Новиков не замедлил воспользоваться поддержкой — полусогнувшись, метнулся к черневшей воронке, скатился в нее одновременно с Миронюком, ударившись коленкой о торчавшее сбоку бревно, сгоряча не почувствовав боли, не сразу сообразив, где находится.

— Нэ встыгнем, — хрипло сказал Миронюк. — Трэба бигты, младший сержант. Тильки бигты.

— Пошли, Миронюк… Надо продержаться. Перекроешь выход на Дубицу. Давай, бегом!

— Пойнятно.

Ни одному из них не пришло в голову, что не удержать вдвоём такую лавину.

Миронюк выскочил наверх, побежал зигзагообразными скачками к петлявшей между кустами тропе.

Новиков, выбираясь для очередного броска, заметил развороченный участок траншеи с ошметками хворостяной изгороди, полузасыпанную зелёную фуражку с чёрным лаковым козырьком, диск ППШ, но все это увидал мельком, не восприняв сознанием, — от дуба, который он недавно оставил, не стреляя, наперехват Миронюку, бежало четверо пехотинцев в рогатых касках, охватывая бойца полукольцом, видно, решив его взять живым.

— Терентий!.. Миронюк!.. — не своим голосом закричал Новиков.

Ни Миронюк, ни преследователи оклика не услышали. Миронюк бежал в заданном направлении, маскируясь, как мог, между глыб вывороченной земли и слежавшегося песка, не видя врагов, не подозревая опасности.

В считанные минуты Новиков развернул пулемет, длинной очередью ударил по бегущим, вызвал у них замешательство, не дав опомниться, послал следующую, оглядел лежавшее перед ним пространство и рванулся на помощь Миронюку.

К своей радости, легко одолел десяток или сколько-то там прошитых смертью немереных метров, немного не рассчитал, повалился с разбегу на спружинивший холмик секундой раньше, чем над ним провизжала автоматная очередь; падая, успел заметить, что стреляли по нему справа, от куста, маскировавшего стрелковый окоп, в котором, он знал, должен находиться Лабойко.

«Что же Яша там зевает?» — подумалось вскользь. На большее времени не хватило — установил пулемет и послал долгую веерообразную очередь по тем, что стреляли от куста, и по четверым залёгшим. Пулемёт дрожал и дергался в руках, как живой, с холмика осыпался песок, хороня под собою стреляные гильзы.

Ответной стрельбы не последовало. Новиков смахнул пятерней пот с лица, размазал на нем копоть и грязь, приподнял голову, выглянул. И тут по нему опять секанули из двух автоматов — две очереди близко вспороли песок, обдав лицо колкой пылью.

Новиков дёрнулся в сторону, ткнувшись головой в основание холмика. От сознания близкой опасности ему стеснило дыхание, сильно заколотилось сердце, стало сухо во рту. Обострённым чутьём, всеми клетками напрягшихся мышц ощутил близость немцев, державших его под прицелом, подумалось со страхом: убьют. Пока живой, пока остается хоть маленькая возможность, надо выбираться из мышеловки, покуда она не захлопнулась.

«А ну, тихо! — сказал он себе. — Не паникуй. Действуй, Новиков».

Но стоило сделать движение, как по нему снова открыли огонь, и пули, зло повизжав, мягко вошли в толщу песчаного холмика, за которым он прятал голову.

С пугающей трезвостью понял, что влип. И Миронюку не поможет. Но всё же потянулся к неостывшему пулемёту, медленно, неприметно заводя руку к оружию, инстинктивно съежившись в ожидании выстрелов.

«Не паникуй», — снова приказал себе.

Немцы молчали.

Новиков приподнял голову, скосил глаза влево, вправо, определяя направление очередного броска. И вдруг вскочил, в ужасе безрассудно всего себя обнажив перед вражеской цепью — под осыпавшимся песком белело мертвое, без кровинки, лицо Саши Истомина.

То, что он принимал за песчаный холмик, было телом убитого бойца Истомина, лучшего бойца в отделении.

Злые слёзы обожгли Новикову глаза. Не помня себя от гнева и боли, пронзившей его, бросился к «дегтярю», забыв об опасности, обеими руками схватился за горячий ствол — будто единственно в пулемете заключалось спасение — и, брошенный на землю мстительной яростью, припал к оружию в нескольких шагах от Истомина. И это его в самом деле спасло; в ту секунду, когда, схватив пулемет, он распластался на земле, рой пуль впился в содрогнувшееся от ударов бездыханное тело погибшего.

