Она позвонила, вызывая охрану.

— Двое пусть немедленно отправляются к маркизу де Бустилону, узнаете, дома ли он. Живее, поторапливайтесь! И пусть только он не здесь!

Через час королеве доложили, что Бустилон несколько дней назад покинул столицу, отбыв в неизвестном направлении.

Изабелла седьмым чувством уверена была, что именно Бустилон погубил Рони-Шерье, пусть у нее не было ни свидетелей, ни улик. Она разослала гонцов по всей стране, снабдив их приметами Бустилона и его послушного приспешника Антони. За голову убийц она назначила огромную награду.

По случаю приезда Оливье был дан бал, Изабелла вынуждена была блистать на нем. Весь вечер она пребывала в лихорадочном возбуждении — резко и не к месту смеялась, громко разговаривала, много танцевала. Она читала в глазах придворных недоумение и заводилась еще больше, кокетничая с теми из них, кого прежде всегда обходила вниманием. Но, вернувшись к себе, она заметалась по покоям в припадке отчаяния. Собственное бессилие приводило ее в ярость. Пусть она была королевой, но что она могла в этой жизни? Ничего. Судьба посмеялась над ней.

Тоска сжимала ее сердце, иссушая душу, раздирая ее на части изнутри. Она бросилась одетая на кровать, но сердце забилось еще тревожнее, еще мучительнее, каждый удар — как труба Страшного Суда, и она вскочила на ноги.

— Жанна! — позвала она. Камеристка, чья комната была по соседству с королевой, чтобы всегда быть на подхвате, тут же вбежала в покои. На ее лице читалось беспокойство.

— Жанна, мне плохо, — ее голос больше походил на стон.

— Ах, ваше величество, если б я могла помочь…

— Знаю, знаю… Да хоть пожалей. Побудь со мной. О Боже!

Она закрыла лицо руками, согнувшись, словно под тяжестью горя.

— Крепитесь, ваше величество, — сочувственно произнесла молоденькая камеристка. Она искренне жалела Изабеллу, пожалуй, она единственная среди придворных любила ее от всей души и была ее верной подругой, насколько это было возможно при их разнице в общественном положении.

— Жанна, что мне делать? Жанна… Как жить?

— Давайте, ваше величество, я помогу вам раздеться и лечь. Отдых пойдет вам на пользу.

— Да, давай. И сделай мне чаю. Может, мне удастся уснуть.

Жанна приблизилась к присевшей на край кровати Изабелле и распустила ей волосы. Длинные черные локоны упали на спину королевы. Она тряхнула головой. Ее прекрасные волосы не знали искусственной завивки, локоны были ее собственные, и потому казалось, что волосы ее короче, чем есть на самом деле. Жанна потянулась развязать шнуры, стягивавшие ее талию, но королева отстранилась. Она не могла усидеть на месте. Встав, она подошла к зеркалу, и из плоской холодной пустоты на нее глянуло страшное лицо с красными глаза и распухшими губами. Лиловое, очень нарядное платье с белыми кружевами, белыми присобранными рукавами и пышным шлейфом, пугающе оттеняло страдальческое лицо одетой в него молодой дамы. Она стояла, с трудом соображая, что ей делать. Вдруг Изабелла содрогнулась, обернулась к Жанне и потребовала:

— Жанна, мою шаль, пожалуйста!

Жанна неуверенно подала шаль.

— Зачем, ваше величество? — Изабелла не отвечая пошла к двери.

— Куда вы, ваше величество? — вскрикнула Жанна. — Поздний час… Ваше величество! Я позову вашу охрану! Постойте.

Ее мольба даже не достигла слуха королевы. Никто не смел останавливать ее, и, оставив почтительно склонившихся стражников позади, Изабелла покинула дворец. Она велела немедленно подать карету, и испуганный конюший поспешно запряг четверку лошадей. Разбуженный конюшим кучер на ходу поправлял парик. Она поехала в городскую тюрьму. Там она разбудила беднягу коменданта, который потерял дар речи, увидев на пороге королеву, и заявила, что желает видеть узника по имени Эжен Орсини.

— Да, да, номер семьдесят седьмой! — облегченно вздохнул комендант, который решил было, что полночный визит королевы Аквитанской предвещает как минимум его отставку. — Я проведу ваше величество. Эй, Жак, посвети!

Она кивнула. Ее провели по винтовой лестнице, показавшейся ей нескончаемо длинной, в камеру, сырую и темную. Надзиратель принес свечи и почтительно, едва ли не на цыпочках вышел. Едва ли не из-под ног Изабеллы выскочила крыса и, испуганная светом, метнулась в свою щель. Ее тень, мелькнувшая по стене, показалась Изабелле громадной. Она вскрикнула, отшатнувшись.

