Галина с интересом посмотрела на Евдокимова.

- Это очень важно? - спросила она, обретая прежнюю самоуверенность.

- Да, - сказал он. - Очень. Захватите с собой часы. От пяти до шести вы и Эджвуд должны находиться далеко от машины. Обманите его, сделайте вид, что повредили себе ногу, но сумейте задержать. Это будет для вас проверкой, мы увидим, действительно ли вы дочь своего отца.

- Для этого мне не понадобится ломать себе ноги, - самоуверенно сказала Галина. - Увидите!

- Увидим, - сказал Евдокимов. - Помните, во вторник от пяти до шести, и смотрите, не вызовите в своем друге каких-либо подозрений, иначе нам обоим с вами несдобровать.

Эджвуд свернул на проселочную дорогу на семьдесят третьем километре.

Он выехал из Москвы вдвоем с Галиной в полдень. Эджвуд сам вел машину, Галина сидела рядом. Оба были в лыжных костюмах. Погребец с провизией лежал на заднем сиденье. Лыжи были укреплены сверху, там было устроено для этого особое приспособление.

В лесу было тихо. Зима стояла мягкая, с частыми оттепелями. Снег на ветвях таял, к вечеру начинал дуть северный ветерок, подмораживало, ветви покрывались ледяной коркой. Деревья казались хрупкими, сказочными. Ели, не часто попадавшиеся между берез, походили на каких-то мохнатых чудовищ. Воздух был свежий и резкий.

Километрах в четырех от шоссе, там, где проселок разветвлялся и один из его рукавов углублялся в самую чащу, Эджвуд остановился.

- Здесь, - сказал он. - Мне здесь нравится, а вам?

- Все равно, - сказала Галина. - В лесу везде хорошо.

- Будем немножко завтракать? - спросил Эджвуд.

- Я не проголодалась, - сказала Галина.

- Нет, будем немножко есть, - сказал Эджвуд.

Он достал из погребца несколько сандвичей, приготовленных одним из трех его лакеев, и налил коньяку в две серебряные стопки.

- Прошу! - пригласил он Галину картинным жестом. - Маленький аперитив перед прогулкой.

Он выпил, и Галина тоже выпила, хотя она не любила коньяк. Эджвуд принялся смачно жевать свои бутерброды, почти все бутерброды съел он один. Потом взял Галину за руку.

- Поцелуйте меня, - сказал он. - Это будет самый восхитительный десерт!

- Я не хочу, - сказала Галина и позволила себя поцеловать.

Роберт стал ей противен, но она не могла сорвать прогулку. Раньше она почему-то не замечала его пошлости.

- Зимний романс! «And whispering: «I will never ne’er consent», - consented» [1] , - воскликнул он на своем родном языке, удовлетворенно смеясь. - Вы поступаете совсем так, как писал Байрон!

Он швырнул в снег остатки пищи, убрал стопки и принялся отвязывать лыжи.

- Отлично, - сказал он самому себе.

- Что «отлично»? - спросила Галина.

- Все, - сказал Эджвуд и протянул Галине лыжи. - Надевайте, дорогая, будем делать небольшую тренировку.

Он встал перед Галиной на колени и подтянул ремни на ее лыжах.

- Сегодня вы меня не догоните! - воскликнула Галина. Она любила подразнить.

- Я даю вам десять минут форы! - серьезно крикнул он ей вслед и посмотрел на часы.

Он честно выждал десять минут и побежал по лыжне, проложенной Галиной.

Галина мчалась сломя голову. Вниз с холма, вверх, опять вниз… Легкий резковатый ветерок дул ей в лицо, румянил щеки, играл прядкой волос, выбившейся из-под синей вязаной шапочки. Ей хотелось, чтобы этот развязный и самодовольный тип не в силах был ее догнать… Она палками отталкивалась от наста и неслась.

Где-то позади, очень далеко, кто-то кричал… Это, конечно, кричал Эджвуд, но она не обернулась, не откликнулась, все бежала, бежала, благо полю не видно было конца. Но он все-таки нагонял ее.

- Галина! - услышала она его крик.

Он был еще далеко, но приближался.

- Остановитесь! - кричал он. - Мы не можем уходить так далеко!

Она не остановилась. Пусть догонит!

- Остановитесь!

В его голосе звучало раздражение, Эджвуд начинал злиться.

