— Филипп, царь македонцев, считал отцом Александра себя. Неужели он ошибался? Неужели нашего высокомудрого повелителя зачал один из таких молодцов, как ты?

Купец схватился за голову. Новобранцы оцепенели от ужаса. Дракил заорал:

— О нечестивец! На тебя сейчас небо опрокинется! Да, Филипп ошибался. — Дракил понизил голос. — Но… говорят, будто Александра зачал сам Зевс-громовержец!..

Дракил откинулся назад и обвел всех торжествующим взглядом. Изумленные воины не проронили ни звука. Феаген покачал головой и пробормотал:

— Что-то не верится. Это обычная уловка блудливых жен — переспят с кем-нибудь из соседнего двора, а потом сваливают на богов.

— О глупец! — воскликнул Дракил. — Что ты понимаешь! Разве Леда, супруга Тиндара, не родила своего сына Полидевка от Зевса, который явился к ней в лебедином образе? Разве не от Зевса и смертной женщины Семелы произошел Дионис?

— А Геракл? — несмело вмешался в спор беотиец Лаэрт. — Он тоже родился от Зевса и обыкновенной женщины Алкмены.

— Да! — подхватил купец, ободренный поддержкой. — И разве не сделал громовержец своей возлюбленной сестру Кадма, финикийскую царевну Европу, когда похитил ее под видом быка?

— Ну и бабник же был наш батюшка Зевс, — пробормотал Феаген.

— А Даная из Аргоса? — продолжал купец, не расслышав кощунственных слов командира. — Антиопа из Беотии? Она принадлежала к твоей общине, Лаэрт. Так ведь, а?

— Да… кажется, — неуверенно ответил беотиец. Он уже сожалел, что затеял этот опасный разговор.

— Если так, то почему Зевсу не побыть и с Олимпиадой? — напирал на Феагена купец. — Как ты ни возражай, Александр все равно сын бога. Не говорят ли об этом его дела, убей меня гром? Уже в детстве он прославился как человек, смелый до безрассудства. Раз к Филиппу привели коня по кличке Букефал. Коня испытывали за городской стеной. Никто не мог с ним справиться. Самых лучших наездников сбрасывал Букефал. Рассердился Филипп и велел увести его прочь. Ну Александр и сказал тогда: "Какого — слышите? — великолепного коня теряют из-за того, что в седле не умеют сидеть". Филипп еще больше рассердился: "Не высмеивай старших за то, чего сам не можешь сделать!" "Разреши, и я его укрощу", — отвечает Александр. Тут хохот поднялся кругом: все думают, что сыну царя пошутить захотелось. "Попробуй", — сказал Филипп. Александр подбегает к Букефалу, хватает коня под уздцы и поворачивает головой против солнца, — он заметил, что скакун пугается собственной тени. Молодец наш погладил коня, успокоил, и вдруг прыжок! — и он уже на спине Букефала. Конь — на дыбы, но Александр удержался. Тогда Букефал рванулся с места и стрелой умчался прочь. Что тут стало! Филипп плачет, Олимпиада плачет, все плачут — пропал наследник, живым его не видеть… И что вы думаете, убей меня гром? Вечером Александр возвращается целехонек верхом на коне, и Букефал — овечки смирней! Сын какого смертного способен на такой поступок? Нет сомнения, Александра охраняет рука божества.

— При чем тут божество? — проворчал Феаген. — Говорят, у них там, в Македонии, много коней. Не диво, что любой македонец ловко сидит в седле. Александр же оказался лучшим из всех потому, что привык к самым резвым коням. Не на кляче же обучался сын царя верховой езде?

— А его ум? — возразил купец. — Он мудрей Сократа! Для него нет тайн, — все, что вокруг, ему понятно, все, что было, есть и будет, известно. Говорят, он помнит наизусть всю «Илиаду» слепца Гомера! Кто из детей простых смертных на это способен?

— Еще бы! Ведь его учил сам Аристотель. Если бы ко мне приставили такого воспитателя, я был бы не глупей Александра.

— Не болтай! — оборвал Феаген купец. — Ты не забыл, друг Лаэрт, битву при Херонеа? Она ведь произошла на земле беотийцев?

— Не забыл.

— Знаете, как отличился тогда Александр, убей меня гром? Ему и двадцати тогда не стукнуло. Он первым начал бой и поколотил священный отряд фиванцев. Разве не божество управляло рукой Александра?

— Чего ты заладил: "Божество, божество"?! — рассердился Феаген. Каждый ребенок поймет, почему Александр лез на пики, точно пьяный фракиец. Он славы хотел! Македонцы ночей не спали, думали все, как Элладу захватить. При дворе Филиппа только и говорили, что про битвы да походы! Ну, Александр и наслушался этих разговоров, о славе стал мечтать. Честолюбивый человек. Завидовал победам отца, губы кусал, ругался, боялся, что на его долю ничего не останется. Я не так уж туп, как тебе кажется, тоже кое-что увидел и услышал за эти три года. Кстати, не ори так и не брызгай мне слюной прямо в лицо, — гром тебя, может быть, и не убьет, но я-то непременно хвачу кулаком по лысине. Забыл, дуралей, что я тебе командир?

Дракил живо присмирел. Феаген с ожесточением сплюнул в огонь.

— Разбойник твой Александр, а не сын бога, — добавил он зло. Ограбил нас, теперь грабит персов. А потом кого? И к тому же, он пьянчуга, болтун и хвастун, падкий на лесть.

— Хм… — Дракил хитро прищурил глаз и ухмыльнулся. Вот тебе и молчаливый Феаген! Не наговорил ли командир много лишнего, а? Даже юнцы об этом догадались, — ого, как вытаращили они свои красивые, но глупые глаза! И вздумай Дракил передать кое-кому слова земляка… Толстяк воспрянул духом. Он почувствовал свое превосходство и нагло расхохотался.

— Нет, ты не прав, друг Феаген! — вскочил Дракил, задрав свою большую голову. — Убей меня гром, если ты прав! Послушай-ка меня! При Гранике нас было всего тридцать тысяч пехоты и пять тысяч конницы. Так? У персов же чуть ли не двадцать тысяч греческих наемников и примерно столько же конных и пеших лучников. Выходит, на пять тысяч больше. Причем они стояли на высоком, обрывистом берегу, а нам пришлось наступать через болото и по речной воде. Так? И все же Александр поколотил неприятеля. Поколотил крепко. Скажи: кто даровал ему победу, если не сила неба? Под Иссой на нас навалилось уже сто тридцать тысяч персов, но Александр и этих разбил в пух и прах. Кто преподнес ему победу, если не божество? Не зря он говорил тогда: "Само божество лучше всего борется за нас". Я не помню ни одной битвы, когда мы не сумели бы отлупить этих двуногих скотов. Все это — от неба. И, наконец, Египет. Помнишь ты поход к оракулу Аммона, когда мы чуть не пропали без воды в Ливийской пустыне? Разве жрецы не признали Александра сыном главного египетского бога?

— Все это бред, — проговорил Феаген. — Персы — народ храбрый, да оружие у них никуда не годится. Боевым приемам их не обучают, — кто как умеет, так и дерется. Поэтому-то один македонец устоит против трех варваров. Да и сама Персида нынче одряхлела. Я слышал, будто у них что ни день, то усобица меж сатрапов или мятеж, — тут много разных племен, иранцы их грабят, вот они и берутся за топор. Народ совсем от поборов обнищал. Оплевана страна, опозорена своим царем. Говорят, их, этих царей, безбородые евнухи по своей воле сажают на трон и сами же убивают по наущению царских жен и их любовников. Евнух Богоаз тем и прославился, что поставил на царство и убил трех царей; он и до четвертого добрался бы, да Кодоман вовремя отрубил ему голову. Персида — все равно что больной человек. Откуда у больного сила? Понятно тебе? Ну, а что касается жрецов Аммона, то… если я схвачу тебя за горло да стисну как полагается, ты меня признаешь не только сыном, братом, дядей, племянником, дедом, внуком, шурином, деверем, тестем или зятем бога, но даже отцом всех богов, какие только существуют. Ясно? Ну, ладно. — Феаген устало махнул рукой. — Верно сказано: не береди улегшегося горя. И еще сказано: живем не как хотим как можем. Похлебка готова?

Марафонец и сам понял, что болтал нынче без меры. Три года молчал глядел, слушал, прозревал (ведь когда-то и он верил, что Александр — сын бога!), копил злобу и вот: не удержался, выплеснул ее в лицо Дракилу. Это Лаэрт, рябой дурак, подвернулся под руку со своим нелепым вопросом, чтоб ему в тартар провалиться.

— Но, Феаген… — начал было Дракил опять, однако Феаген, желая прекратить спор, гневно прикрикнул: