Позже Речкин не раз будет вспоминать тот факт, что спасительный выход ему подсказали собственные ноги. Ноги запомнили выемку, отсчитали двенадцать шагов, отложили счет в его памяти. Подумает о том, что в моменты крайнего напряжения сосредоточен бывает не только мозг, сердце, но и каждая мышца.

Тогда они спаслись. Все до единого. Лежали под снегом, не шелохнувшись, весь световой день, с темнотой добрались до леса, благополучно миновали линию фронта.

Теперь они тоже нашли спасение — забрались в болото. Полезли в него намеренно, чтобы увести немцев от Колосова с радистом, дать возможность старшине выполнить приказ. Вот только выхода из этого болота, похоже, нет.

— Может быть, прорвемся? — спросил Пахомов.

— Давно мы у них на примете, — ответил Речкин, — надо что-то другое придумать.

Эту фразу Речкин произнес для себя. Лейтенант искал и не находил выхода.

— Проверь посты — и спать, сержант, — приказал Речкин. — С утра будет не до сна.

— Это точно, — вздохнул Пахомов, но не забыл произнести, как это и положено: — Есть проверить посты и спать, товарищ лейтенант.

Остаток ночи Речкин провел беспокойно. Болела рана. Мучило сознание того, что не может найти выход. Многочисленные варианты отпадали. Лейтенант закрывал глаза, дремал, смотрел на часы, убеждался, что забывался на минуты, не больше. Мысли путались, перескакивали с одного на другое. Вспомнилось, как прошлогодней весной, после госпиталя, по пути на фронт он заехал в Истру. Пришел к размытому весенней водой черному пепелищу, что осталось на месте их дома. Прислонился к печке, уцелевшей после пожара. Стоял бездумно, долго. До тех пор, пока не окликнула его соседка по участку. Зачем он заехал? Отца немцы расстреляли в первые дни оккупации. К кому он ехал? К этой печке, возле которой когда-то было тепло? К прошлому, которого, как тогда казалось, не стало? Он шел по городу, сожженному немцами дотла, не мог вспомнить ни себя довоенного, ни той жизни, которая была. Будто огонь, спаливший Истру, опалил и его. Все в нем перегорело. Осталась горечь. Она разливалась, перерастала в злобу, в душе копилась ненависть.

Под утро, перед рассветом, сон взял свое, Речкин как провалился. Разбудил его Пахомов.

— Слышь, товарищ лейтенант, — услышал он голос сержанта. — Рябов идет.

— Как? — не понял со сна Речкин.

— С ним еще кто-то, — объяснял Пахомов.

— Где? Какой Рябов? Чего ты городить?

— Да вон там, — показывал сержант рукой в сторону болота. — Ахметов его окликнул.

Ахметов действительно обнаружил Рябова на подходе к болоту. Он сменил Кузьмицкого, лежал за камнем, прислушиваясь и принюхиваясь. С берега несло бензином, гарью, кухней, запахом леса, что рос на краю болота. Запахов поровну было в ночном воздухе. Потом наступила перемена. Потянуло болотным газом. Ахметов напрягся, услышал шуршание. Различил два силуэта.

— Э! — негромко произнес он, готовый открыть огонь, но со стороны болота донеслось ответно:

— Не стреляй, Ахметов, я это, боец Рябов.

Ахметов не поверил бы в такое чудо, но он слишком хорошо знал голос своего друга.

— Кто с тобой? — спросил он тем не менее, не отводя ствола автомата.

— Кто, кто, — ворчливо заметил Рябов, — доберусь до берега, сам увидишь кто. Свой.

Говорил Рябов тяжело, как бы враскачку, в такт шагам.

Пахомов, слышавший разговор, заторопился к Речкину.

Рябов!

Речкин не мог поверить тому, что слышал.

Рябов, оставшийся прикрывать отход группы.

Живой, невредимый Рябов!

Речкин слышал, как Рябов выбрался на остров, как проснулись бойцы, приглушенные их голоса, приближающиеся шаги своих ребят.

— Как? Откуда?

— А черт его знает, повезло, товарищ лейтенант.

Судьба вынесла Рябова на своих легких крыльях, не иначе. По словам Рябова, немцы, почувствовав, что у него кончились патроны, решили взять разведчика живым. Патроны у Рябова остались. На одну очередь. Последней очередью Рябов срезал офицера, взмахнул рукой с зажатой в ней противотанковой гранатой. Чтобы рвануть напоследок. И себя, и немцев. Немцы шарахнулись врассыпную. Он дико закричал, швырнул вслед врагам гранату и тоже бросился наутек. И убежал, никто его не преследовал. Или они испугались, или без офицера не знали, как быть дальше, что делать. Одним словом — повезло.

