Виктор Петрович посмотрел на Елену Михайловну, увидел внимательные, участливые глаза и почувствовал непреодолимое желание пожаловаться ей на свою бесприютную жизнь, хотя он никогда ранее не предполагал, что жизнь его бесприютна.

— Главное, что меня гложет последнее время, — быстро и непоследовательно продолжал Сизов, досадуя на себя за словоохотливость, — это то, что я старею. Я абсолютно здоров, здоров как черт, даже гриппом не болею, но меня одолевает лень. Пожалуйста, не думай, что это касается работы, — поспешно предупредил он ее. — Мне лень выползать из дому без определенного дела. У меня пропало обыкновенное человеческое любопытство, я раздражаюсь… Зачем, собственно, я все это говорю тебе?

— Вероятно, потому, что тебе некому другому рассказать, — просто ответила Елена Михайловна.

— А у тебя есть кому рассказывать? — спросил Виктор Петрович.

— Разумеется.

— Ты все эти годы жила одна?

— Одна. То есть с мамой и с Федей.

Он выпил залпом остывший чай.

— Как глупо все устроено: когда человек способен по-настоящему чувствовать, он непомерно расточителен, а когда он начинает ценить человеческие отношения, то уже староват для чувств.

— Ты не извиняйся, — улыбнувшись, сказала Елена Михайловна. — Я ведь на тебя не сержусь.

— Лена, тебя любят студенты? — спросил Виктор Петрович.

— По-моему, они ко мне хорошо относятся.

— А ко мне, кажется, не очень… Поверь, я неплохой преподаватель, и успеваемость в моих группах приличная, я люблю свой предмет. Я даже наверняка знаю, как следует снискать расположение студентов. Это делается довольно просто: пошутить на лекции, прийти несколько раз на студенческие вечера, пройтись по коридору, взяв студента под руку…

— Не думаю, — сказала Елена Михайловна. — Это очень дешевый способ завоевать расположение. Долго им не продержишься.

— Вот и я так же предполагаю, поэтому и не пытаюсь. А они, вероятно, считают, что я сухарь. Ведь ты не думаешь, что я сухарь?

— Я очень мало знаю тебя, — ответила Елена Михайловна.

— Но позволь!.. — начал было Виктор Петрович, желая сказать, что она все-таки была его женой. — Хотя, пожалуй, ты права. Может быть, даже если бы я сам встретил нынче того Виктора Сизова, которого ты знала, у нас возникли бы с ним серьезные разногласия. Терпеть не могу пустых молодых людей.

— Нет, — сказала Елена Михайловна. — Он был не пустой. Это все выглядит совершенно иначе. Теперь я поняла… Мы очень небрежно и легко смотрим в молодости на недостатки своих друзей. Мы даже иногда добродушно и подстрекательски посмеиваемся над этими недостатками. Нам кажется, что это с возрастом пройдет. Мы говорим: Петька скуповатый, Коля любит только себя, Миша ленивый, Таня — кокетка и мещанка… И очень часто все это не исчезает, а прорастает в характере…

— Ну и что же, по-твоему, во мне проросло? — с обидой спросил Виктор Петрович.

— Я тебя мало знаю, — еще раз повторила Елена Михайловна. — Я говорю теоретически.

Они помолчали. Потом задали друг другу несколько ничего не значащих вопросов, вежливых и необходимых, а затем Виктор Петрович ярко представил себе, что сейчас ему надо подняться и уйти — уйти в пустой номер гостиницы и через два дня уехать в какой-то незнакомый санаторий, с мертвым часом, волейболом, игрой в домино и звонками на обед, завтрак и ужин. От всех этих мгновенно промелькнувших картин ему захотелось вцепиться руками в кресло и не уходить отсюда, даже если бы его выпроваживали силой.

Он встал и сказал:

— Пожалуй, мне пора.

Потом помолчал и добавил:

— Лена, у меня к тебе большая просьба. Ты бы не могла выйти со мной из дому?

— Зачем? — спросила Елена Михайловна, тоже поднимаясь из-за стола.

— Ну, пройтись немного по улицам… Я тебя провожу потом домой… Ненадолго. Все-таки мы с тобой столько не виделись…

— Хорошо, — сказала Елена Михайловна.

На улице им обоим стало гораздо легче. Можно было говорить о том, что попадалось по дороге. Когда встречалось по пути какое-нибудь место — дом, сквер, скамья, — с которым у них было связано их общее прошлое, они говорили об этом без огорчения.

