В своем страстном желании познакомиться с Надиром она решила воспользоваться любовью Биби к своему сыну. И как только та вернулась с гор, Гюльшан уговорила Биби вместе с нею поговорить с Надиром. Кристально чистая, бесхитростная Биби не догадывалась о глубоко затаенных намерениях ханской дочери. Поверив ее ласковым словам и доброте ее сердца, она пришла вместе с нею в сад, и они обе пытались вызвать Надира на разговор по душам. Надир даже и не взглянул на Гюльшан. Опустив глаза в землю, он отрывисто отвечал на вопросы женщин, уклоняясь от всяких признаний. Ведь если он скажет хоть одно слово об Амаль, то причинит матери горькую боль, а Саид сейчас же прогонит его. Нет, уж лучше молчать!

А между тем все в нем кипело и бурлило. Подобно тому как под могучим натиском весны молодая трава упорно пробивается из-под кирпичей, руин или груд камней, стремясь к свету, к лучам солнца, к простору, так и его любовь искала выхода, звала его к подвигу.

Так продолжалось до одной роковой летней ночи. Она наступила какая-то особенная, тихая, на землю лился серебряный свет огромного диска луны, а воздух напоен ароматом душистых цветов. Сердце Надира затрепетало, глаза запылали огнем, и, словно бросая вызов судьбе, он, забыв все на свете, вытащил свою флейту. Звуки нежной грусти полились по саду, пробуждая спящих людей. Повсюду на крышах, на верандах, под ветвями деревьев поднимались люди и прислушивались к чудесной музыке.

Проснулась и Амаль, поднялась Биби. Они спали на крыше лачуги Саида. Потрясенная мать не верила своим ушам. Неужели Надир? Она ведь просила его не играть и не петь. Нет. Это не он! Его флейта никогда так не рыдала. Да и не мог он тревожить покой людей в такой поздний час.

Флейта умолкла, ее сменил тоскующий голос.

— О аллах, что же это такое?! — воскликнула Биби в отчаянии.

Теперь уже сомнения не было — пел Надир, но песня какая-то новая и необыкновенная.

доносил до них ветер.

Широко раскрыв глаза и напрягая слух, Амаль старалась запомнить каждое слово песни.

— Ой, до чего же хорошо поет! — восхищенно прошептала она, словно боясь спугнуть соловья. — Кто это?

лилась песня в ночной тишине.

— О аллах, он сошел с ума! — содрогнулась мать. — Что он поет?

— Кто это «он»? — трепетно спросила Амаль.

— Мой сын.

— Надир?! — радостно воскликнула Амаль.

— Он, он… — вся в слезах ответила Биби. — О горе, горе мне, — повторяла она, крепко прижимая руки к груди, — теперь нас хан прогонит! Надо остановить его…

— Нет, нет, что вы! — удержала ее Амаль. — Вы только послушайте, как он поет! О, это самый счастливый из всех людей на земле! Какой чудесный голос дал ему аллах!

Саид спал внизу у лестницы, ведущей на крышу. Он тоже проснулся и услышал сетования Биби.

— Зря ты его ругаешь, хорошо поет. А о хане-саибе не беспокойся. Он любит музыку и частенько заставляет Амаль петь ему суры из корана… — Помолчал и добавил: — Да и можно ли в такую ночь не петь!.. И почему же он до сих пор молчал, не радовал нас своими песнями?.. Хороший голос дал аллах твоему сыну, Биби! От его флейты и песни можно все позабыть…

Редко, очень редко судьба балует бедный люд Лагмана музыкой и пением. О театрах и концертах они не имеют понятия. Никогда не видели кино и тех сказочных индийских фильмов, которые не сходят с экранов Кабула. Только свадебные карнавалы да игры девочек, в которых они, подражая взрослым, устраивают свадьбы своих кукол, скрашивают их жизнь, помогают забыться и отдохнуть. Вот почему люди Лагмана были в восторге от музыки и песни, которые неожиданно прозвучали в эту лунную ночь. Мало кто догадывался, что это поет «дикий» кочевник, сын Биби.

Биби с нетерпением ждала рассвета, чтобы как можно строже поговорить с сыном.

Вглядываясь в небо и одиноко плывущую луну, она непрестанно спрашивала себя: «Аллах, кто же это его Лейли, кто она, помутившая его разум?»

