Химена: Сравнить их можно разве только в шутку! Будь даже Гамлет благороден, смел, Родриго выше, ибо он умел Все чувства подчинять рассудку!
А.А.: Увы, любезная Химена, истина требует признать, что и благородному Родриго не всегда удавалось подчинять свои чувства голосу разума. Да и вам тоже не удалось совершить над собой такого насилия, за что ярые ревнители правил классицизма даже упрекали вас в безнравственности…
Химена (вспылив): О наглость! Неужели сей же час Ему не возразит никто из вас?
А.А.: Успокойтесь! Я сам как раз и собираюсь возразить на это нелепое обвинение. Я – то ведь считаю, что вы поступили так, как только и могла поступить любящая женщина. Но сторонники строгого соблюдения правил мыслили иначе. Они утверждали, что, после того как благородный Родриго, выполнив свой сыновний долг, отомстил вашему отцу, вы обязаны были вырвать любовь к Родриго из своего сердца…
Химена (в ужасе протягивает к Родриго руки): Жестокосердые! До гибельного мига Я буду лишь твоей, о милый мой Родриго!
А.А.: Вот видите! Оказывается, и вы сами невольно вступили в конфликт с эевнителями правил классицизма.
Гена: Архип Архипыч, а кто они такие были – эти ревнители?
А.А.: Ну, был, например, такой драматург, современник Корнеля, Жорж Скюдери. Так вот он писал буквально следующее: "Я имею з виду доказать, что содержание этой пьесы о Сиде ничего не стоит; что оно противоречит основным правилам драматической поэзии…" Примерно в том же духе высказывался и кардинал Ришелье…
Гена: Это какой Ришелье? Тот самый, которого д'Артаньян терпеть не мог?
А.А.: Ну да! Он ведь был не только кардиналом, но и поэтом…
Софья: Ах, он был не токмо поэтом! Он был законодателем вкуса, высшим судией в вопросах классицизма! Нет числа его заслугам!
Гамлет: Черт бы его побрал с его заслугами!
Софья: Простите, я, верно, ослышалась? О ком это вы, господин Гамлет?
Гамлет: О вашем хваленом Ришелье! Если б с ним обошлись по его заслугам, черта с два ушел бы он от порки!
Милон: Сударь, быть может, это и противу правил, чтобы хозяин дома указывал гостю на соблюдение приличий, однако ж смею заметить: здесь дамы!
Гамлет: О да, я вижу, милорд, что здесь есть магнит попритягательнее вас!.. Леди, можно к вам на колени?
Софья (в ужасе): Что слышу я? Ужель меня не обманывает мой слух?
Гамлет: То есть – виноват: можно голову к вам на колени?
Софья: Ах! Мне дурно! (Падает в кресло.)
Милон: О боже! Она в обмороке! Какое несчастие! Дайте сюда скорей нюхательной соли!
Гена (тихо): Архип Архипыч, что-то Гамлет, по-моему, на этот раз действительно перехватил, а?
А.А.: Сдается мне, Геночка, что ты так и не удосужился до сих пор прочесть Шекспира, а про Гамлета знаешь больше понаслышке. Даю тебе честное слово, что Гамлет сейчас ведет себя в строгом соответствии с шекспировским текстом…
Милон: Кажется, она очнулась?
Софья (слабым голосом): Благодарю, мой друг, мне лучше… Ах, что я вижу! Этот ужасный человек все еще здесь!
Милон: Надеюсь, принц, вы и сами понимаете, что дальнейшее пребывание ваше в сем доме невозможно.
Софья: Да! Сей же час оставьте мой дом! Вам среди нас не место!
Гамлет: Распалась связь времен… Софья, ступай в монастырь! Прощай, прощай и помни обо мне! (Уходит.)
Милон: Наконец-то этот господин нас покинул…
Софья: Как говаривал в подобных случаях мой дядюшка, вот злонравия достойные плоды… Ну не стыдно ль вам, любезный Архип Архипович?
А.А.: Чего же именно, по-вашему, я должен стыдиться?
Родриго: Вы тщились доказать – о, боже сохрани! Что этот господин хоть в чем-то нам сродни!
