Но прежде чем степняк дал по мне очередь, грудь его будто взорвалась изнутри. По жёлтому халату расплылось тёмно-бурое пятно крови, и из него выскочило хищное жало пики. Почти сразу боец атамана Щекаря выдернул пику из тела степняка. Тот навалился всем весом на пулемёт, ствол которого уставился в небо.

— Не зевай, косорылый! — задорно крикнул мне спаситель, и от этого выкрика мне мгновенно захотелось полоснуть его шашкой.

Вместо этого я ударил изо всей силы, вложив в удар ещё и злость на наглого союзничка, водителя летучки. Клинок раскроил ему череп — меховая шапка от стали не спасла.

И вдруг бой кончился. Как сразу, будто оборвалась плёнка в синематографе. Враги почти все перебиты. Оставшихся достреливают или дорубают. Бродят среди трупов и стонущих раненых понурые лошади. Стоят летучки с торчащими в небо стволами пулемётов. А те, кто, как и я, только отошёл от горячки боя, оглядываются по сторонам, сами не понимая, что же хотят высмотреть. То ли уцелевших врагов ища глазами, то ли просто не осознавая до конца, что сражаться больше не с кем.

Рядом со мной остановился боец атамана Щекаря. Зелёная рубашка пропитана потом, ремень портупеи разорван и болтается где-то рядом со стременами. Зато фуражка лихо сбита набекрень и из-под неё выглядывает мокрый, тяжёлый чуб. Он улыбнулся широко и дружелюбно. Протянул мне фляжку.

— Держи, народник, — сказал мне. — Глотни. Не казёнка, а так — первач, но пойдёт после боя.

Я машинально принял у него флягу и сделал глубокий глоток, почти не чувствуя обжигающего пламени, что хлынуло внутрь меня.

— Силён ты пить, народник, — снова усмехнулся чубатый, потряся флягу, когда я вернул её. И тут же одним глотком допил оставшееся. — От что надо после боя, — довольно крякнул он. — А славно мы с тобой ту летучку на двоих разделали. Да ты не серчай на меня за косорылого, я ведь не со зла это. Просто привыкли мы вас так звать. Извиняй уж.

— Да чего там, — отмахнулся я. — Бой дело такое, слов не выбираешь.

И как он только узнал меня — ведь видел-то всего-ничего.

Я ещё не совсем отошёл от боя, несмотря на проглоченный единым махом первач. Алкоголь и прежде на меня в этом деле почти не влиял. Я продолжал оглядывать поле боя, и увидел атамана Щекаря и нашего комполка Журава. Они хлопали друг друга по плечам, наверное обмениваясь теми же мало что значащими словами, как мы с чубатым только что.

Тогда-то я и подумал, что мы могли ошибаться насчёт Щекаря. Он не любил народную власть, но это ещё не делало его врагом народа.

Бои со степняками затянулись не на один день. Они превратились в размеренное и привычное дело. Мы выезжали за пределы Бадкубе — каждый раз всё ближе и ближе — схлёстывались с очередным отрядом ополчения и цириков. Однако казалось, что никакого толку от этого просто нет. Степняки наступали и наступали, вовсе не обращая внимания на комариные укусы нашего кавполка и орлов Щекаря.

Наёмник, надо отдать ему должное, сражался на совесть. Не подкопаешься. Сам рубился в первых рядах, кроша бывших соседей направо и налево. Ребята его были умелыми наездниками и лихими рубаками. Они ловко управлялись и с шашкой, и с пикой, и с карабином. Подготовка наших трёх эскадронов на их фоне выглядела совсем уж жалкой. Слишком мы привыкли к службе в страже, верхом многие давненько уже не сидели. Чоновцы в этом отношении держались получше, но их стихией были короткие схватки с бандами, а вовсе не настоящие кавалерийские бои. Обычно ведь как дело проходит — атаковали банду, постреляли, порубились шашками от силы пару минут, и всё. Разбойники, даже те, кто из дезертиров, редко выдерживают дольше, разлетаются в разные стороны, спася свои шкуры. Такова их природа — кто один раз побежал, для настоящего боя больше не годен. Особенно для кавалерийского, где нужна особая удаль. Вот её-то у бойцов Щекаря было не занимать.

