При каждой попытке немцев приблизиться к ДОТ-у станковые пулемёты посылали на них через амбразуры губительные очереди свинца. И фашисты падали с перекошенными лицами - одни от злобы и чувства бессилия, другие - от предсмертных судорог. Одни поспешно уползали, другие оставались лежать навсегда. И снова над полем поднимались редкие кустарники, перебитые ветви которых теребил усталый и беспутный ветер.

Станковый пулемёт! Мы смотрим на пригнувшееся массивное тело пулемёта и вспоминаем Анку-пулемётчицу из Чапаевской дивизии. Мы помним разгром интервентов, посягнувших на молодую Советскую республику. Проносятся взмыленные горячие кони, запряжённые в тачанку. И из-за колеса, привстав на четвереньки, выглядывает вздрагивающий, серый от копоти, пулемёт. Замаскированный, словно обросший зеленью, он расчищал путь для наступающих стрелков у сопки Заозёрной. Покрытый белилами, пулемёт был незаметен в снегах Финляндии...

Сержант Усов тоже помнил Финляндию в марте тысяча девятьсот сорокового года. Земля и лес, маскировочный халат и станковый пулемёт - всё имело один сливающийся белый цвет. Тогда предметы потеряли свои очертания и издали были невидимы. Станковый пулемёт Усова хлестал длинными очередями по кронам деревьев, сбивая на землю обильный снег и злых белофинских "кукушек".

Прошло полтора года. И снова сержант Усов держится за ручки затыльника. Пулемёт бьёт оглушающе и методически чётко. Частая отдача, словно электрический ток, передаётся на тело. Ствол поворачивается, как шея необыкновенного животного. Усов стреляет, рассеивая огонь по фронту. Он весь в напряжении, стиснуты зубы, и голова часто трясётся в такт пулемётной очереди.

- Сволочи! - срывается с воспалённых губ коменданта.

Снова вздрагивает и ползёт в приёмник пулемётная лента. Дым застилает амбразуру. На поле опять остаются одни низкорослые изуродованные кустики.

- Получили? - злорадно кричит комендант. - Получили, гады?!

Никогда ещё не видели бойцы таким своего командира. В пылу он рванул воротничок гимнастёрки так, что пуговица отскочила далеко в сторону. Он не заметил этого.

К нему подбежал дежуривший у входной двери Ершов.

- Товарищ сержант, у самой двери мина лопнула!

- "Лопнула"! - передразнил комендант и безнадёжно махнул рукой: учить было некогда.

Закончился день, прошла ночь. Вновь начался день. Немцы дважды ходили в атаку, пытаясь овладеть укреплением. Они были настойчивы, но в перерывы между атаками держались далеко от ДОТ-а.

В полдень, когда фашисты скрылись в лесу, сержант Усов собрал свой гарнизон. Он только что разговаривал по телефону с командиром полка. Комендант не спал две ночи. Он чувствовал тупую боль в висках. Серое от копоти лицо оживляли лишь глаза.

- Сегодня ночью, - сказал комендант, - наши переходят в контрнаступление. При успехе мы завтра опять будем со своими. Ночью никому спать не придётся. Потому приказываю: все, кто не отдыхал сегодня, - сейчас спать. Остальным приготовиться...

Усов снял гимнастёрку, обвязался, как поясом, полотенцем и пошёл умываться. Потом он достал зеркало и бритву и побрился. Пришил к гимнастёрке недостающую пуговицу и впервые за три дня прилёг на топчан. Закрыл глаза, но сразу же поднялся и позвал Любова.

- Выдайте дневной паёк, норма остаётся прежняя - по два сухаря. В пятнадцать ноль-ноль по телефону зачитают сообщение Информбюро. Можно провести беседу.

Комендант откинулся на топчан, подложил руку под голову и моментально заснул.

7

Все бодрствующие были заняты делом. Сибирко, расстелив лист бумаги на столе, где стоял телефонный аппарат, рисовал заголовки для "Боевого листка". Конечно, он напевал. Без песенки неунывающий связист сидеть не мог. Двое солдат пришивали подворотнички. В помещении была наведена чистота - гарнизон готовился встретить своих освободителей. Ночью предстоял бой. Калита, Синицын и Ершов набивали пулемётные ленты.

На узком клеёнчатом топчане, раскинув руки, спал ефрейтор Любов. Во сне он улыбался. Курчавый, с широким добродушным лицом, он походил на большого ребёнка. Впрочем, этот "ребёнок" легко выжимал двухпудовку и десятки километров бессменно носил тело станкового пулемёта.

- Если бы здесь был Вобан, - вполголоса говорил Синицын маленькому Ершову, - он обязательно соорудил бы доволнительные укрепления. Или нет, он прорыл бы подземный ход в город. Ты знаешь, кто такой Вобан?..

Ершов нехотя признался, что никогда не видел Вобана. Синицын с жалостью посмотрел на товарища.

- Его и не увидишь. Он ещё в восемнадцатом веке умер...

- Опоздал родиться, Ершов, - с усмешкой заметил Сибирко. - Не знаю, что у нас делал бы Вобан, а вот на месте сержанта я заставил бы вас побыстрее разворачиваться с набивкой лент.

Для Синицына сразу же потускнела жизнь. Он уже предвкушал удовольствие пуститься в длинные исторические экскурсы, чтобы "просветить" несведущего Ершова. Но тут вмешался этот Сибирко, и настроение рассказывать сразу же пропало. Обиженный, он замолчал и принялся сосредоточенно работать. Сибирко понял, что обидел Синицына. Он совсем не хотел этого и потому сказал успокаивающе:

- Ты не сердись, я ведь шучу...

Синицын промолчал, но обида его моментально рассеклась.

Закончив заголовок "Боевого листка", Сибирко принялся печатными буквами переписывать заметки. Он читал их вслух, слово за словом, словно диктуя себе:

"Мы окружены врагом, мы внешне оторваны от всех, но внутренне чувствуем неразрывную связь со всем близким нам, дорогим, с нашей родиной. Верим в победу над врагом и ДОТ не сдадим. Будем биться до конца..."

Сибирко, как истый художник, отходил на шаг-два от стола и любовался заголовком.

- Правильно! "До кон-ца". Хорошо написано!

На закате ходит немец мимо ДОТ-а моего,

Поморгает, постреляет, не добьётся ничего.

И "то его знает - куда он стреляет...

Куда он стреляет, куда он стреляет...

Песня Сибирко развеселила бойцов.

- Спой "Раскинулось море широко", - попросил Калита.

- Можно... У меня к ней припев новый есть.

И Сибирко запел тихим, но приятным голосом: