- Познакомьтесь, - сказала. Наташа, - мой старый друг - художник Петя Басалаев, мой новый друг - инженер Сергей Иванович Гущин.
Художник тряхнул русыми волосами и размашисто пожал Гущину руку.
- Наташкины друзья - наши друзья.
- Наташа слишком щедра ко мне... - церемонно начал Гущин.
- Мы познакомились только сегодня, на улице, - просто сказала Наташа Но это ничего не значит.
- Конечно! - ничуть не удивился художник. - А ну, дайте вашу руку, обратился он к Гущину.
Тот удивленно протянул ему свою руку.
- Хорошая рука, я сделаю с нее слепок.
- Зачем?
- Для коллекции, - художник мотнул головой на камни. - Там конусом, расширяющимся книзу, свешивалась гроздь гипсовых слепков человеческих рук.
Гущин подошел к камину, чтобы получше рассмотреть эту необычную коллекцию.
- Наташа, дай пояснения, а я покамест гипс разведу, - распорядился художник.
- Вы видите тут руки всевозможных знаменитостей, - тоном завзятого гида начала Наташа - Скульпторов, художников, поэтов, пианистов, скрипачей, ученых изобретателей, мастеровых. Громадные, как лопаты, - это руки скульпторов, пианистов. Большие, но узкие, с тонкими длинными пальцами скрипачей, актеров, людей, владеющих ремеслом. Слабые, недоразвитые поэтов...
- Но при чем тут я? - взмолился Гущин. - Я же никто!
- Чепуха! - оторвавшись от своего занятия, крикнул художник. - У вас хорошая, талантливая рука
Гущин еще раз посмотрел на гипсовую гроздь и обнаружил среди бесчисленных рук трогательный слепок маленькой узкой ступни с тугим натяжением сухих связок на подъеме.
- А чья это нога?
- Великой Улановой! - значительным голосом произнес художник. Садитесь! - указал он Гущину на табурет.
- Я пойду к ребятам, - сказала Наташа
- Гелла тоже дома, - сообщил художник. - Не пошла на работу. Вели ей соорудить "обед силен", как писал князь Георги своему соседу.
Наташа вышла в другую комнату, откуда послышались радостные возгласы и ликующие дикарские вопли.
Гущин с закатанным рукавом сидел перед художником, а тот нежными, ловкими движениями громадных лап накладывал гипс на его кисть.
- Готово! Теперь надо малость подсохнуть. Сидите спокойно, а я на жалейке поиграю.
Он снял с полки тонкую дудочку, взгромоздился на бочку с гипсом, и полились нежные звуки свирели.
Гущин понял, что тут нет никакого ломания. Так вот жил этот художник писал, ваял, рисовал, лепил, а в минуты отдохновения играл на свирели, чтобы полнее отключаться от забот.
Пришло время разгипсовывать Гущина Художник отложил свирель и проделал необходимую работу с присущей ему ловкостью. А тут Наташа и Гелла, худенькая женщина с тающим лицом, внесли круглую столешницу, уставленную бутылками, бокалами, тарелками с бутербродами. Столешницу поставили на два табурета.
- Моя жена Гелла! - объявил художник. - Гелла, это Наташин друг Серега Гущин. Человек с прекрасной рукой.
К вящему удивлению Гущина жена художника обняла его и поцеловала в щеку.
Вбежали два светловолосых мальчика лет шести и сразу повисли на Наташе.
- Мои бандиты, - представил их художник. - Петя и Миша - близнецы. Похожи друг на друга как две капли воды...
- Особенно Миша! - в голос подхватили близнецы знакомую шутку.
Художник с поразительной быстротой наполнил бокалы, не пролив при этом ни капли.
- За искусство! - произнес он торжественно. Все послушно выпили.
Художник снова наполнил бокалы.
- За женщин!
Гущин вопросительно посмотрел на Наташу. Она поняла его взгляд и сказала шепотом:
- Ничего не поделаешь - ритуал. Иначе - смертельная обида.
Художник в третий раз наполнил бокалы.
- За любовь! - и синий взор его подернулся хрустальной влагой.
Гущин осушил последний бокал, и вино ударило ему в голову.
- Чудесное вино! - сказал он. - Похоже на Цимлянское.
- Это перекисшая хванчкара, - спокойно пояснил художник. - Не выдерживает перевозки.