При колеблющемся свете свечи королева разглядела Орсини — жертву ее злой шутки и собственного глупого самовлюбленного хвастовства. Он показался ей подавленным. Орсини остался стоять в дальнем углу своей камеры, полускрытый глубокой тенью, скрестив руки на груди. Он сдержанно поздоровался, не скрывая удивления. Изабелла не знала, зачем она пришла и чего хотела от него. Чем он мог помочь ей? Утешением? Советом? Ничего этого ей было не нужно от него. Она невольно потянулась к человеку, который тоже любил Антуана. Орсини не сводил с нее глаз. Он уже предчувствовал беду, хотя королева не проронила еще ни слова. Горе сделало королеву почти безобразной. Она была не из тех женщин, которых украшала печаль, ее очарование сразу меркло, и лишь улыбка освещало ее лицо нежной красотой.

— Это я, Орсини, ваша королева, — прошептала она.

Орсини молча поклонился.

— Ваш друг погиб, — продолжала Изабелла.

— Мне жаль, ваше величество, — сухо сказал Орсини и отвернулся, чтобы она не увидела судороги душевной боли, пронзившей его, и отразившейся на его осунувшемся лице.

— Вы же любили Антуана, Орсини. Почему же вы молчите? Помогите мне! Скажите же хоть что-нибудь. Утешьте меня. Прогоните меня. Я пришла к вам, к его единственному другу. Не молчите же, Орсини! — поток прорвался, и она захлебнулась рыданиями.

Орсини смотрел, как плакала королева. Шлейф тяжелого бархатного платья мешал ей, она запуталась в складках и едва не упала. Изабелле стало страшно. Стены давили на нее, и на мгновение ей показалось, что это ее тюремная камера, а не Орсини, она зашаталась, охваченная ужасом, порожденным первыми признаками безумия. Лишь бесстрастные, твердые слова Орсини отрезвили ее.

— Вашему величеству нужно вернуться во дворец, — сказал он. — Ваше величество устали.

Узник гнал королеву из своей камеры. Но Изабелла ничего уже не чувствовала. Она ушла.

Утром Орсини освободили. Его без лишнего шума вернули во дворец, отдали назад титул и земли. Орсини не спорил, он безропотно принялся за исполнение своих обязанностей.

Сколько в мире ненужного! Королева Аквитанская, казалось, с интересом наблюдала за балетом. Но взгляд ее был пуст, она была далеко. Сложные па танцоров не трогали ее. Ее сердце раздирала на части боль… и досада. Сколько слов было так и не сказано, сколько бессмысленных преград выстроено, сколько счастливых минут упущено и не подарено нежных поцелуев… Как она была глупа! Кому нужно было ее королевское достоинство? Она могла быть такой счастливой, не расставаясь с возлюбленным ни на минуту. К чему же была эта игра, рассчитанная на посторонних? К чему ее неприступность, ее сдержанность? Чего она ждала? И чего добилась? Бедный Антуан! Легко можно было сосчитать, сколько ему было даровано ласк, сколько сказано нежных слов, как будто впереди было еще столько времени, чтобы наверстать! И вот… Песочные часы позабыли перевернуть. Время вышло. Ничего не исправишь. Хотелось завыть, но она не могла. Она все еще королева.

Ничто не переменилось. Двор не заметил отсутствия герцога де РониШерье. Несмотря на мягкость обращения, отсутствие какого-либо высокомерия, исключительную галантность, он остался чужим для этих людей. Он был слишклм хорош, слишком чист, чтобы его любили. С ним обращались, как с ценной безделушкой — бережно, но с опаской, любезно, но без тепла. Разве что Орсини печалился о его судьбе, единственный, кто всем сердцем любил и понимал его. Осознание, что судьба друга всем безразлична, еще сильнее ожесточило его против королевского двора. Хотя заключение ничем не повредило ему — не успело — он усвоил жестокий урок, преподнесенный ему королевой. Он был никем, все еще никем. Пока никем. Последнее унижение королева нанесла ему бессознательно, тут даже не было ни ее вины, ни умысла. Поднявшись по боковой лестнице, Орсини, только освобожденный из тюрьмы, таящийся от любопытных насмешливых взглядов придворных и слуг, нашел свои комнаты запертыми. Он позвал дворцового распорядителя и получил ответ, что ключи королева отдала Сафону, а Сафон уехал и вернется завтра. Он пошел красными пятнами от ярости, не зная, кого бранить — распорядителя, Сафона, королеву?


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: