У Саши и Кати были мешки, сплетенные "молниями" в один, находившийся на вежливом удалении от остальных.

Когда Василий задул свечу, сразу наступила темнота. Она была настолько всеобща, велика и непроницаема, что кряхтение, шебуршание и сопение укладывающихся ко сну казались каким-то странным шлейфом чужого мира, совершенно неуместным тут.

Миша открыл глаза, закрыл, снова открыл - разницы не было никакой. Зрение ощутимее работало с сомкнутыми веками. Видимо, мозг, защищаясь от слепоты, вызывал для зрительного нерва из подсознания какие-то кружочки, искорки и прочий развлеканец. А для уха в полной тишине - звон.

Но усталость брала свое. Засыпая, проваливаясь в мягкую бездонную яму, Миша бесцельно и беспредметно произнес про себя: "Система Ада - красиво и страшно". И услышал сдержанную возню и приглушенное хихиканье со стороны этих юных и довольных, вызывающих зависть.

Катя доверчиво прижалась, переплелась руками и ногами со своим парнем.

- Я думала, что замерзну, а с тобой ничего.

- Васька же сказал, что тут постоянная температура и зимой и летом, прошептал ей Саша в ухо.

- Постоянная, в отличие от тебя. С кем ты мне будешь тут изменять, подлец?

- С летучими мышами.

- Отлично, - шептала она ему в плечо, отодвинув губами край выреза футболки. - Хорошая парочка - ползучий гад и летучая мышь. Ой, ну что ты делаешь... Саш, ты же говорил, что спать хочешь... Руки не помыл... м-м... пониже... никакой гигиены.

Она передернула ногами, сталкивая с себя шерстяные колготки вместе с трусиками. Ей было еще страшно, еще очень страшно в этой тоненькой скорлупке из спального мешка и его объятий.

Нет, уже не так страшно. Саша был уверен в себе и настойчив. Это ее успокоило. Соски отозвались привычной и приятной истомой напряжения. Между ног стало так горячо, что эта энергия, уходя в окружающий воздух грота, грозила нарушить экологию среды. Но еще больше тепла входило в Катю. Александр был неутомим. Девушка сладострастно застонала и, уловив за хвост ускользающую мысль, что здесь, в абсолютной тишине, ее неприличные стоны будут подобны камнепаду и обвалу в шахте, заставила себя вжаться носом и губами ему в шею, в пахнувшие сыростью завитки волос.

- Кончи в меня, Сашенька, кончи в меня... Я прошу тебя... Сашенька, любимый мой... да-а-а-а-а... та-а-а-а-а-к...

Миша балансировал на грани сна. Его засасывало в омут бессознательного, где раззевалась невидимая бездонная глотка тьмы, чтобы проглотить никчемного жалкого человечишку, перемолоть его каменными жерновами каменных стен желудка Земли, но тут же легкомысленная возня и сопение неподалеку возвращали его в явь. Предательское воображение чертило ему в глухой бархатной тьме линии светящуюся плавную линию женского бедра, шеи, контур обнаженной руки. Боже!

Он стиснул зубы и прикусил язык. В горле заклубились завистливые слова: "Эй, вы там, хорош баловаться! Дайте поспать". Он душил их в себе, сглатывал, точно борясь с подступающей тошнотой. Нет, он успокоится, успокоится, промолчит. Ну может быть, немного помастурбирует... Но лучше все же заснет.

Они учились вместе четыре года. И Миша не замечал Катерину, принимал как само собой разумеющееся знакомство с ней. Но вдруг в последнем классе прозрел, увидел ее ярко загорающиеся при радости или удивлении карие глаза. Она и для него могла просто так, неосознанно разжечь их, просто так помучить, проходя мимо. А мимо - это, конечно, к Сашке Савельеву, в принципе другу, но с каждым днем все меньше и меньше.

Ах, как несправедливо все устроено! Она - не его и принадлежит тому, другому. А тут еще эта армия, эта дурацкая Васькина авантюра. Ладно, плевать, теряю баланс - и в темноту, в сон, в подземную пасть. И ему снилось, что он идет по непроницаемому штреку. Он потерял фонарь, а может быть, даже ослеп. Он осторожно нашаривает ногой каменный пол и осторожно ступает. Правой рукой чувствует шершавую холодную стену, левую держит перед собой, чтобы ни во что не воткнуться.