Пришли два молодых поэта. Их приход не вызвал особой сенсации, видимо, они были здесь свои люди. Художник представил их Гущину.
- Беляков и Гржибовский - пииты!.. А это, - обратился он к поэтам, Сергей Иваныч, человек порядочный, не вам чета, авиационный инженер.
Белякова это сообщение ничуть не взволновало, а Гржибовский как-то странно, исподлобья глянул на Гущина, затем перевел взгляд на Наташу.
Беляков, мальчик лет девятнадцати, тоненький, с круглым детским личиком, сразу начал читать стихи звучным, налитым баритоном, удивительным при его мизерной наружности. И стихи были крупные, звонкие, слегка напоминающие по интонации есенинского "Пугачева", но вовсе не подражательные.
- Здорово! - от души воскликнул Гущин. - Как свежо и крепко... словно антоновское яблоко!
- Свежий образ! - иронически сказал Гржибовский, рослый, красивый молодой человек, Наташиных лет.
Гущин смешался.
- Образы - это по твоей части, - заметила Наташа - Только ты не очень-то нас балуешь.
- Почему? - самолюбиво вскинулся Гржибовский. - Есть новые стихи.
Негромким, но ясным, поставленным голосом он прочел коротенькое стихотворение об одиноком фонаре и ранеными глазами взглянул на Наташу.
- Очень мило! - равнодушно сказала она. Поэт вспыхнул и отвернулся.
- Серега, выпьем на "ты"? - предложил художник Гущину.
- С удовольствием, - чуть принужденно отозвался тот.
Они сплели руки, осушили бокалы и поцеловались, причем художник вложил в поцелуй всю свою бьющую через край энергию.
- Пошел к черту! - сказал художник свирепо.
- Пошел к черту! - вежливо отозвался Гущин. Художник стиснул ему руку.
- Нравишься ты мне. Костяной ты человек и жильный. Тебя ветром не сдует.
Красивый поэт Гржибовский запел под гитару смешную и трогательную песню о стране Гиппопотамии.
В разгар пения в мастерскую ворвался темноволосый юноша и с ходу обрушился на хозяина:
- Значит, Верещагин гений и светоч? На него шикнули, он зажал рот рукой. Поэт оборвал песню и отбросил гитару.
- Почему вы перестали? - обратился к нему Гущин.
- А кому это нужно! - неприязненно отозвался поэт.
- Так Верещагин светоч и гений? - снова кинулся на хозяина вновь пришедший.
Тот, рванув на себе ворот рубашки, как древние ратники перед битвой, грудью стал за Верещагина:
- Ты сперва достигни такого мастерства!..
- Ерунда - фотография.
- А колорит - тоже ерунда?
- Колорит? - язвительно повторил вновь пришедший. - Колер у него, как у маляров, а не колорит.
- П-прошу покинуть мой дом! - от бешенства художник заговорил "высоким штилем".
- Да ноги моей у тебя не будет, натуралист несчастный!
- Мальчики, мальчики, будет вам! - кинулась к ним Наташа. Опомнитесь, как не стыдно!
Художник и его оппонент дрожащими руками взялись за бокалы.
- Только ради Наташки, - с натугой проговорил художник. - Твое здоровье!
- Наташа, только ради тебя, - в тон отозвался темноволосый, - твое здоровье!
И они чокнулись.
Гущин почувствовал внезапную усталость и заклевал носом.
Он борол сонливость, улыбался вновь прибывшим: печальному
Мефистофелю, оказавшемуся видным
режиссером, и девушке с бледным русалочьим лицом,
Она сразу подсела к Гущину и спросила таинственным
голосом:
- Я из "Смены". Как вы оцениваете современную молодежь?
- Прекрасная молодежь! - от души сказал Гущин. - Горячая, заинтересованная...
- Благодарю вас, - сказала русалка тем же намекающим на тайну голосом, но дальнейшего Гущин не услышал - он задремал.
Правда, сквозь дрему он услышал еще, как Наташа сказала:
- Оставь человека в покое, дай ему отдохнуть. Порой в его сон проникали и звуки гитары, и пение, и разговор, то разгорающийся, то затихающий, словно пульсирующий. Но видел он другое застолье, в собственной, только что полученной, новенькой квартире, много лет назад. Он видел свою жену в пору женского расцвета, с молодыми, горячими глазами, и себя, лишь начавшего седеть, и молодых своих друзей, и золотоволосого юного Зигфрида возле Маши.