- Если б я!.. Воротца есть в книге "Старый Петербург", но там они существуют в другом пейзаже. И, признаться, попав сюда впервые, я хотел было повернуть назад... Слава богу, что не повернул, - добавил он серьезно.
- Какой вы милый! - так же серьезно сказала Наташа. Гущин смутился.
- Кваренги? - раздался за их спиной голос шофера. Его захватило это путешествие в прошлое.
- Нет, сказал Гущин. - Я склонен думать, что это Фельтен. Помните, решетку Летнего сада?
- Еще бы! - сказал шофер и задумчиво добавил: - Может, и Фельтен, кто их, к дьяволу, разберет!
- Теперь вы понимаете, что я имел в виду под "моим Ленинградом", спросил Гущин, когда они двинулись назад к машине.
- Да, - она улыбнулась, - мне нравится этот незнакомый город.
Они сели в машину, и тут в поле зрения Гущина случайно попал счетчик. У него вытянулось лицо.
- Заедем на минуту на вокзал, - обратился Гущин к шоферу...
...Гущин наклонился к билетной кассе.
- Поменяйте мне, пожалуйста, мягкую "Стрелу" на пассажирский некупированный, - попросил Гущин.
Старая, видавшая виды кассирша посмотрела на него поверх очков и сказала осудительно:
- Эх вы, господа командировочные, вечно до последней копейки проживаетесь.
- А как же, - сказал Гущин. - Гулять так гулять! Он получил билет и денежную разницу и засунул все это в старый потертый бумажник, где уныло помещалась одинокая десятка...
- А теперь на Васильевский остров! - сказал Гущин шоферу.
Мелькнули Казанский собор, Адмиралтейство, сверкнул вдали шпиль Петропавловской крепости, надвинулась Биржа, Ростральные колонны...
Гущин привел Наташу в маленький садик на Васильевском острове, где под кустами хоронился обломок фигуры ангела на гранитном постаменте. От ангела уцелел лишь каменный хитон да одно крыло - гордое и красивое, как у лебедя на взмахе.
- Он был необыкновенно хорош, - с нежностью говорил Гущин. - Его второе крыло готовилось к взмаху, он как будто не знал - взлететь ему или остаться на земле. И тут была заложена мысль... - Он вдруг осекся, приметив в траве крупную металлическую птицу.
На обтекаемое тело птицы была накинута железная кольчужка из мельчайших, плотно прилегающих чешуек. Золотистая рябь пробегала по кольчужке, когда птица попадала в перехват солнечного луча
- Кто это? - оторопев, прервал свои рассуждения Гущин.
Проследив за его взглядом, Наташа сказала:
- Господь с вами, Сергей Иваныч, скворца не узнали?
- Но какой он громадный! - растерянно произнес Гущин. - Царь-скворец, чудо-скворец... Ей-Богу, скворец куда лучше ангела. Он-то хоть живой!..
- Что это вы вдруг? - удивилась Наташа
- Может, хватит старины? - просительно сказал Гущин. - Мне захотелось в сегодняшний день.
- Как хотите, Сергей Иваныч, - мягко сказала Наташа - Я совсем не устала.
- И все-таки, хватит прошлого, - настойчиво сказал Гущин. - Тем более, мой Ленинград сейчас вовсе не в этих обломках.
- Ого! - Наташа сделала большие глаза. - Вы опасный спутник, Сергей Иваныч!
- Куда мне!.. - Гущин безнадежно махнул рукой.
Они вернулись к машине, Гущин заплатил весьма солидную сумму по счетчику и хотел дать водителю на чай, но тот наотрез отказался.
- Не надо!.. Вы так здорово нам все объяснили.
Гущин пожал ему руку, и они побрели пешком к мосту лейтенанта Шмидта.
- Вы одиноки, Сергей Иваныч? - участливо спросила Наташа.
- Вовсе нет. У меня семья: жена и дочь, большая, почти ваша ровесница. А почему вы решили?...
- Мне показалось, что у вас никого нет, кроме... - она слабо усмехнулась, - кроме Кваренги.
- Это правда, - угрюмо сказал Гущин. - Хотя я не понимаю, как вы догадались.
- Ну, это несложно, - произнесла она тихо, словно про себя.
- А вы? - спросил Гущин. - Вы, конечно, не одиноки? У вас семья, муж?
- У меня никого нет. Отец погиб на фронте, мать - в блокаду. Меня воспитала бабушка, она тоже умерла - старенькая. И замуж меня не берут. Но я не одинока, Сергей Иваныч.