- Стой! Кто идет ? - раздался простуженный голос на точке КПП.

- Свои, - отвечает Миша.

- Сейчас мы посмотрим, какие такие свои, - говорит страж.

Вся стража слепая. Миша чувствует чужие проворные и неприятные пальцы на своих плечах. Потом они переползают на лицо, щупают лоб, веки, нос, подбородок.

- Ты рубильник, главное, рубильник, - советует другой голос.

Пальцы перебираются опять на нос, пытаются зажать ноздри. Миша уворачивается, дышит ртом, вырывается.

- Дай-ка я, - говорит другой голос. - А то каждый жид норовит в свои пролезть. Что за люди - думают, если нет света, то уже все можно? Дай-ка.

Другие пальцы, еще более неприятные, в чем-то липком, гадком, лезут в лицо, хватают за нос. Огромная грязная ладонь зажимает рот. Он задыхается... сбрасывает с лица клапан спальника. В легкие врывается поток сырого и холодного воздуха пещеры. В соседнем гроте встает черное солнце и становится еще темнее. Перед тем как Михаил снова заснул, у него мелькнула еще одна странная мысль о том, что он не сможет проснуться, не сможет даже открыть глаза в этой абсолютной темноте, отличить сон от яви и жизнь от смерти. Однако организм сам понял, что прошло уже достаточно времени для отдыха, он в полной мере и прекрасно выспался. Внутри прозвенел безотказный химический будильник, и залежавшееся, затекшее тело открыло глаза.

Разницы действительно никакой не было. Но Миша быстро сообразил нащупать рядом фонарик, включить его и посмотреть на часы. Десять часов! Четырнадцать часов продрыхли - будь здоров.

Он посветил на своих товарищей. Все еще спали и видели сладкие сны. И эта парочка в небольшом отдалении тоже. А ему уже хотелось помочиться и действовать. Он вернул луч на Кашафутдинова, лежавшего в своем мешке на расстоянии вытянутой руки. Глаза того были открыты. Миша отвел луч в сторону.

- Ты что? - спросил Равиль шепотом.

- Как что? - тоже шепотом ответил Миша. - Ту-ру-ту-ту. Труба зовет и всякие разные петухи.

- Какие петухи? Офигел, что ли?

- Вставать пора.

- А сколько времени?

- Десять утра уже. Пошли за водой сходим.

- Пошли. Только не ори, не буди их. Пусть поспят.

Ребята бесшумно оделись, обулись. Отойдя в сторону, умылись и почистили зубы, полив друг другу из канистры. Остатки воды разлили в котелок, чайник и миски.

-Надень чего-нибудь потеплее, -посоветовал Равиль. - На улице холоднее, чем тут.

Равиль вел к выходу довольно уверенно. Здесь налево, там направо. Переход в Переднюю систему. Стены этой обжитой части пещеры были обильно исчерканы стрелочками и разного рода кротовыми жопами, правильно указывающими на выход.

Уже немного, совсем чуть-чуть потягивало холодком вольного пространства, как вдруг их остановил неприятный знакомый запах. Потом послышался в стороне стон с каким-то горловым клокотаньем. Равиль тревожно повертел светоносной головой. Посветил фонариком в направлении звука и Миша.

На полу штрека, обнимая в неудобном застывшем движении стену, свесив голову, сидел человек. Ребята подошли поближе и увидели, что человек жив, спит и пьян. Кажется, от всего тела, на котором имелась драная и грязная непонятного оттенка болоньевая куртка, пятнистые армейские галифе и кирзовые сапоги, несло противной сивухой. Под головой спящего распустив губы человека, растекалась на полу, задевая и колено, лужа блевотины.

Равиль сунул пустую канистру Мише, присел на корточки и попробовал растолкать спящего.

- Эй, парень, ты не заблудился? Тебе как? Парень реагировал каким-то нечленораздельным мычанием. В коленном сгибе необлеванной ноги человека Равиль увидел валяющийся длинный фонарь.

Проверил его - работает.

- Эй, парень, тебе помочь?

- ...ван...Вован, - отчетливо произнес счастливо проблевавшийся.

-Что? . - Вован, пошел на х-х...

- Я не Вован.

- Ты чё, не поял, Вован? Пошел на х-х...

- Рав, это, наверное, один из тех солдат, о которых говорил Крот и те ребята, - резонно предположил Миша.