За пять минут до назначенного времени он был под городскими часами. Он волновался сейчас иначе, чем много лет назад на этом же самом месте. Тогда, давным-давно, волнение было ясным: юноша ждет свидания с девушкой, которую, ему кажется, он любит. А сейчас он сам не мог сформулировать (а он очень любил формулировать) свои ощущения. Над головой висели те же часы, улица так же сбегала вниз, на небе светили те же звезды, и Сизова невольно одолевали мысли, которые казались ему мелкими и пошловатыми. Прошло столько лет, он стал научным работником, постарел — и снова вернулся к тому, с чего начал: он ждал Лену под часами. И оттого, что он вдруг вернулся к тому, с чего начал, а часы, улица и небо остались неизменными, ему совершенно отчетливо представилось, что жизнь сложилась нелепо.
«Вероятно, я не гармоническая личность», — подумал Виктор Петрович и увидел издалека Елену Михайловну, выходящую из автобуса.
Он пошел к ней навстречу, обдумывая первую фразу, которую скажет:
«Видишь, мы опять с тобой под этими старыми часами».
Или иначе:
«Если мне не изменяет память, под этими часами мы с тобой встречались».
В последнюю секунду обе эти фразы показались ему строчками из романса, поэтому он молча поздоровался, а Елена Михайловна сказала:
— Вот и наши знаменитые часы, Виктор.
Был субботний вечер, по тротуару двигалась веселая, шумная толпа, она несла их вдоль ярко освещенных витрин. Чтобы не потерять Елену Михайловну в толпе, Сизов взял ее под руку. Он шел приноравливаясь к ее шагам.
Город был удивительно праздничный, в витринах лежало много красивых товаров, на которые было интересно смотреть, и цены казались Сизову очень доступными. Он жалел, что магазины сейчас закрыты, иначе он накупил бы много всякой всячины.
У подъезда, над которым горела и переливалась надпись «Ресторан», Сизов предложил:
— Давай зайдем, Лена, поужинаем.
В вестибюле он вдруг сообразил, что этот ресторан ему знаком: он был здесь в вечер своего приезда, очевидно он спускался тогда из своего номера по внутренней лестнице.
Вежливый, добродушный гардеробщик взял у Елены Михайловны шляпу и бережно положил ее на вешалку.
Когда они вошли в зал ресторана, грянула музыка. Народу было много. Виктор Петрович с трудом отыскал свободный маленький столик в углу под пальмой.
— Ты бывала когда-нибудь в этом ресторане? — спросил Виктор Петрович.
— Нет, никогда, — ответила Елена Михайловна. — Он сравнительно недавно открылся.
— Очень приличный ресторан. И оркестр здесь недурной.
Елена Михайловна обвела взглядом зал, и Сизов внимательно следил за выражением ее лица, боясь, что ей что-нибудь не понравится. Столика через три от них сидела подвыпившая компания мужчин, из которых один все время порывался встать и запеть «Стеньку Разина». Он уже несколько раз раскрывал пасть и неожиданным для его огромной фигуры тонким голосом начинал:
— Из-за о-о…
Его усаживали на место, а сидя он петь не умел. Вся задача его друзей, очевидно, заключалась в том, чтобы не дать ему подняться со стула.
Сизов почувствовал неловкость, когда Елена Михайловна посмотрела на эту компанию, и объяснил:
— Вероятно, у них какая-нибудь радость на службе. Может быть, кто-то из них получил премию…
Заказывая ужин, Виктор Петрович не очень вчитывался в названия блюд.
— Можно мне выпить вина? — спросил он у Елены Михайловны.
— Конечно, — засмеялась она. — Раз уж мы пришли с тобой в ресторан, давай кутить.
Ему стало жарко от ее слов. Опять загремел оркестр, и Виктор Петрович с благодарностью посмотрел на музыкантов.
«Какие они симпатичные ребята, — подумал он. — Стараются изо всех сил…»
— А я был вчера у тебя в университете, — сказал Виктор Петрович.
— Так это, значит, ты? — воскликнула Елена Михайловна. — А мой аспирант никак не мог вспомнить твою фамилию. Говорит, приходил доцент, не то Синцов, не то Сазонов. Я попросила описать тебя, но он так описал!..
Она засмеялась. Виктор Петрович, слегка обидевшись, спросил:
— Интересно, что же он все-таки сказал?
— Не сердись, Витя. — Она положила свою руку на его локоть и сразу же убрала ее. — Ты стал очень обидчивый. Тебе понравилась работа моего аспиранта?