Поле шло под уклон, бежать по насту было легко, привольно. Галина подняла палки и старалась только не упасть.

Она опять ушла от Роберта… Сейчас он закатит ей скандал! Он ужасно противный, когда злится!..

Галина скатилась с пригорка и остановилась. Посмотрела на часы. Четверть пятого… При всем старании раньше чем через час обратно до машины они не доберутся. Но она постарается задержать своего спутника по крайней мере еще на час.

Она не простит ему эти снимочки! Мосты, аэродромы, заводы, а Галина - только для декорации!

Евдокимов еще благородный человек, что не показал эти фотографии отцу. Отец ее очень любит и балует, но эти снимочки он ей, пожалуй, не простил бы. Такой важный, спокойный, в хорошо отутюженном костюме, в роговых очках, с тщательно повязанным галстуком, он, вероятно, сразу перестал бы быть похожим на самого себя, вернее, стал бы похож на того Вороненко, каким он выглядит на любительской фотографии, снятой в девятнадцатом году. На этом снимке он худой, злой, неумолимый! Галина не хотела бы видеть его таким. Она думает, что если бы Евдокимов показал отцу эти снимочки, он бы ее побил. Взял бы старую нагайку, которая валяется среди всяких его реликвий, и драл бы ее, драл как сидорову козу…

Нет, Евдокимов - благородный человек, и она обязана выполнить свое обещание.

Галина откинула от себя одну лыжу, подвернула ногу и легла на снег. Как раз вовремя!

Господин Эджвуд появился на пригорке. Он посмотрел вниз и через пять секунд стоял возле Галины.

- Что с вами? - спросил он. - Вы упали?

- Вы же видите! - сердито ответила Галина. - Глупый вопрос!

- Вставайте и идемте обратно, - сказал Эджвуд, не скрывая своего раздражения. - Темнеет, и нам надо быстро добраться до машины.

- Не могу, - сказала Галина. - Я подвернула ногу.

- То есть как это «не могу»?! - закричал Эджвуд. - Что значит «подвернула»?

- Ну вывихнула, - сказала Галина. - Растяжение связок.

- Хорошо, - торопливо сказал Эджвуд. - Я пойду к машине и быстро привезу доктора.

- А я буду здесь лежать и замерзать? - сказала Галина. - Как бы не так!

- А вы хотите, чтобы мы сидели и замерзали вдвоем? - разозлился Эджвуд. - Я хочу доставить вам помощь.

- А я вас не отпущу, - решительно сказала Галина. - Одна я здесь не останусь.

- Но что же делать? - сказал Эджвуд. - Не будьте женщиной!

- А кем же мне прикажете быть? - закричала на него Галина. - Снимайте лыжи и обнимите меня, с вашей помощью я как-нибудь дотащусь…

- Вы в уме?! - завопил Эджвуд, теряя хладнокровие. - Мы с вами три часа будем тащиться до машины!

- Ну и что из этого? - сказала Галина. - Вы же говорили, что любите меня!

- Но я тороплюсь! - взвыл Эджвуд. - Мне нужно быть у машины, в пять часов меня будет вызывать один австралийский любитель!

- Ну и черт с ним, с вашим любителем! - равнодушно сказала Галина. - Неужели этот любитель вам дороже меня?

- Вот что! - решительно заявил Эджвуд. - Я побегу к машине, а через час вернусь за вами обратно!

- Посмейте только! - пригрозила Галина. - Сегодня же вечером мой отец будет знать, что вы променяли меня на свою австралийскую радиосвязь, а завтра об этом будет знать вся Москва!

Эджвуд неистовствовал. Ему ужасно хотелось уйти, Галина это отлично видела, у него земля горела под ногами. Однако он не решался.

- Но я вернусь за вами! - выкрикнул он в отчаянии.

- Я еще не знаю, имеете ли вы вообще право таскать свою радиостанцию за собой в машине, - раздраженно сказала Галина. - Изволите ли видеть, я буду валяться на снегу, а он будет разговаривать в это время с какими-то австралийцами!

- Молчите! - закричал Эджвуд. - Я остаюсь!

Галина подумала, что если бы она была дочерью не Вороненко, а какого-нибудь мелкого служащего, Эджвуд ее не только бросил бы, но, пожалуй, и убил…

«Знаем, с какими австралийцами вы беседуете», - хотелось ей сказать, но она вовремя вспомнила совет Евдокимова и сдержалась.