Доктор сел в торце стола, приглашая и Колосова принять участие в разговоре.

— Я подумал о ваших словах, Олег Васильевич, — сказал врач, обращаясь к Грязнову. — Вы правы, нам крайне необходима связь. Нам необходим аэроплан, чтобы вновь наладить эвакуацию тяжелораненых. Это обстоятельство заставляет меня пойти на крайние меры.

— Вы имеете в виду радиста? — спросил Грязнов.

— Да, голубчик вы мой, да, — сказал доктор.

Колосов понял, что у Грязнова уже был разговор с Ханаевым, партизанский врач что-то приготовил для Неплюева.

— В каком он состоянии? — спросил Солдатов.

Колосов вновь понял, что вопрос относится к Неплюеву, комбриг спрашивает доктора о состоянии радиста.

— Состояние…

Доктор задумался.

Он сидел напротив единственного окна, Колосову хорошо было видно его лицо, то, как собирались морщинки на этом лице. Доктору, без сомнений, было далеко за семьдесят.

— Удар по голове был сильный, но черепные кости целы. Возможно кровоизлияние. Тем не менее… Есть у меня трофейный препарат… О нем писали немцы еще до войны, всячески рекламировали его, но это сильнодействующее средство. Оно может вывести больного из состояния забытья. На какое-то время вернет рассудок…

— И это хорошо, Викентий Васильевич, — бодро подхватил Солдатов. — Нам надо, чтобы он связался с фронтом, передал единственную радиограмму, принял ответ.

— Видите ли, Анатолий Евгеньевич, — не принял Ханаев бодрости комбрига. — Одно дело реклама, другое — практика. Нашумев, немцы тогда же стали замалчивать возможности препарата. Тогда же доходило до нас, что за первыми, успехами у некоторых больных начинались необратимые процессы. Можем ли мы заведомо пойти на это? Я понимаю — война, гибнут многие тысячи, но здесь, согласитесь, особая ситуация, да-с. Ради сиюминутной выгоды мы можем нанести человеческому организму непоправимый вред.

Ханаев замолчал, молчали и остальные участники разговора.

— И потом, — вдруг произнес Ханаев, — психика инструмент весьма тонкий, обращаться с ним надо крайне осторожно, а я даже не знаю истоков его заболевания. Был же толчок к проявлению заболевания.

Снова воцарилось молчание.

— Викентий Васильевич, нам крайне необходима связь.

Эту фразу произнес Грязнов. Этой фразой комиссар как бы разрешал сомнения Ханаева. Готов был разделить с доктором ответственность за последствия.

— Понимаю, голубчик, понимаю, — сказал Ханаев. — Потому и пришел за советом, потому захватил с собой этого молодого человека, — указал он на Колосова. — Знать хотя бы, отчего с ним такое произошло. Был же какой-то толчок.

После этой фразы все посмотрели на Колосова.

— Вспомните, голубчик, — попросил доктор. — Может быть, вам показалось что-то странным в поведении вашего товарища до того, как случилась с ним эта беда.

Колосов в который раз подумал о тайнике, о той яме на берегу оврага, в которой они отсиживались с Неплюевым, когда вся группа уводила за собой немцев в сторону Шагорских болот. Тяжелые были посиделки. Колосов тогда подумал, что можно сойти с ума. Одновременно вспоминалось и другое. Бег Неплюева по поляне, когда он выдал группу. Но этот бег был раньше, чем тайник. Выходит, и беда на радиста нагрянула раньше. Отчего?

Неожиданно Колосову вспомнилась переправа через Каменку. То, как добрались они до этой реки в надежде перебраться на правый берег, укрыться в большом лесном массиве.

Немцы отрезали им путь к реке, выставив оцепление. Начали преследование. Шли за разведчиками с собаками. Разведчики сделали засаду. Выбили собак. Потом оставили для прикрытия Женю Симагина. Пока Женя сдерживал немцев, пока шел бой, разведчики вопреки логике не стали удаляться от места стычки, схоронились рядом в небольшом овраге, пропустив тем самым немцев через себя. Сами вернулись к реке. Нашли лазейку в оцеплении. Проникли сквозь него. Подобрались к берегу. Увидели несколько лодок, небольшую дощатую пристань, часовых, которых предстояло снять. Слово нельзя было произнести вслух, так близко подобрались они к пристани, к часовым. Объяснялись условными знаками. Речкин показывал кому, что и как исполнять.

