— Поехали, Иван Петров, — тронул его за плечо Аким. — Теперь не воротишь.

— Дядя Аким, что же получается?

— Супротив власти не пойдешь. Ежели смирным будет, и в солдатах не пропадет. Харчи там казенные, одежонку дадут. Воли только нет. Так ее и нигде нет, в сказке разве.

— Не то, дядя Аким, разве ему воля нужна, ему бы инструмент в руках держать.

— Эх, Иван Петров, Иван Петров, мало ты на свете живал. Воля для человека прежде всего. Возьми дрозда из леса да посади в клетку, разве так свистать будет, как на воле? Вон ты сейчас энтот самый струмент везешь, а как вернешься, посадит тебя батюшка в лавку и скажет: «Торгуй, Ваня». Вот твоя песенка и спета.

— Нет, Аким, теперь не посадит.

Припекло весеннее солнышко. Показались среди улицы грязные проталины, потянуло смрадом.

Вышел Молчун на завалинку кости погреть, размягчить жесткий кашель. Высыпали на крыльцо и ребятишки, босые, полураздетые, глазенки, будто у голодных волчат, горят.

«Скорей бы, — думает Молчун, — Волга вскрылась. Там и в луга можно податься, на подножный корм. Щавелевыми щами брюхо залить можно».

Смотрит Молчун на своего старшего, Алешку. Вроде бы пора за ремесло браться, только тощ больно, кожа да кости. На харчи бы его добрые, не то надломится, как тростинка.

Прибежали соседские ребятишки.

— Айда, Лексейка, в бабки играть!

Грустно покачал Алексей головой. Не в чем ему на улицу выйти. Суров был Молчун к своим домочадцам, а тут и он не выдержал, пожалел мальчишку. Скинул опорки, указал на них глазами. Алешке только этого и надо: нацепил на худые ноги и побежал, волоча опорки по грязи.

Нет, не в бабки побежал играть Алешка. Не к мальчишкам… Дал он ходу прямо на Успенский съезд. Давно не виделся с Иваном. У Ивана новые машины стоят. Интересно: нажимай ногой дощечку, а на верстаке зажимка вертится. Закрепил в нее кусок дерева — точи разные фигурки. Иван теперь не выходит из своего чулана. Нашел он новый способ зубья на колесе резать. Сначала «козьей ножкой» разметит, потом ножом режет. Зубья один на другой, как братья-близнецы похожи. И футляр для часов совсем по-особому сделал. Воротца для кукушки «кружевные», на углах футляра колонки точеные. Диву дается Алешка: уж очень все ладно получается. Спросил было про Москву Алешка:

— Какие там, в Москве, мастера?

— Много в Москве, Алеха, настоящих художников, а того более в Петербурге, в академических палатах. Вот бы на выучку нас с тобой туда. Знаешь, почему у нас с тобой первые часы не пошли?

— Нет.

— Про Оленя золоторогого помнишь? Так вот, мы два гвоздика ладно вбили, а на третьем поспешили. В нашем деле от начала до конца терпением надо брать. Гляди теперь, как новые часы ходить будут.

Иван легонько тронул маятник. Он плавно качнулся. «Тик-так, тик-так», — заворковал механизм.

— Пошли! — ликующе воскликнул Алешка.

Кулибин, пощипывая русую бородку, весело улыбнулся.

— Погоди, Алеха, такие ли мы с тобой еще сделаем…

Когда минутная стрелка достигла цифры двенадцать, распахнулись воротца и рябенькая кукушка прокуковала три раза.

— Как живая, — не переставал удивляться Алешка.

— Ну, до живой далеко… Когда-нибудь будут наши часы еще и музыку играть.

Часы понравились даже отцу.

— В лавку их повесь. Пусть люди смотрят.

Подумал: «Пусть языки злые прикусят».

Приходили покупатели, спрашивали, где и за какую цену купил хозяин столь редкую шкатулку. Любопытные интересовались, каким образом деревянная пичуга куковать может?

Хозяин довольно ухмылялся.

— Такую вещицу и на ярмарке не купишь. Сделал ее мой Ванька непутевый. А почему она кукует? В том есть секрет.

Может быть, совпадение, может, и на самом деле часы тому причиною, только больше людей стало заходить в лавку, оттого бойчее торговля пошла. Подобрел отец к своему чаду.

— Ты мне вот что, Ванюша, скажи: что у тебя в этой скворешне за диковина, которая куковать может?

— То, что в горне огонь раздувает, то и в часах кукует. Пустячное дело.