После первых боёв известную часть нашего кавполка пришлось пересадить на пулемётные летучки. С ними многие управлялись получше — всё же за рулём авто им сидеть было привычней, чем в седле. Но главное, конечно, это дефицит лошадей. Мы теряли их в каждом бою, и пускай захватывали у врага новых, да только счёт, всё равно, был не в нашу пользу. А вот в пулемётах и патронах к ним недостатка никто не испытывал. Поэтому наш комполка Вышан распорядился для начала сформировать лошадиный резерв, и верхом теперь в бой шли только самые умелые наездники. Остальных же пересадили на летучки.

Не избежал этой участи и я. Чему, в общем-то, был только рад. Это только первые лихие сшибки будили в крови самые древние инстинкты, заставляя её кипеть от адреналина. После пришло обычное для всякой войны равнодушное отупение. Оно, к слову, убивает куда чаще вражеской пули и клинка. Ты просто забываешь, что надо жить. Что надо подняться на ноги утром, что надо выглядеть прилично хотя бы по минимуму, что надо вернуться из боя. И вот в какой-то момент тебе становится наплевать на собственную жизнь. Ты не вскидываешь вовремя шашку, чтобы отразить вражеский удар, или сам не бьёшь на опережение. И валишься замертво с раскроенным черепом или несколькими дырами в груди.

Воевать же на летучке оказалось попроще. Я стоял за пулемётом, установленным в кузове, и знай себе крутил им по сторонам, поливая врагов длинными очередями. Одна беда — если сражение затягивалось, ноги страшно затекали и начинали болеть. А когда выбираешься из кузова, они первое время попросту отказывались гнуться. Но на войне быстро ко всему привыкаешь. Так пришлось и мне привыкнуть к этой постоянной боли в ногах.

Лорд Тенмар провожал глазами мерившего кабинет котсуолдского консула в Бадкубе коммодора Дадри. Того не зря прозвали ещё в офицерском училище циркулем. Сейчас сходство с этим геометрическим прибором было явным как никогда. Длинные ноги командира эскадры, казалось, оставляют на ковре лорда идеально ровные круги.

— Нам пора убираться отсюда, — говорил Дадри. — С каждым днём к городу всё ближе подходит враг. Я не уверен, что вместе с бейликами сюда не нагрянут крейсера Блицкрига. — Он ронял реплики быстро, как будто стрелял короткими — в три-четыре патрона — очередями. — У них теперь достаточно оборудовано аэродромов на территории Порты. Да и в Великой степи хватает.

— Но ведь пока дежурный крейсер вашей эскадры, сэр, — заметил с отменной, присущей только подлинным лордам Котсуолда, чопорностью, Тенмар, — ещё не засек, ни одного достойного внимания воздушного объекта. Не так ли?

— Когда засечёт, будет уже поздно. Вы хоть представляете, сколько времени нужно танкерам на взлёт? Это ведь даже не суперлинкоры.

— И всё-таки, не стоит горячиться, сэр, — покачал головой Тенмар. — Мы едва-едва набрали нефти на то, чтобы окупить всю эту эскападу. А ведь Кабинет возлагал на нас с вами весьма большие надежды. И мы должны оправдать их.

— Да какие надежды?! — Дадри не старался больше держаться в рамках приличий. — Нам бы ноги унести из этой проклятой страны! Солдаты генерала Нитена уже многим набили оскомину. Горцев пришлось даже на корабли забрать — над ними тут попросту смеялись и называли бабами за их форменные юбки. А про Котсуолдский парк вам слыхать приходилось? Там и мои матросы отметились, знаю, и не снимаю с себя вины. Да если б не бейлики, нас бы начали резать. И не потихоньку, а уже в открытую. Город наводнён оружием и решительными людьми, что готовы применять его направо и налево.

— Но теперь все эти решительные джентльмены находятся на окраинах города и готовятся встретить нашего общего врага. Так что количество оружия играет нам только на руку.

— Здесь до меня был генерал Нитен, он мне говорил об этом. И он докладывал вам о том, что местные части никуда не годятся. Они слишком разобщены и не имеют никакого понятия о дисциплине. Что же касается Народной армии, там с дисциплиной может и получше немного, но моральное состояние — просто ужасно. Большая часть солдат и офицеров чудом пережили недавнее поражение. Они могут дрогнуть и побежать, стоит только врагу навалиться как следует. А уж в то, что местные решительные джентльмены разбегутся после первых пушечных залпов, я просто уверен.