— А снаружи казалось, что это помещение куда обширнее, — заметил лорд Рокстон.

— Это верно, — согласился офицер, — просто здесь невероятно толстая обшивка, призванная защитить вас от возможных неурядиц, всё-таки это самый ответственный район субмарины, ведь помещение располагается вне основного корпуса судна, так что излишняя безопасность не помешает. Кроме того, это помещение может использоваться дополнительно, как спасательный модуль.

— Интересно, как? — поинтересовался я.

— В теории всё достаточно просто: в случае если судно начнёт тонуть, экипаж собирается в этом отсеке. В местах, где рубка соединяется с корпусом судна, закладываются определённой мощности заряды, затем они подрываются. Обладающая большей прочностью и плавучестью рубка всплывает на поверхность.

— Вы сказали в теории? — переспросил Саммерли.

— Да.

— А на практике?

— Трудно сказать, ведь подобного никто ещё не пробовал.

— Значит, ещё неизвестно, спасутся люди или нет?

— Всё выяснится, если подлодка таки начнёт тонуть.

— Тогда лучше это вообще не выяснять.

Спустившись в ходовую рубку, через которую проходил каждый спускавшийся вниз или поднимавшийся на верхнюю палубу судна, человек, мы увидели множество необычных и непонятных человеку, не имеющему каких-либо знаний в морском деле, навигационных приборов, на которых разными цветами горело множество лампочек. Помощник капитана посвятил нас лишь в основные предназначения этих устройств, чего нам было вполне достаточно. Чтобы не опозориться перед моими будущими читателями, я старательно записывал их названия в блокнот. Здесь были: магнитный компас, эхолот, лаг, барограф, секстант, хронометр. На небольшом штурманском столе лежали различные карты, которые приходилось складывать в несколько раз, чтобы проложить по ним курс, из-за уж слишком большой разницы между размерами карт и местом, отводимым под стол. На отдельной полке находились карандаши, линейки и другие вещи, используемые штурманами для счисления курса судна по карте. По середине рубки размещалась труба перископа. У штурвала имелись аппараты для голосовой связи с радистом, акустиком и с машинным отделением.

На этом помощник капитана оставил нас и, извинившись, удалился. Не зная, что делать дальше, мы снова поднялись наверх и вышли на капитанский мостик.

— Ну, как вам нравится наше судно? — спросил я своих товарищей.

— Как по мне, так судно просто великолепно, да и экипаж приличный, — ответил лорд Джон.

— Немного тесновато, — заметил Саммерли, — но работать можно.

— Что ж, и то верно, — добавил я.

Через некоторое время, на протяжении которого мы рассматривали близстоящие эсминцы и крейсера, к нам поднялся Челенджер.

— Как пейзаж? — спросил он.

— Просто великолепный, даже потрясающий, — ответил я за всех.

— Согласен, — осмотрелся профессор. — Я разговаривал с капитаном. Отплываем в 15.00. Скоро будет обед, после чего мы с ним отправимся оформлять документы по отплытию.

— Значит, сегодня — последний день на Родине? — спросил я.

— Н-да, — согласился профессор. — К вечеру мы уже выйдем из прибрежных вод Англии, и кто знает на сколько времени?

Все замолчали, понимая, что возможно в этом году они уже не увидят родную землю.

На причале уже закончилась погрузка грузов, и пустые тачанки оправились в ангары, а матросы начали герметично закрывать грузовые люки. Ровно в двенадцать часов на судах начали пробивать склянки — традиция в морском деле, и все отправились на обед. Мы спустились в кают-компанию, где за едой продолжили знакомиться с экипажем.

После обеда старпом пригласил нас к себе в каюту, где выдал удостоверения членов экипажа «Европы», позволяющие нам спокойно проходить с берега на борт и обратно.

— Ну вот, — добавил он, — теперь вы полноценные члены нашего экипажа. Вас мы отметили как офицеров, поэтому на берегу вам придётся ходить по форме, которую вам сейчас разнесут по каютам. Но на судне можете ходить, как пожелаете.

