Всё было как на ладони: она вроде бы небрежно склонилась над ним, так что полупрозрачная ткань блузки слегка разошлась у ключиц, мягко прикусила нижнюю губу, выразительно хлопая ресницами, чтобы выделить те или иные слова своей речи, тихонько смеясь, не слишком нарочито, чтобы не форсировать обстоятельства, а просто позволить доминантной и сабмиссивной энергиям естественным образом слиться. А затем решающий удар – классическая невинная поза: усесться на стул, прижав одно колено к груди и уперев каблук в сиденье, запустить пальцы в волосы, не накручивая, это было бы слишком очевидно, просто слегка потянуть, будто бы смущаясь – во всем этом чувствовалась давняя практика. Она явно когда-то читала или, может быть, даже сама написала книгу о сабмиссивном флирте.

Он не мог не заметить всё это. Наблюдая за ним, Гермиона с тревогой поняла, что он был увлечен этой вульгарной комедией, непринужденно реагируя с тщательно дозированной доминантностью, чтобы удержать женщину рядом.

Гермиона ощутила, как её захлестывают эмоции. Это было то же самое едкое чувство, что охватило её вчера – щемящее ощущение нечестности происходящего. Он был настроен крайне критично по отношению к ней, в то время как она лишь пыталась выполнять свои обязанности, свою работу. Во имя Мерлина, он даже обвинил её в том, что у нее недостаточно раскованная походка! И вот он без единого вопроса принимает самое стереотипное поведение Колдер.

Смешно, что её это вообще волнует после стольких лет опыта. Она многое повидала. Сталкивалась со всеми возможными крайностями. Но это совершенно вывело её из себя. Еще вызывал волнение тот факт, что у него с заинтересовавшейся им Колдер действительно могли бы возникнуть нездоровые отношения. Нужно было во что бы то ни стало держать их порознь.

Даже не попробовав, она высыпала фруктовый салат в мусорную корзину и оставила грязную миску домовикам. У нее были встречи с другими пациентами.

Выходя из столовой, она не заметила, как он проводил её взглядом.

***

– Как дела у Моллисона? – пробормотала Гермиона, прислонившись к стене общей комнаты.

Джордж кивнул в сторону стола, где сидел худой человек, по-прежнему резко вздрагивая и подергиваясь.

– Если ты когда-нибудь хотела посмотреть на Круциатус в глине… то вот он каков.

Гермиона была зачарована увиденным. Когда Шон Моллисон клал свои скрюченные руки на лежащий перед ним кусок глины, проклятье снова брало верх над его телом, и дрожащие пальцы сдавливали коричневую массу, производя на свет мучительную скульптуру той силы, что захватила его тело. Это был умный ход. Джордж, конечно, вносил некую приятную легкомысленность в общение как с персоналом, так и с пациентами, но вместе с тем он обладал невероятной интуицией и блестяще выполнял свою работу.

– А Помона? – прошептала она, не желая мешать сидящей перед ними женщине, которая яростно что-то царапала цветными пастельными мелками.

– В это время её тревожность возрастает.

Гермионе отсюда были видны широкие перекрывающие друг друга пучки всех оттенков зелени на бумаге – кажется, она использовала все доступные цвета. Однако же они сходились по спирали в центр, где зияло темное завихрение – жирные переплетенные мазки черного и зеленого.

– Это то, что контролирует её, и она этого боится, – сказала Гермиона.

– Боязнь страха, – Джордж покачал головой и поковырял носком ботинка ковер. – От такого тяжело избавиться. Полная задница.

Помона продолжала чертить и перечеркивать темные завихрения потемневшими пальцами – материальное выражение её внутреннего мира.

– Теперь, когда она вытащила на поверхность свою тревожность, возможно, стоит дать ей голос, – предложила Гермиона. – Может быть, она напишет что-нибудь. Стихи?

Джордж пожал плечами. Он был готов попробовать что угодно.

– Ей нужно спросить у своей тревожности, почему она здесь, страхом перед чем является и от чего защищает её. Также нужно спросить об альтернативе.

– Думаешь, она предоставит Помоне альтернативу? – Джордж посмотрел на нее.

– Нет. Страх знает лишь то, чего он не хочет, а не то, чего он желает. Когда ты заставляешь его рассматривать варианты, и он отказывается, тогда ты словно получаешь разрешение двигаться дальше. Это может уменьшить жесткость её компульсий. Предоставь ей больше свободы.

– Я всегда говорил, – Джордж смерил её оценивающим взглядом, – что ты не просто красивая мордашка.

Она подавила смешок.

– Если так подумать, странно, что женщины еще не сбились в стадо и не заблеяли.

– Кто сказал, что не сбились? – Джордж скрестил руки и сделал серьезное лицо.

– Ну, паршивые овцы тоже сбиваются в стада, – пробормотала Гермиона.

– Это кое-что мне напомнило, – Джордж щелкнул пальцами. – У меня для тебя новый анекдот.

Гермиона слегка приподняла уголки губ в ожидании.

