— Возьми, заезжий, ножичек, задешево отдам.
На ладони оборванца лежал перочинный ножик. Иван Петрович сразу признал его: это был тот самый, что подарил он когда-то Семену из Усад.
— Где взял? — ухватил Иван Петрович парня за лохмотья.
Оборванец испуганно захлопал глазами.
— Не украл, вот те крест… На нем, гляди, от зубов отметины. Заместо удилов держал он его, вот и не кричал.
— Засекли?
— Богу душу отдал. Когда солдатика на телегу бросили, выпал ножик-то.
— Да ведь это же Семена убили?!
Иван Петрович побежал на то место, где недавно сыпалась барабанная дробь. На пустынной площади ветер гонял пучок сена, будто заметал следы преступления.
В Академических мастерских Иван Петрович сошелся со многими мастеровыми. Нравился ему рассудительный Игнат Петров. Говорили, что взял его в мастерские Ми-хайло Ломоносов. Приходил Игнат на работу раньше других, вставал за станок и упрямо шлифовал линзы.
— Чистые стекла у вас получаются, — сказал как-то Иван Петрович.
Игнат пожал плечами: какие, мол, есть.
— Приходит сюда господин Эйлер?
— По его указанию работаем. Ахроматические телескопы и микроскопы. Прежде таких в помине не было.
Станок у Игната прост, походит на гончарный круг. Иван Петрович смекал, что если увеличить скорость вращения и повысить давление на форму, то и лучше и быстрее можно получать линзы. Опыт у него тут был.
— Строго спрашивает Эйлер-то?
— А что спрашивать? Как умеем, так и делаем. Вон Иван Иванович Беляев от отца здесь дело принял. А отец его еще при царе Петре работал. Набили руку. К нам, что ль, мил человек, в оптическую палату тебя определят? Кесарев сказывал, будто ты телескопы не хуже аглицких изготовлял.
— Всего один. Купец в Нижний к нам привез микроскоп да телескоп, а еще электрическую машину. Вот я и попробовал подобные им сделать.
— Ну и как?
— В Кунсткамеру велено поставить.
— И зеркала сам отливал? — спросил Игнат.
— Сам. Для чистоты полировки жженое олово на деревянном масле применял.
— Наши академики чего только не выдумывали, особенно Крафт, а флинт и кронглас не получаются. Сын-то старого Эйлера, Альбрехт, из Лондона такие стекла выписывает. Был бы жив Михайло Васильевич!
— Добрую память оставил?
— А то как же. Когда фабрику в Усть-Рудицах зачинал, бывало, сам везде первым. Скинет камзол, рукавицы сбросит — и пойдет глину да каменья в корзины бросать. Это когда на Рудицах плотину ладили. В тридцать сажен матушку вымахали. Опосля на ней водяную мельницу поставили — и тоже все сам. В первых академиках ходил, а работал с мужиком рядом, не гнушался. Бывало, сядем на отдых… «Эх, — говорит, — братцы, жаль, жизнь коротка: понастроить бы фабрик по всей России».
Это чтобы разным немцам раз и навсегда по носу дать. «В нашей, — говорил, — земле богатства на всех нас с избытком, только бери да пользу имей». В Усть-Рудицах Михайло Васильевич большое стекольное дело завел. Всех цветов стекла получал. Простых людей умел, тоже сказать, привечать. Те, кто с понятием к ремеслу. Мотря Васильев был, Ефимка Мельников — эти больше по художественной части, а Петрушка Дружинин — по граненому стеклу первейший мастер. Такие украшения мог делать — самой царице надевать в пору. Только наше-то мастерство промеж господ баловством считается, немецкому, вишь, с давних пор поклоняются. Деньги большие платят — только подай им заморское. Умные-то немцы сами глядят, как бы им русской работы что раздобыть. Эйлера-то нашего знаешь? Пришел к нашим мастерам и говорит: «Сделайте для моей Гретхен алый стеклярус, чтобы в нем она самой красивой была». Ну, наши ребята, понятное дело, постарались. А он, когда взял в руки художество, прижал к самому сердцу и говорит: «Спасибо, люди хорошие, то будет дочери моей свадебный подарок от великих мастеров русских и ученого великого Михайлы Васильевича Ломоносова». А Михайло Васильевич уже покойным был. Если бы не он, быть бы мне и по сей день в крепостных. Хотел он на фабрике барометры да термометры в большом количестве ладить. Вот и взял меня в обучение. Приглянулся я ему, видать. И то правду скажу, в роду нашем издавна художеством занимались, только по камню больше.
