– Я помню ее в то время, – сказал Купидо. – Мы хотели снять любительский документальный фильм о заповеднике, о наскальных рисунках и фауне. Однажды, когда мы искали натуру для съемок, вдруг явилась донья Виктория со служащим, спросила, что мы здесь делаем. Оказалось, именно у нее мы должны были просить разрешения на съемку, а не у местных властей. После той встречи она была очень вежлива с нами, видимо уразумев, что мы признали ее права.

– Вспомни: она же подожгла полицейский джип, поняв, что демократия ничем не лучше диктатуры. Никто не видел, как она чиркала спичкой, но все и так было понятно. В конце концов меньше чем через год долгий процесс она проиграла: Верховный суд признал законной экспроприацию земель, то есть лишил донью Викторию права свободно ходить по заповеднику, как раньше. Ни ее усилия, ни ходатайства Эспосито ни к чему не привели. Двадцатилетняя борьба окончилась их полным поражением. Но они не смирились и апеллировали в Верховный суд Европейского сообщества в Люксембурге. Окончательное решение вот-вот будет объявлено.

– Но какое отношение все это имеет к смерти девушки? – спросил Купидо, хотя уже догадывался об ответе.

– После того как вынесли предпоследнее решение, власти вплотную взялись за заповедник. Здесь было тихо и спокойно, слишком долго никто ничего не делал. Тотчас же был запущен новый туристический проект, проложили конные и пешеходные тропы в ранее огороженных зонах, разрешили доступ во многие места, до того закрытые, устроили новые пункты для наблюдения за хищными птицами и оленями. Мода на сельский туризм стучала в дверь, суля большие деньги, ведь заповедник в этом плане – неиссякаемый источник: с каждой неделей количество посетителей растет. Туристы сходят с ума от здешней красоты, фотографируют оленей, закат солнца над озером и старое заброшенное кладбище, – сказал Алькалино с презрительной миной. – И тут на одной из троп появляется убитая девушка. Думаешь, донья Виктория будет сожалеть о ее смерти? Ведь это хороший урок всем, кто вторгается на территорию, которую она никогда не перестанет считать своей.

– Нет, она не будет сожалеть. Но я почему-то не могу вообразить, что она готовит убийство, чтобы помешать нашествию туристов.

Алькалино покачал головой, он достаточно хорошо знал характер Купидо и понимал, что того уже не изменишь.

– У вас, молодых, очень скудное воображение, – возразил он, хотя не был стар, а Купидо не был так уж молод. Их разделяли шесть или восемь лет.

– Возможно, ты прав.

– Конечно, прав, конечно, прав. Время покажет, – заключил он, допивая остаток коньяка.

Детектив подумал, что, если Алькалино будет продолжать так пить, печени его вскоре придет конец. Он заплатил за коньяк, наблюдая, как его друг возвращается к игорному столу.

Хотя Купидо сказал лейтенанту, что поедет в Мадрид на следующий день, он решил отложить поездку на сутки, чтобы собрать побольше информации в Бреде. Он уже поговорил с Гальярдо и Алькалино, но никто из них не знал убитую девушку лично.

Утром, встав по привычке довольно поздно, детектив пришел к отелю «Европа», где останавливалась большая часть путешественников, приезжавших посмотреть заповедник. У гостиницы были налажены связи с туристическими агентствами, поэтому заказать здесь номер было довольно легко из любого места.

Рикардо проехал на машине под аркой в ограде, украшенной зубцами, которая окружала старинный дворец, превращенный в отель, и припарковался перед входом. Он очень хорошо помнил этот отель, но все равно не мог лишний раз не взглянуть на герб семейства Де-лас-Осес, выгравированный на гранитной притолоке пять веков назад: два серпа, сжимаемые крепкими руками, угрожающе преграждают путь пшеничному колосу.

