– О-хо-хо, – вздохнул капитан. – Моя жена ударилась в политику, и у меня голова кругом. Ее избрали в Ассамблею от нашего округа, а между сессиями она ездит с лекциями. Когда она дома, она все время читает и составляет законы.

– Как, однако, гнусно… то есть я хотел сказать, грустно одиночество, – сказал Мак и, взяв в руки барахтающегося тупорылого щенка, прибавил: – Бьюсь об заклад, я смог бы вырастить из такого щенка отличную суку. Я, знаете ли, держу только сук.

– Вы хотите взять одного щенка? – спросил капитан. Мак поднял голову.

– А вы могли бы дать мне его? Господи, вот было бы счастье.

– Берите любого, – сказал капитан. – Сейчас мало кто знает толк в пойнтерах.

Ребята стояли на кухне и бегло обозревали кухню. Было ясно, что хозяйка в отлучке – открытые консервные банки, сковородка с кружевом белка, оставшегося от яичницы, хлебные крошки на столе, открытый ящичек с дробью на хлебном коробе – все вопияло об отсутствии женщины; белые же занавески, застланные бумагой полки, два маленьких полотенца на вешалке говорили о том, что вообще-то в доме женщина есть. Подсознательно все были рады, что эта женщина сейчас отсутствует. Женщины, которые застилают полки бумагой и вешают на кухне два полотенчика, питают инстинктивное недоверие и неприязнь к людям, подобным Маку и его друзьям. Эти женщины знают, что от таких исходит самая большая угроза домашнему очагу, так как они стоят за свободу, праздность, приятельство и созерцание в противовес аккуратности, порядку и приличию. Они были рады, что хозяйки не было.

Мало-помалу капитан стал проникаться убеждением, что эти люди появились здесь, чтобы оказывать ему благодеяние. Он уже не хотел, чтобы они очистили его владения. И он неуверенно спросил:

– Может, ребятки, выпьете немного для согрева перед охотой?

Ребятки поглядели на Мака. Мак нахмурился, как будто соображал, достойно ли принять подобное предложение.

– Мы взяли за правило, – сказал он, – ни капли спиртного во время научной работы. – И тут же прибавил, испугавшись, что его слова будут приняты за чистую монету. – Но видя ваше искреннее расположение, я лично не откажусь пропустить по маленькой. А ребята пусть решают сами.

Ребята решили, что и они не прочь пропустить по маленькой. Капитан взял фонарик и спустился в погреб. Было слышно, как он двигает там что-то тяжелое; поднялся он наверх, держа в руках пятигаллонный дубовый бочонок. Поставил его на стол и сказал:

– Когда был сухой закон, я сделал из кукурузы немного виски и спрятал его. А сейчас подумал, не попробовать ли, как оно у меня получилось. Виски довольно старое. Я совсем забыл про него. Дело в том, что моя жена…

Капитан не закончил фразы, было ясно, что ребята поняли его. Капитан выбил из бочонка дубовую пробку и снял с полки, покрытой бумагой с фестонами, стаканы на всю братию. Нелегкое дело налить в стакан немножко виски из пятигаллонного бочонка. И каждый получил полстакана прозрачной коричневой влаги. Вежливо подождали капитана, хором воскликнули «со знакомством» и поднесли стаканы к губам. Проглотили, прищелкнули языками, облизнули губы, и в глазах появилось неземное выражение. Мак заглянул в стакан и точно увидел на дне священные письмена, возвел глаза к небу и, глубоко вздохнув, произнес:

– Слов нет… – опять вздохнул и прибавил: – Ничего лучшего в жизни не пробовал.

Капитан был явно польщен. Глаза его вперились в бочонок.

– А ведь правда неплохо, – сказал он. – Как вы думаете, не отведать ли еще чуть-чуть?

– Разве самую малость, – согласился Мак. – Только не лучше ли сначала отлить в кувшин. А то еще расплещется.

По какому делу попали сюда, вспомнили только часа через два.