– Две подружки шли по улице и, проходя мимо цветочного магазина, увидели, как парень одной из них покупает букет цветов. Та девушка вздохнула и сказала: «Вот дерьмо, мой парень опять покупает мне цветы». Её подружка насмешливо посмотрела на нее и спросила: «В чем проблема, разве ты не любишь получать цветы?» Та ответила: «Люблю, но всегда, когда он дарит мне цветы, у него есть определённые ожидания, а я не горю желанием провести следующие три дня на спине с ногами вверх». Тогда её подружка спросила: «А что, разве у тебя нет вазы?»

В этот раз Гермиона не сдержала усмешку, но тут же закрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться. Глаза Джорджа сияли.

– Спраут тоже понравилось. Она любит всё, где есть растения.

Она легонько стукнула его по плечу и направилась к выходу, довольная тем, что зашла увидеться. Он всегда поднимал ей настроение.

В углу комнаты Деннис Криви сидел за старым пианино, листая потрепанную книжку с нотами.

– Ты играешь?

Он поднял на нее глаза и покачал головой.

– Колин играл. Я даже не учился, – отрывисто произнес он с нотками сожаления в голосе.

– А хотел бы научиться?

– Н… наверно.

– Если ты выберешь песню, я могла бы показать тебе, как играть её, – сказала Гермиона. – Если она легкая. Я дошла только до третьего класса.

Деннис выдавил робкую улыбку и нерешительно кивнул.

– Я… мне кажется, был один дуэт. Колин играл, а моя… моя мама аккомпанировала. Иногда. Я посмотрю, есть ли он здесь.

Гермиона ободряюще кивнула. Она знала, что должна быть осторожной с ним, его хрупкое «я» было склонно к зависимости от других, но вместе с тем ему было нужно внимание. А еще оставалась боль от потери Колина. И хотя это случилось восемь лет назад, то чувство все еще было свежо для него. Чтобы справиться с ним, он словно погрузился в эмоциональный стазис, и туда никак нельзя было проникнуть. Песня должна была стать тем мостом, который был им нужен.

– Доктор Грейнджер, – раздался сзади хриплый голос. Гермиона обернулась и увидела, как Сара подвозит к ней Эмили Ленну в каталке.

– Мы вовремя? – женщина в инвалидном кресле подняла руку в перчатке. Её лицо было закрыто плотной компрессионной маской, волосы начали отрастать беспорядочными пучками. Голосовые связки тоже пострадали при пожаре. Речевая реабилитация также должна была стать частью терапии в Галладдоне.

Гермиона улыбнулась.

– Сейчас самое идеальное время. Идем все вместе?

Обе женщины кивнули.

***

Дорога к реке оказалась грязной, усыпанной палками и листьями из-за недавнего ветра, так что трудно было катить кресло, и Гермиона достала палочку из кармана пальто и наколдовала Левиосу, слегка приподнявшую его над землей. Тщательно выбирая дорогу между лужами, Гермиона заметила, что Сара просто наступает в них, замочив сандалии, очевидно, по рассеянности.

В отличие от большинства людей с врожденной немотой, у которых развивалась экспрессивная мимика и жесты как способ коммуникации, лицо Сары было лишено выразительности и эмоций, указывая на то, что её немота была избирательной, и причиной молчания являлось желание минимизировать общение. Несмотря на это, Гермиона могла сказать, что между двумя женщинами уже возник тесный союз. Сара взяла на себя заботу о физических нуждах Эмили, помогая ей с мазями от ожогов и передвижением по лечебнице, в то время как Эмили своей впечатляющей интуицией явно понимала Сару и общалась от её имени.

– Иногда я чувствую себя мыльным пузырем, – прохрипела Эмили своими израненными голосовыми связками, глядя в молочно-серое небо, простирающееся над ними. – Лечу куда-то, гонимая ветром. Возможно, однажды я просто лопну и исчезну.

– Вам хочется этого? – спросила Гермиона.

– Иногда я думаю, стало ли бы это избавлением, – ответила Эмили. Колеса её кресла скользнули по пучкам усыпанной росой травы. – Не потому что я хочу умереть. А потому что изранена глубоко внутри. Но тогда я была бы свободна. Не существовала бы, но больше и не держала бы это в себе.

– Вы всегда чувствовали себя так?

Эмили покачала головой.

– Только после пожара.

– Вы понимаете, что это посттравматический стресс? – Гермиона поднырнула под ветку на краю дороги.

Эмили кивнула.

– Знание не всегда помогает справиться с чувствами. Это не всегда связано.

И это было правдой.

– Как вы спите?

– Пытаюсь не спать, – печальная улыбка Эмили была видна сквозь отверстие в её компрессионной маске. – Самое ужасное – это кошмары. Запах. Я никогда не ела много мяса, но теперь запах жареного для меня невыносим.

Гермиона глубоко вздохнула. Она представила себя на месте Эмили, и едкий запах жареной плоти, её собственной, будто бы наполнил ноздри.

– Я бы хотела кое-что попробовать с вами в последующие недели, – сказала она, когда они одолели спуск, и звук текущей воды стал громче. – Это серия упражнений по освобождению от травм. Они подразумевают провоцирование тремора, чтобы заставить ваше тело бороться и снять внутреннее напряжение – словно клапан сброса давления.