Снилась ему Беляна. Они наконец-то снова обнимались и целовались. Девушка рассказывала, как она скучает одна, как ей не хватает суженого. Во сне почему-то у невесты была большая, гораздо больше привычной, и мягкая грудь. Наконец, Беляна навалилась на любимого, стало тяжело дышать, и Платон проснулся.

Рядом, отдуваясь, упала Фёкла.

– Фёкла Марковна, – с удивлением констатировал молодой человек.

Хозяйка рывком отодвинулась, но совсем чуть-чуть. Лицо её мгновенно покраснело.

– У меня же невеста, – продолжал Платон. – Я её люблю.

– А и люби, касатик, – скороговоркой заговорила женщина. – Нешто я тебе не дозволяю? Или под венец прошусь? Мне же и не надо ничего, только ласки чуток.

Пока она тараторила, Смирнов непроизвольно скосил глаза на грудь и открыл от удивления рот. Всё тело женщины пересекали синие полосы, казавшиеся в неверном свете полной Луны чёрными. Грудь, как кратеры, покрывали сморщенные следы ожогов.

– Да что тут у вас происходит!? – гневно вскричал он.

– Не кричи, касатик, не кричи, милый, – ласково попросила Фёкла. – Я тебе всё скажу. Может, пожалеешь бедную бабу. А идём в поварню.

Он поднялась, и, как была, голышом, покачивая на ходу белыми в лунном свете бёдрами, вышла из горницы. Платон поднялся, подумал, и всё-таки надел исподние штаны. Когда он вошёл на кухню, хозяйка уже сидела за столом, облачённая в шёлковый ордынский халат с драконами. В его мире такой назвали бы китайским. На столе стоял кувшин, два гранёных стеклянных стакана и краюха хлеба.

Фёкла Марковна махом хватанула свой стакан, налила ещё, и посмотрела Смирнову прямо в глаза.

– Ты что же думаешь, от хорошей жизни я к тебе в постель полезла?

Платон лишь поводил руками, не зная, что сказать.

– Ты здесь без году неделя, ещё Москвы-то не видал. А потому не тебе меня, несчастную судить. Али не видишь, две бабы в доме без хозяина, без дворовых людей? Не знаешь, поди, куда Авдей Апполинарьевич-то делся?

Молодой человек смог лишь помотать головой.

– Вот ты на мессе, чай, был? Видал?

– Да уж… лучше б не видал, – ответил тот.

– Вот и мой тако же заявил. Да ещё и вслух. Ой, Платончик, что ж за жизнь-то настала такая? Раз только муж высказался, что, мол, грязь одна на этих мессах, и он туда ни ногой. И что ты думаешь?

– Что? – заинтригованно переспросил Платон.

– И месяца не прошло, как выяснилось, что клеветал мой Авдеюшка на Василевса батюшку, а паче того, отравить его хотел. Ты подумай только! – она энергично махнула налитым стаканом, умудрившись не разлить ни капли. – Это Авдей-то? Да он не то, что отраву, взвар себе запарить не умеет. Но нет, нашлись и свидетели и винователи.

Женщина выпила, смахнула слезу, одним ловким движением налила себе ещё и вопросительно посмотрела на Платона. Тот машинально отхлебнул из стакана. Вино оказалось кисло-сладким на вкус, чуть терпким. Молодой человек в два глотка осушил свою порцию и спросил:

– А дальше что?

– Ой… – женщина поставила локти на стол, облокотила подбородок на сведённые ладони и невнятно предложила. – Ты наливай ещё, наливай. Это доброе вино, ещё от хозяина осталось.

Когда в стаканах заиграла новая порция, Фёкла Марковна взяла свой в руку и, глядя на собеседника сквозь красный фильтр налитого вина, продолжила.

– Авдеюшка жизнью своей за грех ответил. А мы… – она сделала большой глоток. – Говорит мне кардинал. Ведомо ли тебе, глупая баба, что за грехи главы вся семья в ответе, ибо семья есть единое существо со многими телами. Вот что мне было делать? Что!?

Она уронила голову на руки и минуту тихо всхлипывала. Платон залпом выпил вино, протянул руку и погладил несчастную по волосам.

– Из восьми имений одно только и оставили, – послышался невнятный голос из-под рук. – Хорошо, дом не отняли.

Она подняла голову и вновь посмотрела на Смирнова. На этот раз в глазах был вызов.

