Вскоре после того, что произошло, собрание окончилось и мы отправились домой. В моей голове звучали проповеди, призывы и молитвы, которые я услышала. Казалось, что все в природе изменилось. Во время собрания небо по большей части было затянуто тучами, шел дождь, и мои чувства были созвучны с погодой. Теперь же ярко светило солнце, рассеивая мрак и наполняя землю светом и теплом. Деревья и трава были нежно-зелеными, а небо ярко-голубым. Казалось, земля улыбается, покоясь в Боге. Так и лучи Солнца Праведности проникли сквозь тучи и мглу моего разума и рассеяли уныние.
Мне казалось, что каждый должен находиться в мире с Богом и быть оживотворен Его Духом. Куда бы я ни посмотрела, все, казалось, претерпело изменения. Деревья стали красивей, птицы заливались еще более сладостным пением, словно в своих песнях они славили Создателя. Мне не хотелось ничего говорить, так как я боялась, что счастье кончится и я потеряю такое чудесное свидетельство любви Иисуса ко мне.
Приближаясь к нашему дому в Портленде, мы прошли мимо рабочих, трудившихся на улице. Они разговаривали друг с другом на обычные темы, но мои уши были глухи ко всему, кроме славословия Богу, поэтому в их словах я слышала лишь "благодарения" и "осанны". Обратившись к матери, я спросила, почему эти люди славят Бога, но не ходят на молитвенные собрания. Я тогда не поняла, отчего слезы выступили на [19] глазах матери и нежная улыбка осветила ее лицо, едва она услышала мои простые слова, напомнившие ей об ее собственном подобном опыте.
Моя мать очень любила цветы, и ей доставляло большое удовольствие разводить их, делая таким образом дом привлекательным и приятным для детей. Но наш сад никогда еще не был так приятен мне, как в тот день после нашего возвращения. Я видела отражение любви Иисуса в каждом кусте, бутоне или цветке. Эти проявления красоты, казалось, на своем особом языке говорят о Божьей любви.
В нашем саду рос прекрасный розовый куст, именуемый Розой Саронской. Я помню, как подходила к ней и благоговейно прикасалась к ее нежным лепесткам, ибо в моем понимании они обладали святостью. Мое сердце переполнялось нежностью и любовью к этим прекрасным Божьим творениям, ибо я имела возможность воочию видеть Божественное совершенство в цветах, украшающих землю. Бог позаботился о них, и Его всевидящее око пребывало на них. Он создал цветы и сказал, что они хороши.
И я подумала: если Он так заботится о цветах, что наделил их красотой, то насколько нежнее охраняет Он детей, которые созданы по Его образу и подобию. Я тихо повторяла себе: "Я дитя Божье, Его любящая забота окружает меня. Я буду покорной и никогда не огорчу Его, а буду только славить Его дорогое Имя и всегда любить Его".
Моя жизнь представилась мне в другом свете. Несчастье и болезни, омрачавшие мое детство, казалось, послужили мне во благо, чтобы отвратить сердце мое от мира и его пустых забав и привлечь его к вечным небесным ценностям.
Вскоре после нашего возвращения с лагерного собрания я и несколько других людей были с испытательным сроком приняты в Церковь. Я очень много размышляла о том, каким должно быть крещение. Даже будучи совсем юной, я понимала, что только один способ крещения разрешен Священным Писанием - полное погружение. Некоторые из моих сестер - членов методистской церкви - тщетно пытались убедить меня, что библейским крещением является кропление. Методистский [20] служитель согласился крестить погружением тех кандидатов, которые предпочитали этот способ, хотя и объявил, что кропление одинаково приемлемо для Бога.
Наконец настало время и нам стать участниками этого торжественного обряда. Был ветреный день, когда мы, двенадцать человек, спустились на морской берег, чтобы принять крещение. Волны были достаточно высоки и с брызгами разбивались о берег, но я приняла этот тяжелый крест, и мир, наполнивший меня, был подобен тихой реке. Когда я вышла из воды, мои силы почти оставили меня, ибо на мне почила сила Господа. И я почувствовала, что отныне не принадлежу этому миру, а восстала из водной могилы для новой жизни.
