В этом все еще была горечь предательства, которая, как я сомневалась, когда-нибудь полностью пройдет, и отголосок моего собственного стыда за то, что я не дала ему должного шанса объяснить мне свою сексуальность. В том, что наши отношения не сложились, была как моя, так и его вина, но я все равно хотела бы, чтобы он не влюблялся в мою младшую сестру.

В этот момент я желала им всего наилучшего, действительно желала, потому что они явно делали друг друга счастливыми, и я хотела этого для них обоих.

Но даже будучи влюбленной в Данте, с каждым днем все больше и больше, я не знала, буду ли я когда-нибудь снова близка с кем-то из них.

Я не знала, хватит ли у меня сил противостоять демонам, которых они оба представляли как личности, и я в том числе.

Телефон снова зазвонил в моей руке, на экране высветилось мамино имя.

Я колебалась.

Мама была моим доверенным лицом так же, как и Бо. Она поддерживала меня на протяжении всего романа Даниэла и Жизель. Но я понимала, особенно глядя на ее полароид на стене Торе, что я не была для нее таким же доверенным лицом.

Мне хотелось хранить от нее свои собственные секреты.

Это было злобно и нездорово, но таков мой инстинкт.

Только голос Себастьяна в моей голове, говорящий о расстоянии, которое все наши секреты вызвали между членами нашей семьи, заставил меня ответить на ее звонок.

— Мама, — пробормотала я, выходя из прихожей на кухню.

Это было великолепное помещение в деревенском стиле, но я не стала задерживаться. Массивные стеклянные двери во внутренний дворик были открыты, и я прошла через них в теплый, пахнущий цитрусовыми воздух заднего сада.

Аромат напомнил мне о Данте и заставил улыбнуться.

— Lottatrice mia (пер. с итал. «мой боец»),— тепло сказала мама. — Я прочитала в газете, что Данте сбежал. Все плохо, не так ли?

Я прикусила губу, подойдя к круглому, потертому деревянному столу под террасой и устроившись в мягком кресле.

— Ну, если бы он вернулся в страну, его посадили бы в тюрьму за бегство под залог. Они могли бы отпустить его со штрафом и/или общественными работами, но обвинение слишком сильно хочет его заполучить, чтобы согласиться на это.

— Значит, он уехал навсегда? — в ее голосе звучало глубокое уныние по поводу этой идеи, что меня удивило.

Насколько мне известно, Данте и мама за все эти годы общались не более нескольких раз.

— Я не знаю, — честно ответила я.

— Что это значит для тебя?"

Я пожевала нижнюю губу, заметив намеренный рубец на деревянном столе. У меня перехватило дыхание, когда я наклонилась поближе, чтобы прочитать там символы «ЭДД».

Эдвард Данте Давенпорт. Я могла представить Данте маленьким мальчиком, сидящим на этом самом стуле и вырезающим свои инициалы на столе, оставляя неизгладимый след в прекрасном воспоминании.

Мои пальцы чесались от желания соединить мое имя с его.

— В качестве его адвоката? — спросила я, хотя знала, что мама слишком проницательна, чтобы ее можно было обмануть.

— Нет, Лена. Этот человек, он тебе подходит. Не говори мне, что ты не с ним.

— С ним в романтических отношениях или с ним, как в бегах? — я замялась.

Она выпустила воздух через губы и прищелкнула языком.

— Моя Лена, может, я уже старая женщина, но не оскорбляй меня, а?

Я вздохнула.

— Хорошо, тогда да и то, и другое, я думаю. Мы вместе в Неаполе, в доме Сальваторе.

Наступила мертвая пауза, в которой на обоих концах телефона было много недосказанного.

— Вилла Роза? — тихо спросила она.

— Да, мы останемся здесь, пока не придумаем план действий.

— Ты оставила закон ради этого человека, — пробормотала она, почти с благоговением. — Я так рада за тебя.

— Что? — я моргнула, глядя на лимоны, тихо шелестящие на ветру через зеленый двор, расположенный на склоне от меня.

— Это делает меня счастливой, — повторила она, хлопая в ладоши. — Тебе нужен такой человек, как Данте, понимаешь? Дэниел Синклер искал мира, дочка, а ты? Ты всегда искала хаос, да? Того, кто заставит тебя почувствовать себя живой.

Такой живой, что горю.

Я уставилась невидящим взглядом на стол, указательный палец обвел контур инициалов Данте.

— Я не знала, что это то, что мне нужно, пока, ну, не знаю, два дня назад. Как ты узнала?

— Я твоя мать, — твердо заявила она, затем вздохнула. — Я сделала много неправильных действий в этой жизни, Елена, но то, что я твоя мать, всегда вызывало во мне гордость. Ты яростная и сильная. Ничто не прижимает тебя к земле надолго. Ты юрист, тебе нравятся трудности. Данте, он дает тебе этот конфликт и силу, чтобы преодолеть это, да?

Да.

Она была абсолютно и полностью права.