Этот же вопрос почему-то тревожил и Амаль. «Кто же его Лейли? Наверное, Гюльшан. Говорят, она очень красивая… Ах, послушать бы еще его голос!» Амаль ждала песни Надира, а мать его тихо жаловалась богу: «Какое новое несчастье, аллах, ты гонишь на меня? Неужели сын унаследовал от отца его безумство? Неужели он влюблен? О аллах, спаси его от огня любви!.. У меня нет никого на свете, кроме сына».

В тяжких терзаниях прошла для Биби эта ночь…

Наутро, когда сквозь листья тенистых аллей солнце осветило землю золотыми лучами, Азиз-хан, узнав, что ночью пел Надир, встревожился не меньше Биби. Отец Гюльшан уже заметил повышенный интерес дочери к батраку. Ему уже казалось, что между его дочерью и бесприютным кочевником вспыхнула любовь. Уж не сама ли строптивая Гюльшан толкнула Надира на это? От своенравной девчонки можно всего ожидать. Вот возьмет да и объявит нищего раба своим женихом? И тогда никто, даже он, Азиз-хан, не в силах разрушить нежелательный брак.

Вероятность такого позорного исхода показалась Азиз-хану до того реальной, что он даже вздрогнул. «Подумать только, что скажут люди!.. Дочь Азиз-хана взяла себе в мужья босяка!» И повелитель приказал позвать к себе певца.

Надира разыскали во дворе и привели в особняк.

Азиз-хан направил на него свой суровый взгляд… и ничего не сказал. Облик юноши покорил его взор. «Гм… не мудрено, если Гюльшан и в самом деле полюбит его», — подумал он, и гнев его растаял.

Любуясь выточенными щедрой природой чертами лица Надира, его руками и телом, Азиз-хан возненавидел своих жен, которые не смогли порадовать его хотя бы одним таким сыном.

Хан и не подозревал, что на втором этаже дома за тюлевой занавеской гостиной сидят его жены и вместе с Гюльшан любуются Надиром, восторгаются его буйными кудрями и серьгой, которая так шла к нему.

Азиз-хан не ошибался: Гюльшан готова была схватить все свои драгоценности и убежать с Надиром куда угодно, хоть за океан.

Она с жадностью ловила каждый жест, каждое движение юноши и даже распахнула окно, чтобы лучше слышать разговор.

— Ты что это вздумал ночью выть, как шакал? — спросил хозяин невольно смягчившимся тоном.

Юноша оробел и виновато опустил голову. Наступила долгая пауза. Надир не осмеливался поднять голову и взглянуть на хозяина.

Азиз-хан был в зеленом атласном халате на шелковой подкладке такого же цвета, в домашних шароварах из белого шелкового полотна. Макушка бритой головы прикрыта кружевным белоснежным чепчиком, на босых ногах цветастые парчовые сандалии. Аккуратно подстриженная, черная от басмы бородка и прямая фигура делали хана намного моложе своих лет, ему можно дать не больше пятидесяти.

— Ну, что ж ты молчишь? — продолжал хан уже с наигранным участием. — Скажи, кто твоя Лейли? Может быть, я и помогу тебе.

Взгляд Азиз-хана упал на вышедшую во двор Биби. Жестом руки он остановил ее.

— Ну, я жду, скажи, кому ты пел так сердечно, так жалобно? Чье сердце хотел смягчить своей флейтой? Играл ты хорошо, твоя музыка даже растрогала меня… — Он подошел к Надиру и вытащил у него из-за пояса флейту.

Не поднимая головы, Надир тихо ответил:

— Нет, саиб, я вам ничего не скажу.

— Как не скажешь, бродяга! — вспылил Азиз-хан.

— Не смейте обзывать меня бродягой, саиб! У меня есть мать, и живем мы не подаянием людей. Мы работаем!

Азиз-хан опешил. Двести человек работают на его полях, в его конторе, и никто никогда не осмеливался так дерзко отвечать ему. Биби бросилась к сыну, но, поймав суровый взгляд хана, остановилась.

«Ну и времена настали! — думал между тем хан. — Молодой ястребенок выпустил когти на старого орла!» — и он разразился громким хохотом.