— Это занятная проблема, — сказал Виктор Петрович. — Мне кажется только, что нужно как можно скорее выбраться из лабораторных условий в естественные. Вся штука в этом. Вы можете в холодильной камере получить положительный результат, а в естественных условиях потерпеть неожиданное поражение.
— Ну, это ты говоришь элементарные вещи! Это дети понимают.
— Вот-вот, — ответил Виктор Петрович, — мы иногда и спотыкаемся на самых элементарных вещах, которые даже дети понимают. Я отчетливо видел, что твой молодой человек чрезмерно увлечен самим экспериментом. Его покоряет остроумие опыта… Ой, Лена, — вдруг, удивительно простодушно улыбнувшись, спохватился Сизов, — ну чего мы будем с тобой разговаривать об этом под музыку?
Подошел официант, принес на подносе бутылку вина, ужин. На столе сразу стало уютно. Им обоим вдруг захотелось есть. Все было необыкновенно вкусно.
Выпив два бокала вина, Виктор Петрович почувствовал, как у него изменились движения: они стали увереннее и изящнее. Он передавал соусник Елене Михайловне и видел, что делает это на редкость красиво. У него было ощущение, что они оба сидят не на стульях, поставленных на пол, а на возвышенном помосте, над всеми людьми, над землей.
— Ох, как вкусно ужинать вдвоем, — сказал Сизов. — Лена, тебе никогда не бывает тоскливо?
— Бывает, — подумав, ответила Елена Михайловна. — Еще как бывает!
— Ах, какой я был дурак! — сказал Виктор Петрович. — Леночка, я был ужасным глупцом, и ты должна была меня остановить!..
Елена Михайловна молчала. Ему понравилось, что она молчит. Она вообще ведет себя поразительно умно. И аспирант у нее очень талантливый человек. В оркестре заиграли «Во поле березонька стояла», и Сизов подумал, что эта песня написана об Елене Михайловне, а когда музыканты начали играть «Каким ты был, таким остался», он подумал, что это о нем поют и играют. Что бы ни играли сейчас в оркестре, это имело к ним отношение.
— Я с тобой плохо обращался? — спросил он.
— По-моему, нет.
— Нет, ты, пожалуйста, вспомни точнее. За последние годы я возвращался к этому тысячу раз. Знаешь, как странно: первое время я не жалел о разлуке с тобой. Это пришло гораздо позднее…
— А у меня наоборот, — ответила Елена Михайловна. — Я очень страдала первые годы, а потом успокоилась.
— Но ведь ты так и не вышла замуж, — сказал Виктор Петрович, мечтая услышать от нее, что она не вышла замуж из-за любви к нему. — Значит, все-таки ты меня любила? — торопливо спросил он.
— Я тебя любила.
— Если б кто-нибудь мог нам тогда объяснить… Если б кто-нибудь рассказал нам, что самый трудный год брака — это первый год… Мне кажется, что теперь, издалека, я все понял: у нас не было серьезных оснований для разлуки. Я не могу вспомнить ни одного серьезного повода… Все какие-то пустяки… Гололед… Налипало, нависало и порвалось…
— Гололед, — улыбнувшись, повторила Елена Михайловна. — С ним можно бороться только двумя способами: ток высокого напряжения или гидрофобное покрытие проводов. Не было у нас ни того, ни другого…
— Черт возьми! — сказал вдруг Виктор Петрович и даже стукнул кулаком по столу. — Ну почему я совершенно точно знаю, как надо вести себя и что следует делать в институте, и абсолютно плутаю в потемках, когда заходит речь о моей домашней жизни?
Елена Михайловна хотела ответить ему: она хотела сказать, что он очень обижал ее в молодости своим чрезмерным педантизмом, сухостью, что она никогда не могла пробиться к нему, что он мало интересовался ее делами, что она очень любила его и все время ждала, что он изменится, ну хотя бы начнет изменяться; потом она ждала, что он позовет ее к себе на Урал, что он приедет к ней на Украину, что он когда-нибудь вдруг, без всякого повода, пришлет ей телеграмму, в которой будут написаны самые простые и самые вечные слова, ну что-нибудь вроде: «Люблю, тоскую»… Она хотела рассказать, что когда она первая написала ему письмо, в котором сообщала, что не хочет больше быть его женой, то она мечтала, чтобы он спорил с ней, возмущался, возражал… И как еще долго догорала у нее надежда и любовь, и как затягивалось все это коркой, и как она сейчас спокойна.