Он долго смеялся своей шутке, три или четыре раза повторил ее, чтобы не забыть сказать приятелям, пусть посмеются. Налил полный кувшин виски и дал Маку. Как бы ему хотелось жить с ними в Королевской ночлежке! Он уверен, что и его жена полюбила бы Мака и его друзей, они обязательно должны познакомиться. В конце концов он уснул на полу, примостив голову среди щенят. Мак с ребятами выпили по маленькой и задумчиво поглядели на него.

– Он ведь дал мне этот кувшин, правда? – сказал Мак. – Вы ведь слышали?

– Конечно, дал, – подтвердил Эдди. – Я сам слышал.

– И подарил мне щенка?

– Да. Сказал, бери любого. Мы все слышали. А что?

– Я никогда не воровал у пьяного. И не собираюсь начинать сегодня, – ответил Мак. – Нам пора выметаться отсюда. Ему лихо будет, когда проснется. И во всем виноваты мы. Не хочу дольше здесь оставаться. – Мак обвел глазами обгоревшие занавески, пол, на котором блестели лужи, не то щенячьи, не то от пролитого виски, плиту с потеками застывшего свиного жира. Подошел к щенкам, внимательно осмотрел каждого, пощупал костяк, лапы, заглянул в глаза, проверил челюсти и выбрал красивую, пятнистую сучку c бурым носиком и чудесными, изжелта-карими глазами.

– Иди ко мне, девочка, – сказал он.

Задули лампу во избежание пожара. Когда вышли из дома, уже начало светать.

– Удачная поездка, лучшей у меня в жизни не было, – заметил Мак. – Но что будет, когда вернется его жена! Меня от этой мысли бросает в жар.

Щенок заскулил у него на руках, и он сунул его за пазуху.

– Мировой он парень, – продолжал Мак. – Конечно, если сумеешь расположить его к себе.

И они поспешили к тому месту, где их ждал фордик.

– Только не забывайте, что все это мы делаем для Дока, – прибавил немного погодя Мак. – Судя по тому, как идет дело, Док, пожалуй, родился в рубашке.

Наверное, самым загруженным месяцем у девочек Доры был тот март, когда сейнеры вернулись с особенно большим уловом сардин. Не только лились серебряные реки рыбы, деньги лились рекой. В форт прибыл новый полк, и солдаты на первых порах целыми днями шатались по городу, приглядываясь ко всему. А Дора как раз в это время испытывала затруднения со штатами: Ева Фланеган уехала на каникулы в Ист-Сент-Луис, Филис Мэй сломала ногу, вылезая из роликовых саней в Санта-Крусе, а Элси Даблботтом только что провела девять дней в строгом посте и молитвах и ни на что не годилась. Рыбаки с сейнеров с туго набитыми кошельками целые дни проводили в «Ресторации Медвежий стяг». Они уходили в море вечером, всю ночь ловили рыбу, а днем, само собой, желали развлекаться. По вечерам в «Медвежий стяг» заглядывали солдаты нового полка, слушали музыкальный автомат, пили кока-колу и приглядывались к девочкам, загодя выбирая под первое жалование. Ко всему, у Доры были трудности с налогами, она запуталась в неразрешимом противоречии: бизнес ее был незаконный, а доход от него налогом облагался. Кроме сезонных посетителей были постоянные, годами ходившие к Доре: рабочие с карьера, ковбои с близлежащих ранчо, железнодорожники (эти все шли с парадного входа), городские чиновники и богатые дельцы, проникавшие в заведение через черный ход со стороны железнодорожных путей, для них у Доры были особые маленькие гостиные, обитые ситцем.

В общем, март был ужасный, а тут еще в середине месяца вспыхнула эпидемия инфлуэнцы, мгновенно охватившая весь город. Заболели миссис Талбот с дочерью, владевшие гостиницей «Сан Карлос». Слег Том Уорк, слегли Бенджамин Пибоди с женой. Слегла ее превосходительство Мария Антониа Филд, подхватило инфекцию все семейство Гроссов.