Разведчики ужами расползлись вдоль берега. Прикрывались кустами, кочками, неровностями почвы. Одновременно убрали трех немцев. Оставалось еще двое. Один — у входа на пристань, другой — на самой пристани. Тот другой стоял, опершись о перила, глядел через реку на противоположный берег, то ли задумавшись, то ли разглядывая что-то. Тот, что расположился у входа на пристань, сидел на обрубке бревна, закинув автомат за спину, разглядывая что-то у себя под ногами. К нему подобрался Леня Асмолов. Изогнулся. Прыгнул барсом. Ударил ножом в шею. Поддержал немца, когда тот валился на бок. В это время Ахметов уже выскочил на причал. Немец на причале услышал скрип половиц. Нехотя обернулся. Увидел Ахметова. Пытался вскинуть автомат. Выстрелить не успел. Ахметов метнул нож издали, попал в грудь, немец упал на спину, лег, широко раскинув руки.

Дело решали минуты. Разведчики бросились к лодкам. Цепляли их одну за другую, чтобы забрать с собой все, чтобы перетопить их на середине реки.

Последним к причалу приблизился Колосов. Он шел вслед за радистом.

Неплюев увидел немца, лежащего возле пристани, рану у него на шее, из которой на землю стекала кровь. Стал обходить немца стороной, как-то боком. «Двигай, двигай, Неплюев, — поторопил его Колосов, не очень-то обращая внимание на состояние радиста. — Наглядишься еще, успеешь». Он подтолкнул Неплюева, чтобы тот не задерживался, радист прибавил в скорости, но пока бежал эти несколько метров, все время оборачивался. В конце концов споткнулся, упал. На того немца, которого достал в броске Ахметов. Увидел, на кого он плюхнулся. Вскочил как ошпаренный, оттолкнувшись от трупа двумя руками. Оцепенел. Стоял, глядя то на свои руки, то на лежащего немца. Колосов не приглядывался к лицам врагов, он лишь заметил, что немец молод и белокур. Отметил неправдоподобную, слишком яркую синеву открытых в смерти глаз. Старшина с силой толкнул Неплюева, тот свалился с причала в лодку на руки товарищам.

Они переправились на противоположный берег. Утопили лодки. Скрылись в лесу. Но прежде Неплюева вырвало. Какое-то время радист не мог идти.

Как всегда в подобных случаях, а такое встречалось и на передовой, после рукопашных особенно, разведчики проявили такт, говорили в том смысле, что подобное случается почти с каждым. Не он, мол, первый, не он последний. Сказали и забыли. Постарался забыть об этом и Колосов, хотя странность в поведении радиста он отметил еще раньше, в том лесу, когда вышли они на проваленную явку. К лесной сторожке они подошли на рассвете. Ахметов первый учуял немцев. На той явке они тоже действовали ножами. А немцев было побольше отделения, и всех их разведчики убрали тихо. Там Неплюев тоже нервничал, не находил себе места. Не в такой степени, до рвоты не дошло, но тоже ходил, озираясь, вздрагивал.

Колосов рассказал все как было. И про явку в лесу, и про переправу.

— Да-с, молодые люди, — произнес в ответ Ханаев с горечью в голосе. — Убийство себе подобных худшая из обязанностей на войне. Не каждый способен выдерживать подобные нагрузки.

Чуть позже, после некоторого раздумья, Ханаев сказал, что случай, конечно, сложный, предугадать что-либо невозможно.

— У вас такая практика, Викентий Васильевич, — сказал Солдатов.

— Э-э-э, батенька, — ответил доктор. — Я знавал подобные случаи еще в первую мировую. Тем не менее организм у каждого больного своеобразный, болезнь у каждого протекает по-своему. Бывало, и помогало — выбивали клин клином.

— Как это? — не понял Грязнов.

— Зная причины заболевания, искусственно создавали обстановку, послужившую толчком к проявлению болезни. Скажем так: если вид убитых людей помутил сознание человека, дать возможность вновь увидеть трупы. Но этот метод варварский. Можно навредить, и очень серьезно.

— Тем не менее мы должны сделать все, чтобы радист заработал. Мы вам уже говорили, Викентий Васильевич, нам надо передать единственную радиограмму.