Мы поблагодарили старпома и разошлись по каютам, по которым через некоторое время вахтенный матрос разнёс нашу форму, состоявшую из четырёх комплектов: летний, обычный, зимний и утеплённый. К ним прилагалась фуражка со съёмными белыми беретами, тёплая шапка и дождевик. Примерив и сложив всё это в шкаф, я принялся за описание последних событий, занося всё в одну из толстых тетрадей, имевшихся у меня в достатке. В три часа дня мы вчетвером поднялись на мостик, откуда можно было наблюдать как под звон пробиваемых склянок наша субмарина отчаливала от причала и постепенно, с помощью буксиров, выходила из военной гавани.

Отданы швартовы и наше судно, оповестив гавань тройным салютом, стало медленно пробираться к острову Уайт в потоке других судов, а обойдя его, под всеми парами начало быстро удаляться от родного берега.

Это была последняя земля, у которой мы швартовались, перед четырёхдневным переходом в Лиссабон.

В кают-компании мы выпили вечерний чай и опять поднялись на мостик наблюдать за удаляющейся землёй, которая уже через несколько часов полностью скрылась, и мы оказались в бескрайнем открытом море. Только небо, вода, пара судов на горизонте и несколько порхающих чаек в небе.

Картина потрясает своей чистотой и великолепием. Сразу становится понятным, почему море с давних времён так вдохновляло писателей. Хотелось вспорхнуть, подобно чайке, и полететь далеко-далеко куда-нибудь в даль в неведомые страны, моря, океаны, проникнуться всей этой красотой и неизвестностью. Море оправдывало свой романтизм.

С закатом солнца воздух становился всё более прохладным, а ветер усилился. Мы спустились вниз, где в 8 часов плотно поужинали и отправились в свои каюты.

Поздно вечером лорд Рокстон зашёл ко мне, и мы обсудили планы на ближайшие дни, после чего, вышли в последний раз на палубу и, попрощавшись, пошли спать, с трудом засыпая под ритмичный стук дизелей.

Так начался продолжительный переход практически через половину мира. По правде говоря, он не имеет большого отношения к тому, о чём я собираюсь вам рассказать, но не упомянуть об этом интереснейшем путешествии, я просто не имею права.

Следующий день начался с завтрака по расписанию, после которого мы произвели первое погружение под воду.

Перед нашим взором проплывали огромные подводные поля, покрытые песком, илом, камнями, песчаником и водорослями, изобилующими в этих водах. По дну рыскало множество животных, из которых мы, к сожалению, смогли разглядеть только кальмаров и мелкую рыбёшку, проносившуюся прямо перед иллюминаторами.

Мы разбились на пары: я с Челенджером и Саммерли с Рокстоном, и договорились сменяться через каждый час, чтобы по долгу не засиживаться на одном месте. На время погружения судно снижало скорость до минимума, чтобы мы могли разглядеть хоть что-нибудь в этих темных водах Атлантического океана, где даже специальные подводные фонари не сильно помогали. Наши учёные записывали всё увиденное, а мы с лордом помогали им ничего не пропустить, хотя наблюдать было почти нечего. За два часа мы отметили лишь проносившихся возле судна косяков селёдки, трески, анчоуса и небольшую стаю угрей, мигрирующих из прибрежных вод Америки. Под конец попалось небольшое скопление планктона, который светился, переливаясь красновато-жёлтыми оттенками в лучах судовых фонарей.

Перед обедом капитан приказал всплыть, чтобы определить наше местоположение по лежавшему рядом французскому мысу Сен-Матье. Зашипели продуваемые балластные цистерны, и судно медленно всплыло на поверхность. Выйдя на мостик, мы увидели недалёкий берег Франции, распростёршийся по левому борту от нашей субмарины. Небольшие волны накатывались на скалистый берег и с шумом разбивались.

— Видите, — сказал капитан, — чайки сидят на берегу, значит, скоро изменится погода и возможно будет шторм, что не редкость в Бискайском заливе.