– В позапрошлое воскресенье, – твердо ответила женщина.

– Утром? Вечером? – быстро спросил Потапов.

– Под вечер.

– Так… – Потапова от волнения зазнобило.

В это время в окне показался шофер Коля:

– Вот, товарищ майор. Говорят, что такого не было и нет.

– Конечно, нет и не могло быть, – рассеянно сказал Потапов, даже не посмотрев в сторону шофера.

Адалия Петровна еще ничего толком не понимала, но уже чувствовала – случилось что-то тревожное.

– Не волнуйтесь, Адалия Петровна, – успокаивал ее Потапов, сам волновавшийся оттого, что теперь он был почти уверен в беспокоившей его мысли. – Значит, он уехал вчера?

– Да, да… Сказал: «Еду на пару дней в Борск повидать однополчанина». С ним что-нибудь случилось? Или он…

– Успокойтесь. Скажите, когда он жил у вас, он больше бывал дома?

– Да, больше дома сидел. Газеты читал. Писал.

– Никаких своих вещей или бумаг он, конечно, не оставил?

– Даже газеты и те взял с собой.

– А какие у него были вещи?

– Все что на нем и портфель. Больше ничего. Он говорил, что вещи его идут багажом из Ленинграда.

– Ясно. Опишите мне его внешность.

– Боже мой, ну как это сделать? Я не умею…

– В чем он был одет?

– Господи, дай памяти. Значит, пиджак… серый. Брюки в сапоги. Украинская рубашка, такая… с тесемочками на вороте…

– Ясно. А какое у него лицо, глаза, волосы?

– Ой! – Адалия Петровна вскочила, сбегала в соседнюю комнату и вернулась с пухлым семейным альбомом. – Тут есть его фото. Мой муж и он. Они сфотографировались когда-то. На курорте, где и познакомились. Еще до войны. Вот…

Потапов впился взглядом в фотографию. Адалия Петровна хотела пояснить, кто на фотографии Окаемов, а кто – ее муж, но Потапов остановил ее.

– Окаемов вот этот? – прервавшимся от волнения голосом спросил он.

Фотография точно подсказала его памяти лицо того человека, которого он встретил на перекрестке, идя посмотреть, как проводит прием Вольский…

– Да, это он.

– По сравнению с этой фотографией он изменился сильно?

– Нет. Только седина в волосах появилась.

Потапов справился с волнением и встал:

– Ну вот и всё, Адалия Петровна. Я возьму у вас до завтра эту фотографию. Утром вы получите ее в полной сохранности.

– Пожалуйста, пожалуйста… Но что все-таки случилось?

Обдумывая ответ, Потапов пристально смотрел на встревоженную женщину. И он решил сказать ей все.

– Как это вам не будет обидно, Адалия Петровна, вы должны знать, что приютили у себя в доме опасного человека. И, конечно, он никакой не писатель и не друг вашего сына. Он хитро и подло обманул вас, спекулируя на вашем материнском чувстве. Ему нужен был ваш дом, чтобы на время скрыться. И всё…

Адалия Петровна выслушала это с окаменевшим лицом. Ее устремленный мимо Потапова взгляд выражал недоумение и страдание.

– Зачем? Боже мой… Я же мать… – тихо произнесла она.

– Для таких людей, Адалия Петровна, ничего святого не существует.

– Что же теперь делать? – растерянно спросила Адалия Петровна, и вдруг в глазах ее вспыхнул гнев. – Он же должен вернуться.

– Это, Адалия Петровна, исключено. Сюда он не вернется. Ну а если вернется, ваш долг, ваша обязанность и виду не показать, что вы что-то знаете. А все необходимые меры примем мы. И вообще прошу вас: никому ни слова о том, что я у вас был и обо всем, что вы сегодня узнали.

– Конечно, конечно.

Полковник Астангов проводил совещание с оперативной группой Потапова. Все сидели вокруг большого стола, перед каждым – лист бумаги. Можно было подумать, что эти люди находятся на тихом и спокойном учебном занятии. Между тем здесь происходил разбор боевой операции, которая была далеко не закончена, и каждый все время помнил, что враг ускользнул и где он теперь, в эту минуту – неизвестно. Весь смысл совещания сводится к одному: как опередить врага и нанести ему удар раньше, чем он сможет совершить свое злодеяние?