— Не хочешь, значит, секрет открыть…

— Погоди, тятя, музыку играть наши часы будут.

— Ты наперед сделай. Нынче вы, молодые, на язык горазды…

Сказал Петр Кулибин, а сам подумал: «Пусть мудрит».

Между тем Иван добыл где-то карманные часы. Заперся в своем чулане, обедать не докличешься. Знай собирает да разбирает их.

Однажды в лавку зашел Евстигнеевич. Лысый старик с бородой в два лемеха. Был он камердинером у губернатора Аршеневского. Говорили, что губернатор без Евстигнеевича — дитя малое.

Слово за слово разговор завязался. Сначала о священном писании, потом о ценах на базаре. Старик на часы посмотрел, подивился:

— Больших художников работа. В таком резном окладе и иконе цены бы не было. Издалека, поди, привез?

— Ванька мой смастерил.

— И внутри сам?..

— Дал бог смекалку…

— А мой велит везти неисправные часы в Москву али в Петербург. «Нет, — говорит, — в наших краях человека, способного тонкую работу произвести». Афоньку Анисимова и Ивашку Родионова вспомнить изволили. «Шарлатаны, — говорит, — у нас одни». Да в большом городе шарлатанов поди еще больше. Отдашь вещь в починку — и покажется тебе небо с овчинку. Проведут и объедут. Часы-то больших денег стоят. Дошла до меня молва о твоем сыне. Теперь сам убедился, что правильно народ молвит. И буду я просить Ванюшку твоего, чтобы поглядел он часы губернаторские.

Вздохнул Кулибин-старший. Знал он судьбу Афоньки Анисимова и Ивашки Родионова. Через губернаторские часы в солдаты угодили.

— Мудреные, чать, часы-то?

— Из дальних земель привезены. Музыку играли. Бывало, сам приложит к уху, нажмет кнопочку и слушает. На лице такая доброта, что и сказать невозможно. Кто не придет из просителей — всякого уважит. Намедни принес я ему сундучок. Ручку покрутишь — музыка из сундучка получается. Тоже редкая вещица. Слушать бы да слушать, а он осерчал. «Телега, — говорит, — и та приятнее скрипит». Большое понятие в музыке иметь изволит.

— А как Ванька мой испортит часы?

— Бог милостив. Если голова на плечах есть и желание имеется — всякое дело можно исполнить. Хоть из дальних земель часы привезены, да все одно: руками человеческими сотворены. Ты покличь сына-то, разом и порешим, — мягко закончил старик.

Отец сходил за Иваном. Тот поклонился Евстигнеевичу, выжидающе остановился в дверях.

— Вот те и в Нижнем часовой мастер объявился, — подбодрил старик. — Подойди сюда.

Бережно достал он из внутреннего кармана ливреи в тонкий платочек завернутые серебряные часы. Загорелись глаза у Ивана. Представил: какой заманчивой работы должен быть в них механизм.

— Берешься починить?

Иван не слышал слов. Взял часы. Открыл первую крышку, вторую и застыл, разглядывая крохотные колесики.

— Мастер и есть мастер, — улыбнулся старик, — ну и сынок, Петруша, у тебя…

Без особого труда поправил Иван губернаторские часы. Детали все на месте были, только ось одна сломалась. Выточил ей подобную, потом раскалил добела на угольях и в холодную воду окунул — видел, как кузнецы твердость металлу придают.

После починки губернаторских часов молодой Кулибин был всеми признан часовых дел мастером. Почетные отцы города понесли к нему в ремонт часы и музыкальные шкатулки, и заводных пастушков, и чудных собачонок. Сначала Ивана забавляли эти вещи. Разбирал, собирал. Смекал, что к чему. Некоторые платили за работу щедро — как-никак губернаторские часы чинил, другие считали каждую копейку. Было обидно, что труд мастера ценился порою ниже бурлацкого. Ивану скоро наскучили старые безделушки, сделанные «на одну колодку». Хотелось чего-то непохожего. Вот, скажем, такие часы, которые бы и время суток показывали, и число, и месяц, и движение небесных светил. Замечал молодой мастер, что в природе все имеет свои закономерности, а следовательно, все может исчисляться временем. Ходил Иван в село Павлово, где мастеровой народ живет. Посмотрел, как из меди статуэтки льют, рукоятки к ножам, подсвечники. Вырежут сначала модель из дерева, потом землей заформуют. Вынут из формы и жидким металлом заполняют пустоту, потом обрабатывают изделие. Думает: «На такой манер и детали для часов можно отливать, дело куда сподручнее пойдет».