Но Милон был несправедлив к лакею. Колебания того были более чем оправданны. Ибо в гостиную входит и не один человек и не трое. "Един, но в трех лицах" – точнее, пожалуй, и не скажешь. Словом, вошли два поразительно похожих друг на друга старика и юноша, в чьем молодом лице безошибочно угадываются те же самые черты, что в старческих лицах.

Гена: Архип Архипыч, их и вправду трое! А кто же из них Фауст?

А.А.: Все трое, Геночка. Вот этот старик – Фауст, который появляется в самом начале трагедии…

Первый старик (глухим и каким-то потухшим голосом): Я богословьем овладел, Над философией корпел, Юриспруденцию долбил И медицину изучил. Однако я при этом всем Был и остался дураком…

Гена: А юноша – это кто? Его сын?

А.А.: (с досадой). Да нет! Это тот же самый Фауст, но уже после того, как Мефистофель вернул ему молодость…

Юноша (звонко, голосом, полным упоения жизнью): О небо! Я люблю! О Маргарита! Моя душа тебе одной открыта! Один лишь взгляд, один лишь голос твой Дороже мне всей мудрости земной!

Гена: А другой старик?

А.А.: А это Фауст трагедии. Фауст, уже вторично постаревший, узнавший всю мудрость мира.

Второй старик (его голос тоже глухой и усталый, но ничуть не похож на голос первого. Он мужественнее, просветленней, он исполнен внутренней силы): Остановись, мгновенье! Жизни годы Прошли недаром, ясен предо мной Конечный вывод мудрости земной: Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идет на бой!

А.А.: Благодарю вас, господа Фаусты! Вы мне больше не нужны. Можете быть свободны… (Те выходят.) Ну-с, любезная Софья? Что вы теперь скажете?

Софья: Скажу, что после явления сей треглавой гидры даже Гамлет уже не кажется мне таким чудовищем!

Милон: О да! Его мы упрекали в раздвоенности. А этот Фауст пал еще ниже: он смел явиться к нам втроем!

Софья: Кто автор сей безумной пьесы?

А.А.: Великий Гете!

Софья: Вот как? Великий? Законодатели правил классицизма называли Шекспира пьяным дикарем и варваром. Но этот ваш Гете еще больший варвар, нежели сам Шекспир!

Очевидно, реплика Софьи оказалась для Архипа Архиповича последней каплей: он включил дистанционное управление, и вот наши герои уже снова в комнате профессора обсуждают удивительные события, свидетелями и участниками которых они только что были.

А.А.: Ну как, Геночка? Скучно тебе было в гостях у Софьи и Милона?

Гена: Да, оказывается, с ними не соскучишься… Архип Архипыч, а знаете, я теперь окончательно убедился, что был прав! Все происходит точно как я говорил! Талантливый поэт создает правила. А потом приходит другой, еще более талантливый. Он доказывает, что эти правила уже устарели, и начинает их нарушать…

А.А.: Так-так… Ну, а в данном случае кто, по-твоему, этот гениальный поэт, доказавший, что правила классицизма устарели?

Гена: Как кто? Шекспир!

А.А.: Да, Геночка. Схема твоя очень логична, ничего не скажешь. Одна только маленькая неувязочка получается.

Гена: Какая неувязочка?

А.А.: Да ведь Шекспир-то написал "Гамлета" за тридцать пять лет до того, как Корнель написал своего "Сида"! И правила классицизма были созданы уже после Шекспира… Кстати, классицисты считали, что Шекспир варвар именно потому, что он не знал их правил. Они искренне верили, что если б он знал эти правила и следовал им, он написал бы гораздо лучше.

Гена (растерянно): Как же так… А я думал… Что ж это выходит, в искусстве нет никакого прогресса?

А.А.: А почему это предположение кажется тебе таким невероятным?

Гена: Архип Архипыч, хватит вам притворяться! Вы что, дурачком меня считаете? Да прогресс – он же всюду есть: и в истории и в технике… Где жизнь – там и прогресс! Значит, и в искусстве он есть тоже. Что, искусство хуже техники, что ли?