— Я вас догонять, но к берегу болота уже вышли другие немцы, — закончил рассказ Рябов. — Добрался до деревни. Ольховка называется. Там вот товарища встретил.

Невысокого росточка, юркий Рябов докладывал коротко. О встрече с подпольщиком Александром Галкиным, о том, что увиделось. Немцы блокировали топи, подтащили артиллерию.

Галкин сообщил следующее. Он член подпольной организации Глуховска. Откуда подпольщикам стало известно о разведчиках, он не знает, об этом говорить не принято. Его послали на розыск группы, с тем чтобы не только найти разведчиков, но и проводить их к партизанам. Местные жители из Ольховки показали проход к острову. Шли по чарусе. Плотные заросли на поверхности болота. Ни кочек на них, ни кустов. Под зарослями пропасть.

— Как же вы прошли? — спросил Речкин.

— На лыжах, товарищ лейтенант, — объяснил Галкин. — Мы тут ко всему приспособились, не первый раз приходится в болото забираться. Чаруса пружинит, но держит. Только полозья должны быть широкими. Старики нам подсказали.

Темень прошедшей ночи уступала место утреннему рассвету. Стало видно лицо подпольщика. «Решительный парень», — подумал о нем Речкин. Крутые скулы, тонкие губы, острый нос. Глаза внимательные, твердый взгляд. Лет двадцати, не больше. Рослый, сильный. Одежда в глаза не бросается. Обыкновенная гражданская одежда. Брюки заправлены в кирзовые сапоги, темная рубашка, черный пиджак.

— Давно в подполье? — спросил Речкин.

— С весны сорок второго, — ответил Галкин.

«Солидный срок, — подумал Речкин. — Больше года этот парень со смертью в прятки играет».

— Болота хорошо знаете? — спросил он.

— Да. Служу в городской управе по лесному делу.

— Есть, значит, лазейки?

— Шагорские болота в нашей округе самые большие, — объяснил Галкин. — Километров двадцать, если из конца в конец. Их тут каскад, и все Шагорские. Соединяются протоками. Мы к вам по протоке пробирались.

— По протоке?

— Да, они не очень глубокие. Берега у них лозой заросли. Так что по дну, если тихо, пробраться можно.

И Рябов, и подпольщик были мокрыми. Они шли по дну протоки, потом только встали на лыжи.

Лыжи.

Можно назвать и так. В длину метра два. Однако лыжи напоминают отдаленно. Тонкие, в половину руки, ошкуренные стволы соединены попарно дугами по всей двухметровой длине. Расстояние между полозьями сантиметров тридцать. В центре — плетенная из лозы платформа, на ней — крепление для ноги. Сердцевина полозьев выбрана. Для легкости. Концы загнуты. Полозья напоминали индейские пироги. В каждой лыже по две пироги.

— Держат? — спросил лейтенант.

— С запасом, — ответил Галкин. — Мы на таких штуках по болотам с грузом ходим. У цапли, между прочим, тоже вес, она же не проваливается. Потому как лапы в стороны, опора большая. Так и тут. И скользят хорошо, и кусты подминают, и держат.

Речкин почувствовал слабость. Лицо скривилось от боли. Пахомов заметил его состояние.

— Лежал бы, лейтенант, спокойно, — с укором сказал он. — День предстоит трудный.

Речкин откинулся, замер.

Пахомов понял это как знак дальнейшее взять на себя.

— Чего столпились? — обернулся он к бойцам. — По местам. Вон как развиднелось. Теперь смотреть и слушать надо со всех сторон. Ты, Денис, и вы, товарищ…

— Галкин.

— Со мной потолковать надо.

Пахомов увел Рябова и Галкина.

Речкин остался один. Пытался сосредоточиться.

Протока… Лыжи… Для таких лыж, пожалуй, непроходимых болот нет. Ишь ты, цапля… Действительно… Не проваливаются. Не спросил, трудно ли изготовить такие лыжи. Ребята сейчас разберутся.

Денис жив. Его появление взбодрило разведчиков. Еще бы! Подпольщик появился вовремя. Тоже поднял настроение. Все, кроме постовых, собрались. Если Денис жив, то Колосов тем более. Иначе откуда было знать подпольщикам о разведчиках. Стало быть, добрался старшина до той явки в лесу, дело, стало быть, сделано. Так ребята и рассудят. Теперь бы день прожить да в ночь по болоту. Реальная возможность прорваться сквозь оцепление притупляла боль.