Есть в наших российских лесах такие уголки, что трудно бывает поверить в их естественное происхождение, в то, что появились они без участия человека, талантливого лесовода, который, создавая тот или иной уголок, решил таким образом оставить по себе память.

Колосов, Неплюев, Галя, а следом за ними и Черныш шли низинным лесом. Старшина выбирал место, где они могли бы остановиться. Вглядывался в межстволье зеленовато-желтых осин. Не находил ни пристанища, ни укрытия. Трава и та не росла в этом лесу. Под ногами похрустывали лежалые ветки. Землю плотно укрыла прелая листва, копившаяся здесь годами. На них обрушились комары. Эти древнейшие твари, казалось, прозевали появление на земле живых существ, сидели в засаде миллионы лет, людей восприняли как подарок судьбы. Набросились скопом. Кусали, пили кровь, выли…

Время приблизилось к полудню. Сквозь легкие облака нет-нет да и проглядывало солнце. В осиннике тем не менее оставалось сумрачно и сыро. Отчаявшись найти место посуше, Колосов приготовился сделать привал, когда почувствовал начало подъема. Ноги вскоре зашуршали по траве. В осиновом межстволье засеребрились редкие березки. Темно зазеленели отдельные елочки…

Подъем продолжался, становился круче, они приблизились к густым зарослям.

То, что им открылось затем, ошеломило, похоже, даже приблудного пса. Весь путь от Малых Бродов он лениво трусил впереди, обреченно встряхивая мордой, безнадежно пытаясь отмахнуться от насекомых, оглядывался нехотя, а тут вдруг остановился, подобрался, нырнул в чащу. Колосов остановил девушку, радиста, стал осторожно пробираться сквозь сцепление ветвей ольхи, бузины, малины, высокой, в рост, крапивы.

Взгляду старшины открылась поляна. За ней — березовая роща. Лес с противоположной стороны был похож на белую монастырскую ограду, только что выбеленную, увенчанную кружевным зеленым покрывалом. Справа от поляны клубились заросли рябины. Кроны ее казались шарами, готовыми оторваться от земли, уплыть вслед за облаками. Слева поляну сторожил темный еловый бор.

Посреди поляны стояли четыре березы, столько же сосен. Удивительно как стояли они. Чередуясь друг с другом, ровным кольцом, будто очень давно, подростками хороводились они, нежданно-негаданно замерли во время игры — да так и выросли, образовав круг. Это были очень большие деревья с могучими ветвями, мощными стволами, задубело старые, но вместе с тем и элегантно-стройные. Они парили над поляной, высились над ней царственно-величественной короной. В лад необычному лесному хороводу, тоже кругом, росли молодые побеги сосен и берез. От этого казалось, что красавицу корону опоясывает не менее прекрасное изумрудное ожерелье.

Возле зарослей, из которых Колосов не решался выйти, виделось пестрое покрывало из разнотравья. Белели и краснели шары крупноголового клевера. Фиолетово светились колокольчики, гроздья чебреца. Солнечно посверкивали кучно-желтые цветы зверобоя, бледно-розового ярошника, над которым нависали коричневые метелки конского щавеля, кукушкиных слез. Тысячелистник, пастушья сумка, одуванчик, пижма, донник, тимофеевка… Каких трав только не было на этой поляне. Одни из них цвели, другие — готовились к цветению, третьи — зеленели нежно, а все вместе настаивали воздух запахом меда, сладкого до легкого головокружения дурмана, свойственного таким полянам в сенокосную пору.

От дождя ли, от ночной ли росы, не успевшей испариться в эдакой густоте, травы поблескивали крохотными капельками, в каждой светилось солнце, оно играло в них, лучи преломлялись, рассыпаясь многоцветьем радуги.

Над поляной стоял гул. Не тот комариный вой в осиннике, от которого хотелось бежать. Настоящий гул непроходящих забот живого о живом, гул-торжество вовек нескончаемой жизни. С цветка на цветок перелетали, копошились в цветках, снова взлетали пчелы, шмели, бабочки, мотыльки. На больших скоростях проносились слепни. Над поляной, в кустах, в траве пели, пересвистывались, щелкали птицы. Было тесно от их голосов. Было мирно и хорошо.

— Вперед, Черныш, вперед, — негромко произнес старшина, оставаясь в зарослях.