Это было трехэтажное здание, решетчатые окна и кордовские зубцы придавали ему вид крепости. Над дверью и над гербом нависал балкон, за которым теперь располагался лучший номер отеля. Последний хозяин, еще носивший фамилию рода, который насчитывал пять столетий, отдал отель на тридцать лет в аренду межнациональной гостиничной сети, взявшейся за развитие сельского туризма; он решился на эту сделку не столько из-за денег, сколько из-за принятого государством закона об охране памятников. Арендаторы должны были отремонтировать здание и тем самым спасти от полного разрушения; постояльцам здесь нравилось. Хозяину же дороже было реставрировать старый замок, чем снести и построить новый.

Арендаторы почистили камень и удалили пятна сырости со стен, извели ржавчину на решетках и соорудили новую четырехскатную крышу, которая полностью повторяла прежнюю. Но, соскоблив с дворца весь этот налет старины и упадка, они будто содрали с него кожу, вырвали из Истории и пересадили в эпоху, которая схватила его с жадностью, как богатая семейка принимает в свои объятия последнего разорившегося отпрыска знатного рода, способного придать ей больший вес в обществе. Купидо с некоторой ностальгией вспомнил прекрасный заросший итальянский сад, где некогда мерцал среди темного запустения белый нежный мрамор статуи обнаженной Андромеды, чьи грудь и живот были испещрены выбоинами. Рикардо стало интересно, где она может быть теперь, ведь на ее месте раскинулся бассейн.

Когда он подошел к стойке администратора, очень молодая служащая поприветствовала его с дежурной улыбкой:

– Добрый день.

– Добрый день. Могу я видеть администратора? Скажите, что пришел Рикардо Купидо.

Девушка поговорила по внутреннему телефону, и несколько секунд спустя появился Тео – Хосе Теодоро Монтесерин.

– Догадываюсь, зачем ты пришел, – сказал он, пожимая сыщику руку. Они были друзьями детства, но их давно развели судьба и работа. Купидо сидел в тюрьме за контрабанду табака; Тео стал управляющим лучшим отелем в городе, самым старинным из всех местных каменных зданий. В былые времена они много раз вместе перелезали через ограду этого дома ради встреч с одной голландкой, сделавшей их мужчинами. – Хочешь поговорить о девушке, убитой в лесу.

– Угадал.

– Я еще помню все, что недавно рассказывал лейтенанту. Так что можешь задавать вопросы. Выпьешь чего-нибудь? – спросил Тео, указывая на бар.

– Да, кофе.

– Пойдем.

Они сели в широкие, глубокие кресла под высоким потолком с деревянной резьбой, возле окна, сквозь стекла которого виднелся зелено-голубой овал бассейна и стена с ныне пустующими нишами для статуй, поддерживавшая земляной вал.

– Лейтенант приходил, нас допрашивал. Меня и всех, кто работал в тот день, – сказал Тео, когда отошел официант. – Кстати, за стойкой тогда сидела та же служащая, что и сейчас. Позвать ее?

– Может быть, попозже. А что ты знал о девушке?

– Немного. Она вела себя довольно скромно. Останавливалась здесь несколько раз. Первый – по нашим записям – два года назад, спустя несколько месяцев после того, как мы открылись. Всегда брала одноместный номер, всегда на выходные или на праздники. Только два раза заказывала двухместный – приезжала с каким-то человеком, похоже с женихом. Но мы не записали его имени, потому что ее-то уже давно знали, – изложил он по порядку и развел руками. – Никто о ней ничего особенного не помнит, кроме того, что она была очень приятной в общении и симпатичной. И может, немного печальной.

– Когда именно она приехала в этот раз?

– В пятницу, поздно. В полночь.

– Не получала никаких писем, записок?

– Нет, но дежурная запомнила, что ей два раза звонил мужчина.

– Когда?

– В субботу утром, перед тем как она ушла.

– И больше ничего?

– Ничего. Наша сотрудница говорит, звонил мужчина, но не помнит ни голоса, ни сколько длился разговор, – когда звонок не местный, она вешает трубку, тут ее помощь не нужна.

– В каком часу она вышла утром из гостиницы?

– В девять. Попросила, чтобы ее разбудили в восемь. В девять повар и его помощник видели, как она выходила. У них как раз начинается смена, как и у консьержки. Хочешь, я ее позову?