Вольский и его шофер на фотографии, взятой Потаповым у Адалии Петровны, уверенно узнали того человека, который приходил на прием. В общем, Потапов был уверен, что Окаемов и есть тот человек, которого сбросили над Черным бором и которого он обязан найти. И его раздражало, что полковник Астангов до сих пор придерживается, как он говорит, «двух версий при возможности и третьей». Вот и сейчас полковник снова заговорил об этом…

– Проанализируем, товарищи, первую из этих версий, для нас самую удобную. – Полковник даже не взглянул на Потапова, но все поняли, что подчеркнуто сказанное им слово «удобную» адресовано именно ему. – По этой версии, сброшенный в Черном бору человек является убийцей тракториста Любченко и жильцом Гурко. И что он же был на приеме у Вольского и пытался добыть его именной бланк. И что он же затем, испуганный посещением мастера Горбылева, скрылся. И что его фамилия Окаемов. И что он тот же Окаемов, который в сорок первом году был взят в действующую армию и числится убитым.

– Так это и есть, – тихо сказал Потапов.

– Возможно, возможно, – миролюбиво согласился Астангов. – Подчеркиваю – возможно. Но разве вы имеете одно хотя бы косвенное доказательство, что сброшенный в Черном бору диверсант и Окаемов это одно и то же лицо?

– А то, что Окаемов появился у Гурко в то же воскресенье, когда был сброшен диверсант! – горячась, ответил Потапов. – Наконец, мотоцикл тракториста, оказавшийся в городе в то же воскресенье!

Слушая Потапова, Астангов согласно кивал головой, а потом сказал:

– А давайте-ка представим себе такую ситуацию: вражеской разведкой задумана диверсия против института Вольского. Как мы понимаем, этот объект для них крайне важен. И как мы знаем, именно здесь они уже имели скандальный провал. И вот теперь они решили успех диверсии застраховать всеми возможными способами. Послан, например, не один исполнитель, а два, три. И сброшенный в Черном бору – это один из них, а Окаемов – второй. И прибыли они в наш город разными путями, но в одно назначенное им время. Вы можете, Потапов, опровергнуть эту версию?

Потапов улыбнулся:

– Конечно, нет. Но с таким же успехом можно предположить, что в город прибыли двадцать исполнителей.

– Это не опровержение. Двадцать – абсурд! А два, три – вариант допустимый. А разве не могли они сбросить в Черный бор не одного, а двух или даже трех человек?

– Парашют-то найден один, – заметил Гончаров.

– Знаю, товарищ Гончаров. А может, второй и третий парашюты вы не смогли найти, как не нашли еще и потайной базы? Разве такое предположение не имеет основания?

Гончаров опустил голову и мгновенно покраснел. Вызванный на этот разбор из Лесного, он уже давно ждал укора полковника за безрезультатный поиск базы. И вот получил, сам нарвался…

– Нет, товарищи, – продолжал Астангов, – мы попросту не имеем права все сводить к одной гипотезе и не предусмотреть всего, что должно предусмотреть… Вот вам, например, еще одна версия – сброшенный или сброшенные в Черном бору действует или действуют сами по себе, а Окаемов – сам по себе, и друг с другом они не связаны. Разве не может быть и такой ситуации?

– Это маловероятно, если они выпущены из одной берлоги, – смущаясь, сказал молодой сотрудник Кудрявцев из группы Потапова. – Вы же сами сказали, товарищ полковник, что им надо застраховать успех, а это значит: двое их или больше – все они должны действовать организованно.

– По логике это так, согласен. Ну а что, если берлоги разные? Разве институт Вольского может беспокоить только одну берлогу? А кроме всего, может быть, и так: к нам в город прибыли, скажем, два исполнителя, один из них занимается институтом Вольского, а другой… ну, артиллерийским полигоном. Мы обязаны подумать и о такой гипотезе…

Астангов очень любил такие разборы операций. Он понимал важное значение их для всех сотрудников. Ведя этот разбор, он, конечно, прекрасно знал, что «потаповская версия» – самая надежная и больше других определившаяся самим ходом уже совершившихся событий, но он неутомимо предлагал все новые и новые гипотезы, высказывал сомнения, задавал вопросы, ибо знал, что в этом споре кристаллизуется и оттачивается мысль людей и они приучаются строить свои предположения на основании наиболее точных, тщательно отобранных данных. Наконец целиком и безоговорочно стать на позицию Потапова полковник Астангов просто не имел права, ибо он отвечал за охрану от возможной диверсии не только института Вольского и был обязан предусмотреть любой шаг врага.