По сердцу приходились Ивану Петровичу такие люди, но как доказать им, что он тоже художник? Царица хотя и наградила его щедро, но граф Владимир Орлов не спешил брать его в мастерские. Давно уехал купец Костромин, давно сломало лед на Неве и унесло его в залив, давно навели мост на барках, соединив Васильевский остров с Адмиралтейской стороной, а Иван Петрович все еще находился в неопределенном положении. Он теперь знал всех людей в механических палатах, изучил заказы, видел, каких станков недостает. Приходя на квартиру, он чертил эти станки на бумаге, продумывал до детали. Два звучных слова крутились в голове — флинт и кронглас. Иван Петрович даже пытался подобрать к этим иностранным словам русские рифмы «флинт — винт», «кронглас — возглас». Да, на свете прожито уже 34 года, возраст немалый. А что сделано? Единственное, чем мог гордиться мастер, — это часами «яичной фигуры».
Только к концу лета 4769 года Кулибин был допущен к экзаменам. Ему предложили у всех на глазах изготовить электрическую машину. В то время в Академических мастерских научились делать шаровые и дисковые электрические машины. Шаровые состояли из стеклянного шара и амальгамированной кожаной подушки. При вращении шара и трении его о подушку получалось статическое электричество. В дисковых электрических машинах шар заменял стеклянный диск. Изготовить такие машины Ивану Петровичу не составляло большого труда. Со свойственной ему аккуратностью он сделал шаровую электрическую машину. Академическая комиссия дала заключение: «Для лучшего успеха находящихся в Волновом доме от Академии наук зависящих художеств и мастерств принять в академическую службу на приложенных при сем кондициях нижегородского посадского Ивана Кулибина, который искусства своего показал уже опыты, и привести его к присяге».
Перед тем как появиться этому документу в журнале, Иван Петрович подал на имя директора графа Орлова прошение, в котором брал на себя обязательство изготовления телескопов с металлическими зеркалами длиною от двух до пяти футов. Сверх того он «имеет желание испытать себя к сделанию телескопа длиною в 12 футов». Кулибин обещал изготовлять микроскопы и другие приборы, наблюдать и ремонтировать все часы академии, обучать «художников из той инструментальной палаты или из других мест». Иван Петрович просил лишь об одной для себя льготе: «Ходить в инструментальную палату каждого дня поутру и быть до полудни, а после полудни для сыскивания выдумкой вновь художественных дел, как для академии, так и для моих собственных надобностей, дать мне свободу до вечера каждого дня». То есть Иван Петрович просил время для творческой работы. В кондиции было учтено это требование, однако это была только формальность. На самом деле Иван Петрович так загружался работой, что, не будь у него большой собранности, едва ли бы мы смогли назвать Кулибина пионером многих открытий. Чтобы понять, на каких условиях принимался Иван Петрович в академию, мы приведем полностью документ:
«Кондиции, на которых нижегородский посадский Иван Кулибин вступает в академическую службу, а именно:
Будучи ему при Академии,
1-е, иметь главное смотрение над инструментальною, слесарною, токарною, столярною и над той палатою, где делаются оптические инструменты, термометры и барометры, чтобы все работы с успехом и порядочно производимы были, оставя непосредственное смотрение над инструментальной палатой елеву Кесареву.
2-е, делать нескрытое показание академическим художникам во всем том, в чем он сам искусен.
3-е, чистить и починивать астрономические и другие при Академии находящиеся часы, телескопы, зрительные трубы и другие, особливо физические инструменты, от Комиссии к нему присылаемые, а мелочные дела, кои до принятия оного Кулибина исправляемы были находящимися при Академии художниками, те и ныне они же исправлять должны.