Пруд был прямоугольный – пятьдесят футов в ширину, семьдесят в длину и в глубину четыре фута. Берега его заросли́ густой, мягкой травой, вода в пруд текла из реки по большой канаве, а с другой стороны по нескольким канавкам устремлялась в сад. Лягушки там были, прорва лягушек. Их кваканье заполонило ночь, они стрекотали, верещали, булькали, гремели. Они воспевали месяц, звезды, колыхание трав. Рассыпались любовными руладами, бросали вызов соперникам… Люди тихонько подкрадывались во тьме. Капитан нес почти полный кувшин виски. Охотники сжимали в руке по стакану. Капитан дал каждому исправный фонарик. Хьюги с Джонсом несли мешки из дерюги. Вот уже пруд совсем близко. И тут наконец лягушки услышали их. Только что воздух гремел от лягушачьих трелей, и вдруг воцарилась глубокая тишина. Мак, ребята и капитан сели на траву последний раз хлебнуть самую малость и обсудить план кампании. План отличался размахом и смелостью.

Люди и лягушки не первое тысячелетие живут бок о бок; и люди, должно быть, неоднократно охотились на лягушек. За этот немалый срок сложились неписаные правила охоты. Человек, вооруженный сетью, луком, копьем или ружьем, неслышно, как ему кажется, ползет к лягушкам. Согласно правилам, лягушки сидят тихо, тихо и ждут. Ждут до последнего. За долю секунды до того, как брошена сеть, пущено копье, нажат курок, лягушки хором бултыхаются в воду и плывут на дно, уповая на то, что человек уйдет. Так было всегда. И лягушки надеются, что так оно будет и впредь. Случалось, конечно, что сеть падала слишком быстро, копье попадало в цель, ружье не давало осечки, и какой-то бедной лягушке приходил конец. На это лягушки не обижались: ведь охота велась по-честному, а на охоте смерть в порядке вещей. И наши лягушки представить себе не могли, какое коварство задумал против них Мак. Не могли вообразить размеров надвигающейся катастрофы. В ночной тиши вспыхнули фонарики, затопали ноги, завопил не своим голосом невидимый противник. Лягушки, как одна, бултыхнулись в воду и без памяти пошли на дно. Тогда враги, построившись цепью, вступили в воду; они топали, прыгали, плясали, баламутили воду и неотвратимо продвигались вперед. Лягушки в панике покинули укромные закутки на дне и бросились удирать от этих ножищ, а ножищи наступали! Лягушки – отличные пловцы, но у них совсем нет терпения. Они плыли вперед, плыли, пока передние не наткнулись на берег. Началось столпотворение, задние напирали и лезли на передних. А охотники были уже совсем близко; тогда несколько обезумевших лягушек повернули назад, навстречу явной гибели, но между но – о чудо! – оказались просветы, лягушки ринулись в них и спаслись! Большинство же решило навсегда покинуть родной пруд и отправиться на поиски нового жилья, нового отечества, где подобные безобразия немыслимы. Отчаявшиеся, возмущенные до глубины души лягушки – большие и маленькие, зеленые и бурые, лягушки-дяди и лягушки-тети волна за волной выплескивались на берег, прыгали, спотыкались, ползли, путались в траве, задевали друг друга, маленькие вскакивали на больших. И тут – ужас, кошмар! – их настиг свет фонариков. Двое мужчин нагнулись и стали собирать их, как клубнику с грядки. Тем временем вражеская цепь вышла из воды и отрезала отступление. Теперь уже собирали лягушек, как выкопанный картофель. Десяток за десятком падали они в разверстые мешки. И скоро мешки были полны обессилевших, перепуганных, утративших иллюзии квакушек, мокрых, несчастных, всхлипывающих. Кое-кому все же удалось спастись, да и в пруду осталось десятка полтора. Но никогда еще в лягушачьей истории не было катастрофы подобных масштабов. Считать их не считали, но было их, наверное, пять или шесть сотен. Довольный Мак завязывал мешки. Все промокли до нитки, в воздухе уже повеяла предутренняя прохлада. И перед тем как идти домой, выпили еще самую малость – упаси бог схватить простуду.

Капитан славно повеселился, как никогда в жизни. И чувствовал себя в долгу у Мака и его друзей. Немного позже в кухне вспыхнули занавески, их удалось загасить хозяйкиными полотенчиками. Капитан просил гостей из-за этого не расстраиваться, он почел бы за честь, спали они весь его дом.

– Моя жена замечательная женщина, – сказал он в экстазе. – Редкостная. Ей надо было родиться мужчиной. А если бы она родилась мужчиной, я бы на ней не женился.