— Он преступник, — отметила я, просто чтобы убедиться, что она полностью понимает ситуацию. — И не какой-то мелкий воришка в магазине, а человек, которого, возможно, разыскивает Интерпол и все правительство Соединенных Штатов.

— Да, — сказала она серьезно. — Это проблема, но ты любишь проблемы.

— Да, — признала я.

— Если кто и может это исправить, так это ты, — заявила она так серьезно, будто читала конституцию, которую все историки воспринимали как нечто абсолютное. — Ты найдешь способ вернуть вас обоих домой.

— Я постараюсь, — пообещала я.

До тех пор я играла в догонялки. События моей жизни за последние несколько дней стали шокирующими и необратимыми. Я еще не успела подумать о последствиях, не говоря уже о том, как их исправить.

— Симус мертв, — тихо призналась я ей.

Без колебаний она ответила:

— Bene. (пер. с итал. «хорошо»)

— Правда? Он был твоим мужем. Отцом твоих детей. Я ненавидела его, мама, ненавидела, но я все еще в замешательстве от его смерти, — призналась ся я, хотя для меня это было несколько иначе.

Я та, кто убил его.

Это мог быть Данте, но все чаще у меня возникало ощущение, что он выстрелил Симусу в лицо только для того, чтобы снять с меня ответственность за его смерть.

— Твой отец был плохим человеком, маскирующимся под хорошего, — тихо сказала она, слова были пропитаны вечной печалью. — Однажды у меня был шанс выбрать хорошего человека с плохой жизнью, и я сделала неправильный выбор. Я рада за свою дочь, что она не так боится, как я.

— Coraggio (пер. с итал. «храбрость»), — пробормотала я. — Данте заставляет меня чувствовать себя храброй.

— Так и должно быть, — заявила она. — Теперь я могу спать спокойно, зная, что мои дочери нашли хороших мужчин.

Я рассмеялась.

— Возможно, «хорошие» это вольная интерпретация. Я думаю, что Александр, Даниел и Данте в какой-то момент своей жизни считались злодеями.

— Мир в балансе, — сказала она, и я представила ее в «Таверне Ломбарди», раскатывающей тесто для пасты, пока она раздавала мудрые советы, одновременно домашние и вечные, все итальянские мамы и их мудрость, воплощенная в ее единственной форме. — Я думаю, что с Данте ты тоже найдешь свой баланс.

— Ti amo, мама (пер. с итал. «я люблю тебя»), — пробормотала я, прижимаясь к телефону, будто это была ее щека. — Спасибо, что всегда верила в меня, даже когда я давала тебе повод не верить.

— Я не делала того, что должна была, и не защищала тебя, когда ты была девочкой. — ее голос был сиплый от слез, в нем звучало сожаление, которое никогда не умрет, сколько бы раз я ни говорила ей, что не виню ее. — Самое меньшее, что я могу сделать, это поддержать тебя сейчас, боец, и знать, что ты всегда будешь гордиться своей мамой.

Мои глаза заблестели от слез, но я прижала указательные пальцы к ним, останавливая. Очевидно, влюбленность превратила меня в неудержимую плачущую машину.

— Он знает о Кристофере? — неуверенно спросила она.

— Нет.

— Лена... ты должна рассказать своему мужчине. Мне кажется, он не из тех, кто хорошо воспринимает такие вещи.

— Именно, поэтому я не собираюсь ему говорить.

— Вы с Даниэлом хранили секреты друг от друга, не повторяй этот путь, — посоветовала она.

Все мое тело пришло в движение от тяжелого вздоха.

— Я не хочу, чтобы он видел во мне какую-то жертву, мама.

— Никто, зная тебя, не может так думать. Никто, любящий тебя, даже на мгновение не подумал бы об этом. — когда я ничего не ответила, настала ее очередь вздохнуть. — Хорошо, ragazza (пер. с итал. «девочка»), делай то, что считаешь нужным. Я посылаю свою любовь тебе и Данте, хорошо? Когда вы вернетесь домой, он придет к нам на воскресный ужин, да?

— Да, мама, — согласилась я, внезапно затосковав по ней, как ребенок, которого забирают в лагерь с ночевкой. — Ti amo. (пер. с итал. «я люблю тебя»)

— Sempre, — пробормотала она в ответ.

Всегда.

После того как мы повесили трубку, я решила ответить на сообщение Бо, но проигнорировала остальных, слишком устав от объяснений или драмы.

Елена: Познакомилась с итальянской семьей Ди. Они встретили нас как членов королевской семьи. Это было... странно.

Бо: Да, черт возьми, так и есть. Королева Елена. Вот это имя я могу принять. А лучшие друзья тоже получают королевские привилегии?

Я моргнула, глядя на телефон, мое одинокое сердце согрело напоминание о том, что несмотря ни на что, даже за целым океаном от них, у меня все еще есть несколько прекрасных людей, которые всегда прикроют мне спину.

И когда слезы вновь нахлынули на мои глаза, я не стала их вытирать.