Проходя мимо городского сада, Сизов вспомнил:

— Если мне не изменяет память, в этом саду, в овраге, мы целовались.

Елена Михайловна ответила:

— Тебе не изменяет память.

Подбежала какая-то девчонка в длинном, цыганского покроя платье, стала совать в руки Елене Михайловне цветы. Елена Михайловна отмахивалась от нее; а Виктор Петрович вынул из корзины у девчонки все цветы, заплатил ей и передал ворох Елене Михайловне. Он так давно не покупал никому цветов, что ему показалось сейчас, что он совершил какой-то значительный поступок. И было приятно, что рядом идет женщина с огромным букетом в руках; Сизов даже поправил на голове шляпу и незаметно потрогал рукой узел галстука — не съехал ли он на сторону.

Они ходили по городу недолго. С той минуты, как он преподнес ей цветы, ему стало почему-то гораздо труднее выбирать темы для разговора, словно их отношения перешли в другую категорию, стали возвышеннее. Она расспрашивала Сизова о его работе в институте, и он был благодарен ей за то, что она задает ему вопросы, на которые приятно и просто отвечать.

У порога ее квартиры, уже попрощавшись, он попросил разрешения позвонить ей завтра.

В соседнем доме на подоконнике по-прежнему лежала на подушке некрасивая женщина, и Сизов пожалел ее: очень скучно, подумал он, весь вечер смотреть из окна на улицу, по которой гуляют люди.

Ночью в гостинице его разбудил телефонный звонок. Тот же голос, что и в первый день приезда, попросил к телефону Аркадия Викентьевича,

— Я же вам объяснял уже, что он выехал, — ответил Виктор Петрович.

— Ах ты господи! — сокрушался дальний голос. — Понимаете, какое дело, товарищ, я из района звоню. А у нас с вами связь только вечером один час и ночью час — никак не позвонить в служебное время… Как ваша фамилия, товарищ?

— Сизов.

— Товарищ Сизов, у меня через три дня горючее кончается, тракторы заправлять нечем. — Дальний голос стал вдохновенным. — Будьте ласковы, товарищ Сизов, зайдите, пожалуйста, в Облсельхозуправление, утречком, к товарищу Нестеренко, скажите: звонили из Карасевской эмтээс — он знает… Какого черта они горючее не отгружают? Вы только с ним не миндальничайте, товарищ Сизов, он вежливого разговора всё равно не понимает. А насчет Аркадия Викентьевича не беспокойтесь: пусть он только приедет, я ему хвоста наверчу, выговор обеспечен, товарищ Сизов. Привет!..

В трубке щелкнуло, Сизов не успел сказать ни одного слова. Он записал на листке бумаги: «Облсельхозуправление, Нестеренко, Карасевская МТС» — и, покурив, заснул.

В сельхозуправлении у товарища Нестеренко Сизов узнал, что горючее отгружено в Карасевскую МТС вчера.

— Это точно? — строго спросил Сизов.

Нестеренко, на которого солидная внешность Сизова произвела большое впечатление, показал ему копии накладных и железнодорожных грузовых квитанций. Сизов хотел уже уйти, но Нестеренко попросил его предъявить документы. Виктор Петрович показал свое институтское удостоверение.

— Доцент. Понятно, — сказал Нестеренко. — Значит, связь науки с производством?

Он понимающе улыбнулся, а Виктору Петровичу вдруг стало лень длинно объяснять ему, что вся эта история с горючим не имеет к нему никакого отношения,

Выйдя на улицу, Сизов нашел почтовое отделение и дал телеграмму в Карасевскую МТС: «Горючее отгружено четырнадцатого. Сизов». Из этого же отделения он позвонил по автомату Елене Михайловне и условился встретиться с ней вечером под городскими часами.

Время до вечера тянулось нудно, но настроение у Сизова было хорошее, как в детстве, когда утром знаешь, что вечером предстоит пойти на именины или в цирк.

Большую часть времени он провалялся у себя в номере в постели. Накупив много газет, он читал их сейчас подряд. Перед самым уходом вдруг испугался, что у него мятый, с дороги, костюм; вызвал горничную и попросил ее срочно отгладить. Пока гладили костюм, Сизов, боясь опоздать, нервно ходил в трусах по номеру, стараясь миновать большое стенное зеркало — он стеснялся сейчас своих длинных, худых голых ног.