– Вот ты на Москве только показался, и уже поболе моего имеешь. А я!? Нешто я, глупая баба, могу холопов организовать? Да плевать они на меня хотели. А эти дуры, Свиньины да Рассохины? Они же каждую неделю в магазеях по десяти целковых выкладывают.

Она повертела в пальцах пустой стакан и поставила его на стол. В глазах женщины стояли слёзы.

– А я за то дважды в седьмицу, в середу да в неделю, на приём к кардиналу хаживаю. Думаешь, по прибыточному делу? Да как бы не так! Он мне, чай, ещё в первую встречу выбор предложил. Или, говорит, перед всевышним за мужнин грех ответишь вечной мукою, или на одре уже чистой возлежать будешь, за всё сполна в земной жизни расплатившися.

Фёкла снова упала лицом на руки и зарыдала. Платон налил обоим ещё вина. Руки его дрожали. Женщину было жаль. Откровенно жаль. Но чем помочь, Смирнов не знал.

– А я что могу сделать? – неуверенно спросил он.

Хозяйка вскинула на него полные слёз глаза и вымученно улыбнулась.

– Ты молодой. Красивый и умный. Вон как на пустом месте доход себе составил. Поехали, съездим в имение. Представлю тебя управляющим. Может, повлияешь на них, глядишь, и мне какой доход пойдёт. Тут недалеко, десяток вёрст. Ежели боле никуда, то до обеда обернёмся.

Выехали с рассветом. Всю дорогу Платон молчал. Во-первых, думал, что можно организовать в имении, а во-вторых, уж больно жал в шее и подмышками хозяйский кафтан. К тому же, очень не хватало Киркелина на поясе. За долгую дорогу молодой человек привык, сидя в седле, ощущать тяжесть меча. Так что решил на обратном пути обязательно заехать, забрать свою ухоронку. Тем более, что караульные на воротах, завидя Фёклу Марковну, и не думали их проверять, а наоборот, даже обозначили еле заметный поклон.

– Да какие деньги-то, хозяюшка? – управляющий лебезил, юлил. Даже по голосу было заметно, что правды в его словах нет. – Лён только поднялся, чай. А ананасы в этом году и не идут, сама глянь. Там грязище сейчас, а они фрукты нежные, сухоту любят. Только промыслом, вот, и перебиваемся. И то, пушного, чай, зверя, весной не сыскать. Одни волки да барсуки по лесам рыскают…

Он бы ещё долго говорил, если бы не властная хозяйкина рука, остановившая его красноречие.

– Это Платон Аввакумович. Будет у вас за хозяина. Ему докладывай.

Слуга с прищуром смотрел на молодого человека. Платон ловко соскочил с коня, вытянул вперёд руки и свёл плечи так, что чужой кафтан протестующе затрещал. Потом поднял голову, стараясь, чтобы на собеседника не глаза смотрели, а борода. И только после этого, презрительно кидая слова через губу, с фальшивой лаской попросил:

– Ну пойдём, Шурик. Покажешь мне книги, да людей поспрошаем.

– Да что ты, батюшка, Платон Аввакумович, – с удвоенной силой залебезил он.

Смирнов отметил, что имя нового начальника слуга запомнил.

– Чего взволновался? Али врёшь? Ежели утаил хозяйские деньги, я тебя наизнанку выверну как исподнее бельё.

– Я… да… – управляющий не знал, куда деваться.

– Ну! – грозно подсказал Платон.

– Ежели только с репы какие продажи организовать. Там можно и полста целковых наторговать, – преданно глядя в глаза сказал он, но мгновенное движение зрачков выдало ложь.

– Сколько!? – переспросил Смирнов.

– И сто можно, батюшка! Ежели с умом подойти, так и сотня целковых вполне возможна.

– Вот и подойди с умом. Или нет у тебя ума и надо кого смышлёнее искать?

– Всё сделаем, батюшка. К концу седмицы будет вам сотня целковых как солнышко утром.

– Другой разговор. А что ты там насчёт барсуков говорил?

– Так то не я, батюшка. Промысловые люди. Кто зверя промышляет, жалуются, окромя волков да барсуков не осталось в лесах зверья. На дальние урочища ходить надо.

– А они, значит, не ходят?

– Нет, батюшка Платон Аввакумович.

– Ленятся, поди?

– Да, людишки ленивые стали. Лишний шаг сделать не желают.

Платон с прищуром глянул на управляющего.

– А ты на что? – грозно спросил он. – Или забыл, что за своих людей перед хозяевами сам отвечаешь?