочки. Так повелось и дальше.

В их семье никогда не били детей, но Софият растет такой проказливой, что ее приходится шлепать. Иногда приходится даже бить ее палкой и бить больно, но она не обращает на боль никакого внимания. В этот момент она бывает очень озабочена совсем другим обстоятельством.

— Мама, мама, ты меня побила или похлопала? — спрашивает она.

Если Маржан отвечает: «Я тебя похлопала», то Софият уходит совершенно успокоенная. Но если Маржан в досаде говорит: «Я тебя побила!», то обиде и слезам Софият нет конца.

Такой уж характер у этой девочки!

О школе она стала думать давно — с тех пор как маленькая московская Маржан прислала ей в подарок книжки и письмо. Софият с удивлением смотрела на то, как ее брат взял в руки письмо и стал говорить слова Маржан. Софият думала, что письмо шепчет брату эти слова. Она даже поднесла к уху письмо и послушала его — она надеялась услышать голос Маржан. С тех пор она стала учить буквы и очень скоро научилась читать. Это еще не беда. Плохо то, что она пошла в школу. Мать не пустила бы ее в школу, если бы не письмо Асхада. Асхад написал прямо: «Надо учить Соню в школе».