Стоят такие, небось, как автомобиль, подумал Платон.

Вроде, ничего не взял, а груза ощутимо прибавилось. Тем более, нести мечи, топор, ножны, было крайне неудобно.

Хорошо, хоть лошадь рядом, облегчённо вспомнил Смирнов, когда ноша начала разваливаться уже на третьем шаге.

– Платон!

Он обернулся. Сзади стояла Беляна.

– Я не там спускалась. Вон, левее возьми.

Она махала рукой, указывая направление.

– У меня там лошадь стоит.

Девушка легко, высоко выкидывая ноги из травы, подбежала и без тени смущения взяла его за рукав.

– Платоша, там меня караулить должны были. Двоих воев тятя отрядил. Не могли они боя не услышать, прибежали бы в помощь. Раз нет их, значит, что-то недоброе с ними случилось. Проверить бы надо.

Смирнов от такого обращения покраснел. Слово «Платоша» ему понравилось, никто и никогда так его не называл. Одновременно ласково и как-то по-родному. Он хотел сказать, что трофеи следует сначала прицепить на лошадь, а потом уже проверять, но глянул в просящие глаза Беляны, вздохнул, и разжал руки. Оставив ношу валяться, как упала, молодые люди побежали к обрыву.

Наверх он её подсаживал. Упёрся ладонью в крепкую круглую попку и подставил другую руку для опоры. Покраснели оба, но никто ни слова не возразил. Поднялись почему-то гораздо более запыхавшимися, чем того требовал обрыв.

– Ай! – тут же раздался вскрик Беляны, и Платон одним прыжком подскочил к ней.

В кустах лежали два тела. В чёрных кольчугах, куртках, цвета летней листвы, оба с мечами, но без щитов. И у каждого под правым ухом чернело пятно запёкшейся крови.

К своему удивлению, Платон уже совершенно спокойно смотрел на трупы, да и сам их делал. Ни рвотных позывов, как в Туровом ущелье, ни отвращения. Сейчас было просто жалко двух молодых, не старше его, ребят, которые полегли не в бою, не защищая мирных людей, а вот так, почти случайно.

Интересно, за что их, подумал Платон. То ли кто-то очень хотел добраться до Беляны, то ли охранники увидели что-то, чего не должны были.

Мысли бежали как вагоны поезда, цепляясь одна за другую и строя логическую цепочку.

Если бы кто-то шёл за девушкой специально, продолжал он свои размышления, то меня бы они точно дожидаться не стали. Да и на прикрытии кого-нибудь поставили. Он бы меня тихонько из куста по голове бы шарахнул и всё, ку-ку, Гриня.

– За что их? – девушка схватилась за руку Платона как утопающий за спасательный круг.

– Увидели что-то лишнее, – буркнул тот. – Или кого-то.

Он непроизвольно огляделся. Под соседним кустом лежала свеженаметённая куча листьев. Смирнов подошёл, осторожно, будто боясь наткнуться на растяжку, сгрёб листву и ахнул.

– Вот оно!

– Что? – Беляна была уже рядом.

Под кустом стоял объёмистый чугунный горшок, завязанный куском кожи.

– Платоша, что там? – девушка положила подбородок Смирнову на плечо и нетерпеливо дёргала за рукав, требуя открыть.

Медленно, боясь неприятных сюрпризов, молодой человек развязал верёвку вокруг горлышка и снял кожу. В полумраке тускло блеснули золотые украшения.

– Вот это да! – сказали оба в один голос.

Платон никогда в жизни не видел такой горы золота. Он сдвинулся назад, давая Беляне посмотреть, затем спокойно, будто они были уже не один год знакомы, обнял её и нежно поцеловал в губы.

У девушки на мгновение даже перестало биться сердце. Она замерла, но не выпустила молодого человека из рук, а наоборот, вцепилась в него изо всех сил. Потом ответила на поцелуй.

У Платона закружилась голова, и явно не от огромного богатства, а от поцелуя. Беляна совершенно не умела целоваться, да и где бы ей учиться? Насколько он узнал этот мир, у женщин здесь не было шансов вести половую жизнь до свадьбы и считаться при этом приличными. Любые добрачные отношения могли кончиться или замужеством, или позором.