Во второй половине того же дня я стала полноправным членом Церкви. Рядом со мной стояла молодая женщина, которая также была кандидатом для принятия в члены Церкви. Я пребывала в покое и счастье, пока не заметила золотые кольца на пальцах сестры, а также большие сережки в ее ушах. Затем я обнаружила, что ее шляпка была украшена искусственными цветами и имела дорогие ленты, отделанные кантами. Мое настроение ухудшилось от столь откровенной демонстрации тщеславия со стороны одной из тех, кто претендует на звание последовательницы скромного и смиренного Иисуса.
Я ожидала, что служитель шепотом сделает этой сестре замечание или даст ей правильный совет, но ему, очевидно, был безразличен ее яркий наряд, и он не высказал ей ничего. Нам обеим была протянута рука общения. Рука, украшенная драгоценностями, была пожата представителем Христа, и нас обеих вписали в церковные списки.
Указанное обстоятельство вызвало у меня немалое смятение и переживания, и я вспомнила слова апостола: "Чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением волос, ни золотом, ни жемчугом, ни многоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию" [21] (1 Тим. 2:9, 10). Этот библейский совет, казалось, открыто предается забвению теми, кого я представляла преданными христианами и чей христианский опыт был гораздо больше моего. Если на самом деле, как я полагала, грешно носить экстравагантную мирскую одежду, то христиане данной церкви, без сомнения, должны понять это и сообразовываться с библейскими нормами. Для себя лично я решила неуклонно следовать своему пониманию христианского долга. Я не могла не чувствовать, что несовместимо с духом Евангелия тратить Богом данное время и средства на украшение собственной персоны. Скромность и самоотречение более приличествуют тем, чьи тяжкие грехи стоили Сыну Божьему жизни и ради кого Он пошел на великую жертву.
Глава III. ЧУВСТВО ОТЧАЯНИЯ
В июне 1842 года Уильям Миллер прочитал в Портленде второй курс своих лекций. Я полагала, что посещать его лекции - большое преимущество, поскольку я впала в уныние и не чувствовала себя готовой встретить моего Спасителя. Этот второй курс лекций еще больше взволновал весь город, чем первый. За небольшим исключением, двери церквей различных деноминации закрылись перед Миллером. В многочисленных беседах с различных кафедр его оппоненты пытались разоблачить его так называемые фанатичные заблуждения, однако толпы благодарных слушателей стремились на его собрания, несмотря на то, что многим из них не хватало места в залах, где проходили лекции.
На собраниях царили необычная тишина и внимание. Манера У. Миллера проповедовать не была яркой, он не блистал ораторским искусством, но делал свою работу четко, потрясая слушателей фактами, пробуждавшими их от безразличного равнодушия. По мере продвижения вперед он подкреплял свои положения и теории выдержками из Священного Писания. Убеждающая сила его слов была настолько велика, что, казалось, он штампует их, создавая новый язык язык Истины.
Миллер являлся человеком учтивым и сострадательным. Я видела, как однажды, когда все места в зале были заполнены, [22] а вокруг кафедры толпился народ, он сошел в зал, протиснулся между людьми, взял за руку какого-то немощного старика, нашел для него место, а затем вернулся на кафедру и продолжил свою речь. И на самом деле, его справедливо называли отец Миллер, так как он очень заботливо относился к тем, для кого служил, обладал приятными манерами, был человеком добрым и милосердным.
У. Миллер показал себя интересным оратором, и его проповеди убеждали как исповедующих христианство, так и не пришедших к покаянию. Иногда его собрания были особо торжественны. Многие принимали обличение Духа Божьего. Седовласые старцы и пожилые женщины робкими шагами проходили вперед, зрелые люди, молодежь и дети были глубоко взволнованны. Стоны, плач и славословие Богу соединялись на алтаре молитвы.