Когда на следующее утро Либби вошла в спальню, неся мазь, чистые бинты и теплую воду, она обнаружила, что ее «пациент» сидит в кровати, прислонившись к изголовью.

– Доброе утро, – поприветствовал он девушку.

Пять дней она без сомнений и смущения обрабатывала его раны, но ведь тогда он, совершенно беспомощный, лежал без сознания! Сейчас он уже не казался таким беспомощным. Ремингтон внимательно наблюдал за ней, и она поняла: он знает, как нежно, словно о близком человеке, она заботилась о нем.

Кровь прилила к щекам девушки, но она напомнила себе, что ничего незнакомого в мужском теле для нее нет. Аманда Блю не признавала ложной скромности. «У нас нет времени на такую чепуху», – сказала Аманда Либби в тот день, когда в их дом внесли Роберта Мак-Лейна и уложили его на кухонный стол; сломанная бедренная кость неуклюже торчала через разорванные брюки. За годы, проведенные на ранчо «Блю Спрингс», Либби привыкла заботиться о здешних мужчинах, какие бы болезни и несчастья на них ни сваливались. Ремингтон ничем не отличался от остальных.

Молодой человек шутливо кивнул в сторону кувшина в ее руках.

– Надеюсь, это не завтрак?

– Нет, мистер Уокер. Я пришла сменить ваши повязки.

Она поставила все, что принесла, на тумбочку у кровати, глубоко вдохнула, склонилась над своим «пациентом» и стянула вниз до талии укрывающую его простыню, открыв широкую, мускулистую грудь. От одного взгляда на полоску черных волосков, сужающуюся к низу живота и уходящую под простыню, Либби вдруг охватило странное волнение. Она надеялась, что он не заметил, как слегка задрожали ее руки, когда она осторожно сняла повязку с раны на боку. Либби знала, что он за ней наблюдает. Она прямо-таки физически ощущала на себе его взгляд.

– Всего-навсего поверхностное ранение, – заметил Ремингтон, когда Либби бросила грязные бинты на пол. – Мне повезло. Сантиметров десять вправо – и мне бы пришел конец.

Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом.

– Да.

Либби снова подумала, как ужасно было бы, застрели она Ремингтона. Ей никогда не пришлось бы увидеть синевы его глаз, или изгиба его улыбающихся губ, или…

Девушка быстро вернулась к работе: промыла рану, смазала мазью, которую тетушка Аманда научила ее готовить из кореньев и трав, и накрыла ее чистым льняным полотном. Ей почти удалось убедить себя, что ее не волнует ни вид его обнаженной груди, ни то, как он на нее смотрит. Ей почти удалось поверить: это все равно что заботиться о Сойере, когда тот болен. Почти…

Либби снова глубоко, протяжно вздохнула, сдвинула простыню в сторону, открыв раненое бедро, и принялась последовательно повторять все операции.

Ремингтон явно развлекался, видя ее смущение, и в то же время был поражен ее решимостью. Если бы он не знал о ней так много, то поверил бы, что девушка, которая называет себя Либби Блю, всю жизнь ухаживала за ранеными где-то в глубинке, а не развлекалась в компании отпрысков самых богатых семейств Нью-Йорка – истинных «Кикербокеров». Ему вдруг ужасно захотелось узнать, как она выглядела, впервые появившись в светском обществе.

– Пока нет никаких признаков заражения, – сказала Либби, беря в руки влажную ткань.

Ремингтон внимательно посмотрел на свою ногу и впервые сумел разглядеть результаты выстрела в бедро. Даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: эту рану никак нельзя назвать поверхностной. Пройдет некоторое время, прежде чем она заживет, но именно времени-то у него и не было. С другой стороны, ему вовсе не нравится перспектива остаться без ноги, а именно это может произойти, если он преждевременно поднимется с постели.

Ремингтону пришлось покрепче сжать зубы, пока Либби промывала рану. Каждое ее движение сопровождалось острой болью, которая «простреливала» ногу сверху донизу. Чтобы отвлечься от боли, Ремингтон принялся изучать профиль Либби, склонившейся над ним. Он вглядывался в шелковистые прядки, вьющиеся у нее на висках, в необычный цвет ее светлых, с розовато-золотистым отливом волос; заметил маленькие, прекрасной формы ушки и крохотную ямочку на подбородке. Он пришел в восторг от ее густых, загибающихся вверх ресниц, изящных дуг золотистых бровей и гладкой кожи. Ремингтон решил, что даже веснушки на носу этой девушки приводят его в восторг.