А.А.: В технике – там все просто! Паровой двигатель – шаг вперед по сравнению с лошадью и телегой. Двигатель внутреннего сгорания – еще один шаг. Электричество – еще один… По-твоему, значит, и искусство развивается точно так же? Со ступеньки на ступеньку, все вверх и вверх, и каждый новый поэт оказывается выше предыдущего…

Гена: В общем, по-моему, так же.

А.А.: Тогда, значит, современные поэты должны быть лучше Пушкина – ведь так?

Гена: Так я и знал, что вы это скажете! Ну и что? Конечно, лучше! В чем-то безусловно лучше!

А.А.: Ну и ну!

Гена: Ничего не "ну"! Я все обдумал. Ясное дело, для своей эпохи Пушкин был выше всех. Он же гений! Но ведь после него сколько всяких открытий в поэзии было сделано – Некрасовым, Маяковским, ну и другими. Пушкин же их не читал! А современный поэт читал и может использовать все их открытия. Вот и выходит, что в чем-то он и правда лучше Пушкина. Не во всем, конечно, но в чем-то обязательно лучше. И ничего тут обидного для Пушкина нет. Ведь жизнь-то развивается!

А.А.: Жизнь развивается, но Пушкина тем не менее никто из русских поэтов пока не превзошел.

Гена: Но ведь вы сами говорили, что Маяковский был новатором, что он много нового изобрел. Зачем же тогда ему было все это изобретать, если Пушкина все равно не догонишь и не перегонишь? Писал бы себе как Пушкин!

А.А.: А вот это, Геночка, очень интересный вопрос. В самом деле, зачем поэты все время стремятся обновлять язык поэзии?

Гена: Вот и я говорю – зачем?

А.А.: Позволь я пока уклонюсь от ответа…

Гена: Ага! Сдаетесь?

А.А.: Да нет, просто я боюсь, что мы с тобой можем опоздать к началу эксперимента.

Гена: Какого еще эксперимента? Нет уж, давайте доспорим…

А.А.: Я думаю, Геночка, что, если я тебе скажу, кто проводит этот эксперимент, ты и сам захочешь отложить наш спор.

Гена: А кто его проводит? Неужели Шерлок Холмс?

А.А.: Он самый!

Гена: Ну тогда ладно. Так и быть, потом доспорим…

Зал, где собрались литературные герои желающие присутствовать при новом эксперименте прославленного Шерлока Холмса Среди публики – Архип Архипович и Гена. На сцене, за столом, – Холмс и, разумеется его неизменный спутник доктор Уотсон. В некотором отдалении от них, за специальным барьером (как это принято в зале суда) – король Клавдий, дядя принца Гамлета. Он – в наручниках Его охраняют два полисмена и незадачливый коллега Холмса, инспектор Скотланд-Ярда Лестрейд. В зале – легкий гул голосов, как это всегде – бывает перед началом какого-нибудь действия. Но едва только Холмс встает, все смолкают.

Холмс (торжественно): Джентльмены! Эксперимент, который я хочу предложить вашему вниманию, заключается в следующем. Я произношу слово, а человек, подвергаемый испытанию, должен тотчас же совершенно автоматически произнести любое другое слово. Первое, которое придет ему в голову. Даже если это будет чепуха, нонсенс, вздор… В итоге я на основании его собственных слов расскажу вам, что у него на уме, о чем он думает и что скрывает. Мой ученый друг доктор Уотсон мог бы дать вам медицинское и психологическое объяснение, хотя, я полагаю…

Уотсон (в полной уверенности, что теперь настал его черед): Джентльмены! Я расскажу вам о законах ассоциативного мышления, о заторможенных рефлексах. о гипнотическом внушении и прочем, что поможет моему другу Холмсу дать простор вашим подсознательным ассоциациям и проникнуть в глубины вашего сознания и даже подсознания. Я буду краток и займу у вас не более сорока минут… (Гул разочарованных голосов.)