Врачи Монтерея – а их было вполне достаточно для лечения заурядных болезней, несчастных случаев и нервных расстройств – с ног сбились. Им не хватало времени на пациентов, которые, если и не платили по счетам, то хотя бы имели деньги, чтобы заплатить. Консервный Ряд, населенный более крепкой породой людей, дольше других не поддавался эпидемии, но в конце концов не устоял и он. Закрылись школы. Не было дома, где бы на постели не метался в жару больной ребенок, а зачастую вместе с детьми болели и взрослые. Болезнь была не смертельная, как в 1917 году, но детям давала осложнение на уши. Врачей и сестер не хватало; дело было еще и в том, что в Консервном Ряду жили бедняки, которым нечем было платить.

Док из Западной биологической не имел права лечить. Не его вина, что все население Консервного Ряда обращалось к нему за помощью. Не успел он оглянуться, как уже бегал из одной лачуги в другую, меряя температуру, давая лекарства, доставая для больных одеяла и даже разнося еду в те дома, где матери с постелей глядели на него воспаленными глазами, благодарили, видели в нем единственного спасителя. Когда случай оказывался особенно тяжелым, он звонил местным врачам и кто-нибудь приходил, если положение становилось угрожающим. Но почти все считали свое положение угрожающим. Док сутками не спал. Ел только консервы из сардин, запивая пивом. У Ли Чонга, куда он зашел купить пива, Док встретил Дору, пришедшую за щипчиками для ногтей.

– Вы что-то осунулись, – сказала Дора.

– Осунешься, – ответил Док, – неделю почти совсем не сплю.

– Знаю, – сказала Дора. – Плохо дело. И у меня, как на грех, трудное время.

– К счастью, нет смертей, – сказал Док. – Но дети по большей части очень тяжело болеют. У малышей Рэнселов осложнение на уши.

– Я могла бы чем-нибудь помочь? – спросила Дора.

– Конечно, – ответил Док. – Люди совсем пали духом. Вот хотя бы Рэнселы. Живут в таком страхе, боятся остаться одни. Было бы хорошо, если бы вы или кто-то из ваших девочек просто посидел с ними.

У Доры был очень мягкий характер, мягкий как мышиное брюшко, но если надо, она становилась твердой как гранит. Вернувшись в «Медвежий стяг», Дора развила бурную деятельность. Эпидемия случилась очень некстати, но остаться в стороне она не могла. Помогать так помогать. Повар-грек варил крепкий бульон – и пятигаллонный котел всегда был полон. Девочки старались не срывать работы и ходили посидеть с больными посменно, захватив с собой кастрюльку с бульоном. Дока разрывали на части. Дора спрашивала у него, кому еще помочь, и посылала девочек, куда он скажет. И все это время в «Медвежьем стяге» кипела своя работа. Музыкальный автомат играл не смолкая. Солдаты, рыбаки с сейнеров выстаивали очередь. Девочки, отработав, брали кастрюльку с супом и спешили к Рэнселам, к Мак-Карти, к Ферри. Они ускользали через черный ход и, сидя у постели спящего ребенка, иногда сами забывались сном прямо на стуле. На работе они перестали прибегать к косметике, не было надобности. Дора сказала, что в такое безумное время она могла бы трудоустроить всех старушек из дома престарелых. Девушки Доры не помнили такой запарки. Все были очень рады, когда этот март кончился.

Несмотря на открытый характер и множество друзей, Док был человек одинокий, державшийся особняком. Мак, пожалуй, понимал это больше других. В компании Док всегда был один. Когда у него в окнах горел свет, шторы были опущены, а проигрыватель играл Грегорианские песнопения, Мак садился возле окна у себя в Королевской ночлежке и смотрел на лабораторию. Он знал, что у Дока сейчас девушка, и ему передавалось безысходное ощущение одиночества: даже нежная близость женщины не спасала Дока. Док был ночной птицей. Свет в лаборатории горел всю ночь, но и днем, казалось, он не смыкает глаз. Денно и нощно из окон лаборатории катились мощные волны музыки. Казалось иногда, весь мир уже погрузился в сон, но нет – со стороны Западной биологической долетали чистейшие детские голоса Сикстинской капеллы.

Постоянным занятием Дока было собирательство. Он не пропускал ни одного хорошего отлива на всем побережье. Его угодьями были скалы и песчаные отмели. Он точно знал, где что взять: в этой бухте трубочники, в той осьминоги и губки, а еще дальше – морские лилии.