«Что же заставило тебя сбежать? Почему ты променяла легкую жизнь на все это?»

Ремингтон припомнил, как Нортроп Вандерхоф, стоя у огромного письменного стола вишневого дерева и сжимая в руке бокал бренди, рассматривал Ремингтона.

– Я слышал, вы лучший из лучших, Уокер.

– Если ее вообще можно найти, я найду! – уверенно ответил Ремингтон, по обыкновению глядя прямо в глаза собеседнику, который сумел полностью скрыть за равнодушным выражением лица горечь, сжигающую его душу.

– Я хочу, чтобы моя дочь вернулась ко мне. И я щедро заплачу вам, Уокер. Вы найдете ее и привезете ко мне.

Сначала Ремингтон подозревал, что дочка Нортропа сбежала с каким-то молодым человеком, которого не одобрил ее отец. Пусть редко, но такие происшествия случались в знатных семействах: слишком часто спутника жизни выбирали там с холодной тщательностью, словно речь шла о гарантии успеха капиталовложений. Однако расследование не навело ни на какой след загадочного любовника. Теперь же он убедился, что и мужа у беглянки нет.

Так что же вынудило ее скрываться?

– Вы всегда жили на этом ранчо, мисс Блю? – спросил он, зная правду, но желая услышать версию Либби.

В глазах девушки промелькнуло странное выражение, когда она встретилась с ним взглядом.

– Я приехала около шести лет назад, чтобы жить с тетушкой.

Ремингтон знал, что у нее не было тетки ни здесь, ни где-либо в другом месте, но не подал виду.

– А где вы жили до этого?

– Я приехала из Сан-Франциско.

В общих чертах это было правдой. Именно в Сан-Франциско ему удалось напасть на ее след. Но она не стала говорить, что далеко не пару месяцев до этого прожила в Нью-Йорке, прежде чем исчезнуть оттуда в неизвестном направлении.

Либби выпрямилась.

– Принесу вам что-нибудь перекусить. Думаю, немного каши не повредит сейчас вашему желудку.

Ремингтон не удержался и скорчил гримасу: он никогда не любил овсянку.

Ее легкий, словно воздушный, смех заставил его улыбнуться.

– Мистер Уокер, у вас с Сойером есть кое-что общее. Он тоже невысокого мнения о моей каше. Но тетушка Аманда – а она редко ошибалась – всегда говорила, что это отличная еда для тех, кого подкосила болезнь. Так что я принесу ее вам, а вы будьте любезны ее съесть.

– Слушаюсь, мэм, – подчинился он.

С улыбкой покачав головой, Либби собрала нехитрые медицинские принадлежности и вышла из комнаты.

По крайней мере, размышлял Ремингтон, ему не будет скучно, пока он лежит здесь без движения. Его явно развлекут наблюдения за тем, как Оливия Вандерхоф по собственной воле живет в образе Либби Блю. А потом он сможет завершить то дело, ради которого и оказался на этом ранчо.

Сойер дождался, пока Либби выйдет во двор, чтобы развесить на веревке выстиранные бинты, и наконец отважился заглянуть в спальню, где лежал раненый.

– Привет, – сказал незнакомец. – Ты, должно быть, Сойер.

Мальчик кивнул.

– Заходи.

Сойер бросил взгляд на заднюю дверь. Либби приказала ему держаться подальше от этого чужака, но сама-то она то и дело сюда входит! К тому же этот человек прогнал мистера Бэвенса, когда тот пытался обидеть Либби. По мнению Сойера, такой человек заслуживает определенного доверия.

– Заходи. Я скажу твоей маме, что сам пригласил тебя.

Сойер вошел в спальню и остановился. Внимательным взглядом мальчик изучал незнакомца.

Этот человек, пожалуй, ничем не отличается от прочих сухопарых мужчин, которые нанимались работать на ранчо «Блю Спрингс». Шевелюра его нуждается в стрижке, подбородок покрылся темной щетиной. И все-таки Сойер сомневался, что этот человек когда-либо работал на ферме. Слишком уж хороши оказались конь и седло незнакомца, да и руки его не были грубыми и мозолистыми.