А.А.: По-моему, отчасти я это даже доказал. Ведь только что и вы и благородная Химена вынуждены были признать, что и вам не всегда удавалось подчинять свои чувства велению долга!
Родриго: Но мы не опускались до бесчинства!
Химена: (назидательно). И строго соблюдали три единства!
Гена: Три единства? Архип Архипыч, про что это они? Что это значит-три единства?
Химена (со скорбью в голосе): Увы, паденье далеко зашло! Не знает он заветов Буало…
Гена: И правда, не знаю. А кто он такой, этот Буало?
А.А.: Это, Геночка, был крупнейший теоретик классицизма. Он написал знаменитую книгу "Поэтическое искусство", в которой сформулировал основные правила этой школы. Одним из главных правил было учение Буало о трех единствах: единстве действия, единстве места и единстве времени. Драматическое произведение, в котором нарушалось хотя бы одно из этих трех единств, считалось потерпевшим фиаско…
Химена: Да, Буало велел нам помнить о рассудке: Одно событие, вместившееся в сутки, В едином месте пусть на сцене протечет; Лишь в этом случае оно нас увлечет…
А.А.: Вы уверяете, любезная Химена, что сами всегда строго соблюдали все три единства. Насколько я помню, в трагедии "Сид", героиней которой вы являетесь, не соблюдается единство времени. Действие этой трагедии длится не сутки, а целых четыре месяца!
Софья: Фи! Какая мелочность! Разве иной раз поэт не может отклониться от правил и разрешить себе столь малую вольность?
А.А.: Ну разумеется, может! И чем больше позволяли себе поэты таких вольностей, тем чаще они оказывались победителями.
Милон: О нет! Сие утверждение ваше противно здравому смыслу.
А.А.: Ничуть! Вот вам история, случившаяся с тем же Корнелем. Под давлением своих критиков он написал однажды трагедию "Гораций", в точности соответствующую решительно всем правилам… Действие этой трагедии продолжается ровно сутки. Герои ее не испытывают никаких колебаний, даже таких мимолетных и кратких, какое испытали вы, господин Родриго. На сей раз поэтом были довольны все строгие критики во главе с самим Ришелье…
Милон: Вот видите! Стало, соблюдение правил привело Корнеля к наивысшей победе!
А.А.: Увы! "Сид" – бессмертен. Во Франции до сих пор жива поговорка: "Это прекрасно, как "Сид"!" А "Гораций"? Разве можно даже сравнивать эту трагедию с "Сидом"?
Милон (строго): Я вижу, сударь, вы хотите во что бы то ни стало унизить славного Корнеля!
А.А.: Напротив! Я хочу его возвысить! Он был великим поэтом. Но лишь в тех случаях, когда своему вдохновению и правде жизни доверялся больше, чем мертвым правилам…
Софья: Однако ж, если вовсе не следовать правилам, можно дойти до полной бессмыслицы…
Химена (саркастически, как о полном абсурде): Коль было б так, поэт, не ведая сомнений, Вогнал бы тридцать лет в короткий день на сцене. Вначале юношей к нам вышел бы герой, А под конец он был бы старцем с бородой…
А.А.: А хоть бы и так! Признаться, я не вижу в этом ничего ужасного!
Милон: Но это было бы чудовищно!
Софья: Немыслимо!
Милон: Неправдоподобно!
Родриго: Такая пьеса, оскорбляя чувства, Была бы за пределами искусства!
Софья: Ах, оставьте эти софизмы. К чему обсуждать то, что возможно лишь в безумном сне!
Лакей (входя): Их высокоблагородие доктор Фауст!
Софья: Проси! (Пауза.) Ну что же ты стоишь?
Лакей: Не знаю уж, как и докладывать.
Милон: Да что такое? Ведь ты уж доложил! Сказано, проси!
Лакей: Так что они-с втроем!
Милон: Кто втроем? Ты же доложил про доктора? Стало, он один?
Лакей (загадочно): Един, но в трех лицах…
Милон: Вот видите, господа! Ну можно ли таких глупцов, как этот простолюдин, помещать в трагедию, как это постоянно делает ваш Шекспир?.. Уж непременно все напутают! (Снисходительно.) Ладно, один или трое – все равно, проси!