— «Меркурий-7», пора. Начинаем отсчет с пяти для включения тормозной установки.

— Седьмой готов.

— О'кей, сейчас… Начали: пять, четыре, три, два, один, нуль.

Пруэтт напрягся в ожидании резкого торможения.

Тишина.

Почти бессознательно, как будто палец его действовал по собственной воле, Пруэтт резко ткнул кнопку ручного включения зажигания.

Ничего…

Пруэтт надавил кнопку сильнее.

Капсула не дрогнула. Ракеты молчали.

Он отпустил кнопку и снова бешено ткнул в нее пальцем. Капсула продолжала нестись сквозь вакуум со скоростью примерно пятьсот километров в минуту.

— Проклятие! — вырвалось у него.

— «Меркурий-7», ракеты у вас сработали?

— Нет! Не сработали! Я уже почти загнал кнопку в панель, но зажигания нет.

До него донесся совершенно бесстрастный голос Дерека Ларсена:

— Станция связи вызывает Седьмого. Немедленно проверьте показания электрической системы.

— Бесполезно, Дерек. Я уже проверил все приборы. Показания прежние. Питание максимальное, все в полном порядке. Никаких признаков неисправностей. Продолжаю удерживать капсулу в положении для торможения. Все в порядке. Но торможения нет. Повторяю, нет торможения.

— «Меркурий-7»… Не прекращай связи…

Теперь Пруэтт мало что мог сделать. Он всматривался в пульт управления, в светящиеся приборы, цветные сигнальные лампочки, различные счетчики. Все показания были отличные! Ничто не вышло из строя. Предохранители, сигнальные лампочки, измерители, шкалы приборов, переключатели, рычаги управления, ручки — все было в порядке. Он досконально знал пульт и любое устройство на борту капсулы, всю систему управления, насчитывающую почти полтораста контрольных приборов, узлов, пусковых рычагов и кнопок.

Во время подготовки Пруэтт буквально жил в тренажере «Меркурий», который был точной копией капсулы.

Перед полетом он провел в общей сложности несколько недель в настоящей капсуле. Схемы размещения приборов на пульте управления он прибил дома на стенах спальни, гостиной и даже ванной. Он не считал себя готовым к выполнению задания до тех пор, пока не изучил все так, что мог безошибочно начертить на листе бумаги расположение, форму, размеры каждой детали и указать ее назначение. Он мог по памяти найти любой переключатель, рычаг или кнопку управления в полной темноте.

И тем не менее сейчас он тщательно обследовал и осмотрел все средства управления и приборы. Он проделал это десяток раз, чтобы удостовериться, что ничего не пропустил.

Нет, он ничего не пропустил. В конце сорок восьмого витка он должен был войти в плотные слои атмосферы, а затем приводниться. Но капсула неумолимо продолжала свой полет, и тормозные ракеты молчали. «Меркурий-7» снова пронесся над территорией США. Он пересек восточное побережье страны, севернее мыса Кеннеди, который до Дня Благодарения 1963 года назывался мысом Канаверал. Проекция сорок девятого витка точно соответствовала четвертому, девятнадцатому и тридцать четвертому. У него было еще много времени, чтобы поработать со всеми операторами наземных станций и еще раз проверить все, до последней детали…

Когда тормозные двигатели отказали, он внезапно похолодел, кровь застыла в жилах.

Длительная психологическая подготовка к нагрузке на организм, которая должна была возникнуть при торможении после трех с лишним суток состояния невесомости, сделала свое дело — тело и мозг ждали этого момента. Когда же перегрузка не пришла, организм воспринял это как своего рода шок.

В ту же минуту Пруэтт понял, что попал в беду, страшную, непоправимую беду. Человек мог исправить любые неполадки, возникшие на борту космического корабля. Только богу известно, что пришлось испытать другим космонавтам. Но даже если все разладилось — черт побери, вы все-таки можете сориентировать капсулу для возвращения в атмосферу, нажать кнопку ручного торможения почти в любой точке орбиты и пойти на посадку. Даже если вы приводнитесь в самой пустынной точке океана, спасательные команды, разбросанные по всему миру, придут к вам на помощь через каких-нибудь несколько часов.

Можно найти выход почти из любой аварии. Любой — кроме аварии тормозных двигателей.

Несмотря на катастрофический характер неполадки, отлично понимавший ее последствия Пруэтт не пал духом. Еще не все кончено — инженеры с Земли подскажут выход из положения…

Нет, сказал он себе. И это вряд ли спасет. Предположим, инженеры, разбирающие до последней детали дубликат капсулы, найдут — таки, в чем загвоздка. Но это ведь далеко еще не значит, что он сам в силах ликвидировать неисправность. Он может точнейшим образом знать, где и что вышло из строя, но это не поможет ни черта, когда последний кислород, шипя, вырвется из баллона.

Радиограмма из Кэнтона нисколько не улучшила его настроения. Если уж мыс Кеннеди предлагает ему покопаться в памяти и припомнить подробности, пусть самые незначительные, чтобы помочь определить причину аварии… ну, это вряд ли что сулит ему.

Это означает лишь одно — инженеры сами не могут ничего найти, они ничего не нашли. Это означает также, что они пришли в отчаяние и судорожно хватаются за соломинку.

Вдруг ему показалось, что температура в капсуле значительно понизилась…

Пруэтт взглянул на указатель кислорода, на стрелку часов. Он почти слышал их тиканье. Каждая маленькая дуга, которую проходила стрелка, означала, что запас кислорода поубавился. И с каждым оборотом секундной стрелки… проходила еще минута жизни, проходила навсегда, безвозвратно…

Он снова, в который раз, испытал восхищение перед удивительной гармонией равновесия между центробежной силой и земным притяжением. Его корабль, летящий в космосе, казался ему воплощением этой совершенной гармонии. Все явления в космосе происходили с математической точностью. Все здесь подчинялось законам небесной механики, иногда порождающим чертовские парадоксы. Чтобы вернуться на Землю, он должен падать. Чтобы ворваться назад в манящую атмосферу, он должен падать.

Но именно это и происходило с ним. Он был невесом потому, что падал. Он все время падал, двигаясь к Земле.

Законы небесной механики исключительно точны и гармоничны. Они прекрасны, они всегда восхищали его.

Но они оказались и западней, прекрасной, гармоничной западней.

Капсула неслась сквозь вакуум, падая по самой пологой дуге, какая только возможна. Ничто не могло противостоять закону притяжения. Но его можно было, так сказать, «изогнуть», что и сделали люди. Под действием земного притяжения капсула падала. Как и все другие тела, она падала по направлению к центру Земли.

Но она одновременно неслась в космосе с огромной скоростью. И под воздействием этой скорости падение капсулы было не крутым, а пологим, по плавной, обманчиво отлогой кривой, которая удивительно точно совпадала с кривизной поверхности нашей планеты. Это казалось чудом — земная поверхность уходила из-под «падающего» корабля, и падение превращалось в движение по замкнутой орбите. Чтобы вывести корабль с орбиты, нужно было сделать покруче эту пологую кривую «падения», изогнуть ее по направлению к Земле.

Здесь — то и должны были сказать свое слово тормозные двигатели. Они должны были замедлить скорость его капсулы. Тогда притяжение немедленно взяло бы верх над центробежной силой. Капсула начала бы снижаться и очень скоро пересекла бы верхнюю границу земной атмосферы и вошла в сильно разреженные верхние слои огромного воздушного океана, распростершегося ниже.

Капсула в своем стремительном падении начала бы сталкиваться с молекулами разреженного воздуха. Сначала это были бы только сотни столкновений, но по мере снижения капсулы их число продолжало бы неуклонно возрастать почти по вертикали и составило бы сначала тысячи, а затем миллионы, миллиарды, словом, огромные, неисчислимые величины.

И тут опять проявлялось это поразительное равновесие. Чтобы вывести капсулу на орбиту, требуется кинетическая энергия — тепло. Эту энергию давали ревущие огнем сопла огромной ракеты «Атлас». Ракета преобразует тепло, его кинетическую энергию, в тягу, в скорость.