Пес, минуту назад понуро бредущий осиновым лесом, принял команду, вылетел на поляну, застыл, высоко задрав морду. Замер. То ли от невидали такой, то ли от настороженности. Обернулся к Колосову. Колосов еще раз скомандовал. Пес побежал, вспугивая птиц, пропадая из виду в густой траве. Достиг изумрудного ожерелья из деревьев в центре поляны. Скрылся. Не было его минут пять. Показался. Вернулся к старшине. Постоял рядом, вновь побежал по поляне. Словно приглашал за собой. Словно давал понять, что идти можно, не таясь. Колосов дал знать Гале, девушка тронула, за руку Неплюева, они вошли в траву, распугивая мотыльков, миновали подлесок-ожерелье, оказались в большом, продуваемом легким ветром шатре под кронами взрослых деревьев.

Лесник толковал старшине, что до партизан «два дня ходу». «Через Соть переправляйся возле Лисьего хутора, — говорил Степанов, — Река там неглубокая, место глухое. Как на тот берег выберетесь, забирайте вправо. Идите до Соколиной горы. Гора — название, холмик, но видно его далеко. Ориентир будет. От горы возьмете влево, к Журбаевским выселкам. О минах не забудь, — предупреждал лесник Колосова. — Особенно возле Соти, возле дорог. На рожон не лезь, — советовал Степанов, — если что — в обход иди».

Прав, сто раз прав оказался Степанов. Мин немцы не пожалели. Начинили взрывчаткой берега, заминировали выходы из леса. Не раз, не два пришлось менять маршрут, обходить опасные участки. Возле хутора Лисий немецкие саперы вели оборонительные работы. Не враз увиделась переправа через Соть. Шли и шли вверх по реке, мерили и мерили лишние километры, удаляясь от цели. Огибали Соколиную гору. В районе этой горы тоже расположилась саперная часть, туда немцы нагнали военнопленных. Как и под хутором Лисьим, там тоже велись оборонительные работы. В результате всех этих переходов потеряли несколько дней, а до Ливонского леса, в котором и укрылись партизаны, все еще оставалось около десяти километров, два серьезных препятствия: безлесое пространство в междуречье Соти и Каменки, дорога Михайловск — Глуховск, которую тоже надо было пересечь.

Беспокоило то, что отряд мог сняться, уйти. Степанов, правда, обнадежил, сказал о том, что при всех случаях их встретит проводник. Назвал пароль. Дал явку во времянке Сторожевского лесного кордона. Душа все-таки болела…

Оглядывая шатер из крон деревьев, Колосов думал и о том, что, несмотря на потерю времени, большую часть пути они преодолели благополучно. Главное — себя не выдали, не оставили след. Надо было отдохнуть. Последние километры девушка шла, оступаясь на ровном месте. Поддержать бы ее словом, но на слова она не отзывалась. Замкнулась в начале пути, после необычного прощания с матерью.

О том, чтобы уйти к партизанам, девушка мечтала с того дня, когда они с Бориным узнали об отряде, когда оба стали связными между подпольем и лесником. Мысленно Галя не раз прощалась с матерью. Мать, конечно, волновалась, наказывала беречь себя, но в лес отпускала. Так ей казалось. Даже когда дядя Миша объяснил ей, как надо уйти из деревни, она не представляла всей тяжести прощания с матерью. Ну, крикнет этот бородатый старшина, стрельнет «для острастки» — не убудет. Вроде игры. Игры не получилось.

Мать согласилась, что ей надо немедленно уходить. Выбегать на улицу, голосить — отказалась. Простилась с Галей в доме. Но и в окно смотрела. Видела, как Колосов вскинул автомат, дал знак дочери идти впереди себя. И то ли ей обидным показалось, что дочь под оружием ведут, то ли еще по какой причине, только она не выдержала, выбежала на улицу, заголосила. Старшине пришлось применить силу, стрелять. Он закричал грубо, зло. Галя испугалась, поверила его злым словам. В то поверила, что старшина и впрямь может застрелить мать. Она не выдержала, бросилась к матери. Старшина еще раз выстрелил. Больно схватил Галю за руку. Потащил в лес. Галя вырывалась. Галя извивалась. Галя укусила старшину за руку. На краю деревни сникла.