— Сволочи!.. Гады, мёртвого бьёте!.. Мёртвого… — кричал, не слыша своего голоса за шитьём пулёмета.

Весь окружающий мир для него замкнулся сейчас на убитом товарище и нескольких вражеских солдатах, убивших его.

И когда, не в силах улежать, движимый ненавистью, поднялся и побежал с пулемётом наперевес, на ходу стреляя по сорвавшимся с места солдатам в серо-зелёных мундирах с закатанными до локтей рукавами, он увидел Миронюка, тоже стрелявшего на бегу, — это его нисколько не удивило.

— Бей их, Терентий! — заорал он. — Бей гадов!

Враги, отстреливаясь, повернули обратно, к границе, все трое разом — перепрыгнули через траншею как раз в том месте, где должен был находиться Лабойко.

Сгоряча Новиков не сообразил, что немцев осталось ровно наполовину меньше, чем было до недавней минуты, когда он обнаружил мёртвым Сашу Истомина. Он видел трёх живых, бил по ним, волнуясь, не попадал, и в нём клокотало возмущение — что ж он там мух ловит, этот Лабойко, чёрт его побери!

Он едва не задохнулся от возмущения, когда, обогнув раскидистый, в розовом цвету куст шиповника, чуть ли не наткнулся на своего бойца — упрятавшись в траншею по грудь, Лабойко преспокойно наблюдал за удиравшими пехотинцами.

— Труса празднуешь! — закричал Новиков в гневе. — Бей их, стреляй, Лабойко! Бей, тебе говорят!..

Движимый негодованием, Новиков перепрыгнул через траншею, подбежал к Лабойко, чтобы выдать ему по заслугам, и откачнулся назад, ощутив в груди пустоту и облившись холодным потом: Яков был мёртв. Засыпанный по грудь, простоволосый, он неподвижными глазами уставился в задымлённую даль за рекой, и ветер трепал ему волосы.

Новиков на мгновение оцепенел. Не хотел верить глазам. Ведь был, был. Вчера ещё тренькал на балалайке, спокойный, улыбчивый. Неужели это было вчера?

Он растерянно огляделся по сторонам и увидел Терентия, вслед за ним перемахнувшего через траншею. Миронюк бежал к развилке троп, преследуя убегающих и стреляя по ним навскидку, как бьют по зверю. Он всегда был метким стрелком, Миронюк, и сейчас ещё раз подтвердил это, сделав но бегущему впереди остальных низкорослому солдату единственный выстрел и сбив его с ног.

— Так его! — заорал Новиков. — Дай им жизни, Терентий, дай… — захлебнулся в крике. И охнул.

На пути Миронюка вспыхнули тёмные тучки минных разрывов, вздыбилась земля высоченным черным фонтаном и накрыла Терентия.

Влекомый отчаянием, не дожидаясь, пока осядет чёрное облако и развеется дым, Новиков устремился к гуще опадающей почвы, к развилке троп, где несколькими секундами раньше накрыло Миронюка и где снова рвануло со страшной силой и разбросало осколки, провизжавшие так близко, что зазвенело в ушах.

«Четвёртый!» — мысленно повторил Новиков непонятно к чему возникшее слово, ловя пересохшим ртом продымленный, смердящий взрывчаткой воздух. Он не сознавал смысла произносимого, не ощущал взаимосвязи между ним и тем, что случилось за несколько часов от начала войны.

Сейчас все помыслы его сводились к единственной, узко служебной задаче — выстоять до подхода своих. Одному не выдюжить — это он отчетливо понимал и невольно поискал глазами Быкалюка. Он увидел его всё на том же месте — за валуном. Впереди Ивана, на большом удалении от него, вспухали взрывы мин, и там, где они рвались, не было ни траншей, ни мало-мальских укреплений, ни пограничников.

«Пуляют в белый свет», — подумал Новиков со злорадством.

Тому, что Быкалюк жив, он обрадовался несказанно и, надеясь на чудо, стал звать Миронюка осипшим от крика натруженным голосом:

— Э-эй, Терентий!.. Миронюк, слышишь? Э-эй…

Крик глохнул в грохочущем, пронизанном металлом чадящем дыму.

Он снова звал, достигнув места, где накрыло Терентия, но Терентий не откликался.

Тогда он обогнул небольшую воронку, пробежал по инерции пару метров, обернулся назад, невольно ощутив тошноту от страха перед тем, что ему предстояло увидеть, и зажмурил глаза. Длилось это считанные мгновенья. Он ступил шаг обратно и вдруг услышал пронзительный, режущий слух звук летящей мины, всем своим существом безошибочно чувствуя — та самая, роковая.