Мужчинам проще – к их услугам были вдовы. Сейчас, во время войны их стало больше, и во многих деревнях на тайные связи смотрели сквозь пальцы. В некоторых городах оставались жить бывшие в плену франков или хазар женщины. Они, как всем было известно, тоже зарабатывали на жизнь, обучая молодёжь премудростям плотской любви. Кое-где даже целые дома превращались в коммуны таких жиличек. У них, естественно, никто и никогда не бывал, но почему-то, все знали адрес весёлого дома, а при встрече стыдливо отворачивались. А некоторые, наоборот, приподнимали шляпы и вежливо кивали.

Всё это Платон узнал, будучи ещё в хороме, где изображал конажича. Опытные воины даже советовали ему съездить в Сарай-город. Говорили, что в тамошнем храме Живы служительницы вполне открыто и официально обучают молодцев премудростям плотских утех. Дабы, значит, понимали молодожёны, чем в брачную ночь заниматься следует.

Всё было сказано со смешками, прибаутками, но Платон мотал информацию на изрядно отросший ус.

И вот сейчас, сидя под кустом перед чугунком, полным золота, он думал вовсе не о деньгах.

Полная луна выбелила дорожку почти до молочного цвета. Коньки крыш угловато чернели в тёмно-сером ночном небе. Платон, чуть не в припрыжку, шёл по улице, и рот его сам собой растягивался в улыбке. Не больше десяти минут назад он расстался с Беляной возле ворот палат коназа. Причём, девушка, нисколько не стесняясь невидимого, но несомненно смотрящего на них часового на стене, крепко поцеловала его в губы.

– Завтра год со смерти мамы, – почти шёпотом сказала она. – Траур заканчивается, можно и о свадьбе подумать.

У Платона даже сердце от этих слов замерло. Девять месяцев они с Беляной проводили вместе всё свободное время. Конечно же, весь Калач их много раз видел, и никто не сомневался, что дело движется к женитьбе. Последний месяц после каждого поцелуя, видя разгорячённое лицо Смирнова, девушка отвечала одной неизменной фразой:

– Погоди. Немного осталось.

В общем-то Платон уже знал, что в здешнем обществе такие традиции, как траур, чтут строго, и до годовщины смерти никто девушку замуж не отпустит. Но когда она, годовщина, он точно рассчитать не мог. А спрашивать об этом любимую как-то стеснялся. Ведь несомненно, вопрос о покойной матери не добавит ей радости.

И вот, проблема разрешилась сама. Завтра можно идти к коназу, договариваться. За эти месяцы Владигора Платон видел раз пять или шесть, но всё издалека, и знаком с ним не был.

Да и само решение осесть в тихом Калаче пришло внезапно, сразу же, как только увидел Беляну. Не думал, чем заниматься будет, где жить. Проблема, правда, решилась сама собой, за счёт золота из чугунка. Вполне хватило на хороший двухэтажный домик с подворьем, да и вопрос питания за всё время так и не обострился. Хорошее наследство оставили покойные бандиты. Вот теперь снова пришло время залезть в кубышку. Завтра свататься, не идти же к невесте с пустыми руками.

– Добрый вечер, батюшка Платон.

Молодая, одетая, как большинство в Калаче, в ситцевый расписной сарафан, девушка, встречала хозяина на пороге дома. В светлом прямоугольнике открытой двери она сначала казалась тёмным силуэтом, и только приблизившись, Платону стало видно красивое скуластое лицо, сложенные на животе руки и заплетённые в длинную, почти до пояса, косу, волосы. Как только он подошёл, поклонилась до земли так, что золотая коса перевалилась через плечо и теперь мела кончиком крыльцо.

– Здравствуй, Глаша.

– Ты, батюшка, как, сперва вечерять будешь, али помоешься, а уже потом за стол?

После этих слов в животе предательски заурчало. Беляна, наверное, тоже сейчас ужинает, подумал Платон.

– Собирай на стол, – коротко ответил он и прошёл внутрь.

Девушка жила здесь до покупки дома, ещё при прежних хозяевах, и осталась одна, когда те уехали. По словам общинного головы, который и принял оплату с нового хозяина, Глаша приходилась им какой-то дальней родственницей. Ни отца, ни матери у девушки не было. Родня держала её чем-то вроде одной прислуги за всё, как здесь называли, «в девках». И теперь, когда дом перешёл Платону, голова всерьёз недоумевал, куда же подастся бедная девица.