Они остановились на мосту и стали глядеть на реку и белую ракету, вылетевшую из-под моста. И снова Гущина перенесло в его главную жизнь...
...Девушка лет семнадцати, разительно похожая на Гущина, его дочь Женя, мажется перед зеркалом. Гущин, по обыкновению листавший какой-то альбом с видами Ленинграда, увидел ее отражение в оконном стекле.
- Ты уже мажешься? - спросил он удивленно.
- Давным-давно! Ты не наблюдателен, папа.
- Спасибо. Не могу сказать, что ты меня обрадовала.
- Я, кажется, не давала подписки делать все тебе на радость.
- Разумеется! - принужденно усмехнулся Гущин.
- Или это было условием моего появления на свет? - безжалостно настаивала Женя.
- Ну, ну, перестань. Ты, как мама, любишь добивать противника.
- Что ж, у меня есть чему поучиться, - с вызовом сказала Женя.
Гущин не подхватил брошенной перчатки.
- Ты куда-то собираешься?
Женя пренебрежительно дернула плечами.
- Да ничего интересного!
- Слушай, а может, завалимся в Химки?
- Водные лыжи? - чуть оживилась Женя. - Жаль, я только что сделала прическу.
- А хочешь, пойдем в бар - по кружке ледяного пива с сосисками.
- Это соблазнительно. Но от пива толстеют.
- А в зоопарк? - упавшим голосом предложил Гущин.
- Я уже вышла из этого возраста.
- Ну, а куда ты хочешь пойти? - почти с отчаянием спросил Гущин. - В кино, в ресторан?..
- Не старайся, папа, все равно ничего не выйдет.
- Как странно: все говорят, ты похожа на меня. Но ты вылитая мама.
- Я не большая мамина поклонница, - холодно сказала Женя. - Но кое в чем мамин опыт заслуживает внимания.
- Мама прожила нелегкую жизнь...
- Только не вспоминай войну, карточки и заслуги фронта перед тылом. Все это в зубах навязло. Я имела в виду другие мамины достоинства.
- Какие же?
- Умение быть самой собой, ни с кем и ни с чем не считаться.
- Я лично не вижу в этом... - начал Гущин. Женя зажала уши.
- Только не ссылайся на свой пример! Это, извини меня, просто смешно. Ты, конечно, хороший специалист, все это знают. Но каждый человек, если он не круглый идиот, обязан понимать в своем деле. Ты не думай, что я тебя не люблю, папа, просто детские представления о Великом отце миновали. Я все увидела таким, как есть. И это меня не устраивает, вернее, устраивает на условиях полной свободы. И не будет ни зоопарка, ни планетария, ни водной станции, ни киношки - не рассчитывай на уютный домашний заговор обиженного отца с любящей дочерью против грешной матери...
- Сергей Иваныч, а хотите, я покажу вам свой Ленинград?
- А это удобно?
Наташа засмеялась.
- Я была уверена, что вы скажете что-нибудь в этом духе. Конечно, удобно.
- А где он, ваш Ленинград?
- Совсем рядом - на Профсоюзном бульваре. Они пошли туда пешком.
Возле бульвара им попался навстречу маленький ослик под громадным, нарядным, обитым красным плюшем седлом. На таких осликах катают детей в парках.
- Какая крошка! - удивился Гущин.
- Спасибо скворцу за то, что он такой большой, а ослику за то, что он такой маленький, - нежно сказала Наташа.
- О чем вы? - не понял и отчего-то смутился Гущин.
- Спасибо жизни за все ее чудеса, - так же нежно и странно ответила Наташа
Они подошли к дому Наташиных друзей, миновали двор, толкнули обитую войлоком дверь и сразу оказались в мастерской художника
Чуть не половину обширного помещения занимал гравировальный станок и большая бочка с гипсом. Помимо двух мольбертов здесь находилась приземистая, широченная тахта, десяток табуретов и торжественное вольтеровское кресло. С потолка свешивались изделия из проволоки, напоминающие птичьи клетки, - модели атомных структур, вдоль стен тянулись стеллажи с гипсовыми скульптурами каких-то диковинных фруктов. Картины, рисунки и гравюры свидетельствовали, что мечущаяся душа хозяина мастерской исповедовала множество вер. Суздальские иконописцы, итальянские примитивы, французские импрессионисты, испанские сюрреалисты, отечественные передвижники поочередно, а может, зараз брали его в плен. Но во всех ипостасях он оставался размашисто, крупно талантлив. Да и сам художник был хорош: громадный, плечистый, с кудрявыми русыми волосами, он являл собой в редкой чистоте тип русского былинного богатыря Микулы Селяниновича