— Мне ни в коей мере не хотелось бы преуменьшать ваши заслуги перед троном, маркиз де Ланьери, — сурово начала она, — однако, памятуя о том, что вы рисковали жизнью и едва не лишились ее, я не могу не напомнить вам и всем присутствующим, что последний бунт в моей стране произошел тридцать лет назад, как повествует нам история. Все эти годы в моей стране царил мир. И что же мы видим сегодня? Мой народ возненавидел нас. Сборщики налогов отнимают у них последнее, и люди голодают. Маркиз, я спрашиваю вас, как случилось, что казне более не достаточно тех денег, что собирали при моем отце. Люди разуверились в религии, и не верят, что король помазанник божий. Кардинал, почему так случилось, ответьте мне.

— Я скажу, ваше величество, — подал голос Орсини. — Выдался тяжелый неурожайный год, и засуха сожгла весь урожай. Да, мы повысили налог. А как же иначе? Казна пополняется от налогов, а налог мал, потому что нет урожая. А еще вчера ваше величество желали бал и фейерверк, который стоил десять тысяч ливров. А третьего дня графу де Некре назначена была пенсия из казны — пять тысяч ливров в год.

Совет онемел от неслыханной дерзости. Сафон визгливо воскликнул:

— Прежде тоже назначали пенсии, но никогда ничего подобного не бывало!

Орсини бросил на него злой взгляд. Королева подняла тонкую ладонь, останавливая ссору.

— Я не отрицаю, что доля истины есть в словах маркиза, хотя форма, в которую он облачает свои обвинения, не делает ему чести. Я была слепа. Но почему никто не открыл мне глаз? Разве не для того существует Совет? Мы собираемся здесь не только отдавая дань традициям. Я жажду услышать ваше мнение и совет. И как будто до сих пор никто из моих подданных не лишился головы за чересчур дерзкий язык, — она бросила выразительный взгляд на Орсини. Он слегка усмехнулся.

— Не стоит беспокоиться, ваше величество, — сказал он надменным тоном. — Ситуация под контролем, и никто не допустит бунта. А то, что произошло во дворце… Вам никак не стоило отпускать самых сильных солдат вашей охраны. Тем более — это ничего не дало.

Изабелла побледнела. Происшедшая трагедия причинила ей боль большую, чем она хотела показать.

— Я не желаю, чтобы вы вмешивались в вещи, которых вам никогда не понять, маркиз де Ланьери. К сожалению, ваше происхождение слишком сильно влияет на ваши суждения, и вы не видите всей глубины ситуации. Вам не понять, что есть королевская честь. Исполняйте ваши обязанности, и предоставьте нам самим решать, что лучше для страны, для королевы и для ее семьи. Сегодня я недовольна вами. Хочу предупредить вас при моих приближенных, что еще одна ваша оплошность, — и вы отправитесь в несомненно дорогой вашему сердцу Этьенн без права когда-либо его покинуть.

Сафон досадливо поморщился, он рассчитывал, что Изабелла выгонит Орсини теперь же, не давая ему шанса реабилитировать себя. Королева молча поднялась со своего места и покинула залу, давая понять, что она все сказала, и на сегодня Совет окончен.

Орсини, онемевший от обиды и злости, почувствовал на себе насмешливые взгляды. Ему казалось невозможным, что его сделали козлом отпущения, выставив просто на посмешище перед этими самодовольными высокородными дворянами. Если бы не гордость, он, пожалуй, плакал бы от обиды, более жгучей, чем боль в сломанных ребрах. Совет начал расходиться. Первым вышел де Тур, за ним потянулись кардинал и Сафон. Несмотря на то, что каждый из них видел, что ему трудно и больно встать, никто не помог ему подняться, и они вышли, оставив его одного около пустого стола, на котором одиноко догорали свечи в позолоченном подсвечнике. Он подавил ярость, клокотавшую в душе, словно вулкан. Прикусив губу и изо всех сил вцепившись в столешницу, он поднялся на ноги. От слабости в голове зашумело с новой силой. Кое — как, держась за стену, он дошел до ступеней, ведущих вверх, туда, где располагались его комнаты. Лестницы ему уже было не осилить. В его тело, казалось, вонзились десятки острейших кинжалов. Привалившись к стене, он остановился, хрипло дыша и обхватив руками туго перебинтованную грудь. Вдалеке в слабом ореоле света появилась женская фигура. Он хотел окликнуть ее, но передумал. Он никого не будет просить о помощи. Однако женщина заметила его и приблизилась. Он узнал Жанну, чье тонкое фарфоровое личико выглядело особенно милым и трогательно взволнованным при мерцающем свете свечи, которую она держала в руках.

— Могу я чем-нибудь помочь вам, маркиз? — она была искренна, и Орсини смирился с необходимостью принять ее помощь.

— Если вам не трудно.

Он оперся на нее, и ее тонкая рука обхватила его неожиданно крепко, словно затаенная сила, жившая в ее хрупком теле, вдруг решила показаться на свет.

Вместе они дошли до дверей его комнат. Он открыл своим ключом замок.

— Благодарю вас, мадемуазель, — он чуть поклонился. Она помедлила, не решаясь оставить его одного. Но он настойчиво попрощался с ней на пороге, заставив ее уйти. Он не зажег света и в темноте добрел до кровати. Сняв камзол и рубашку, он навзничь упал на кровать. На большее его не хватило. Нагибаться он уже не мог, последнее усилие ушло на то, что бы заползти под прохладное атласное одеяло, и он провалился в сон.

На рассвете он очнулся, чувствуя себя еще хуже, чем накануне. Лежа в душном полумраке, он испытывал тягостное одиночество и страх, который не мог ни определить, ни победить. Не имея сил ни встать, ни хотя бы повернуться, он кусал пересохшие потрескавшиеся губы, мечтая, чтобы утро наконец наступило. Холодный ужас подступил к нему и захватил в плен, заставив терзаться от бессилия и недобрых предчувствий. Он пытался заснуть, но ничего не выходило. Он был один, совсем один, и никогда еще так остро не ощущал это.

Он услышал, как скрипнула дверь, и попытался приподняться, надеясь увидеть Антуана. Он был единственным, кому он был бы рад. Но на стене перед собой он увидел лишь смутно вырисовывающийся женский силуэт и разочаровано вздохнул. Кто мог придти к нему в такой час? Тихие шаги приблизились, и он узнал Жанну. Он не видел ее лица, но догадывался, что она смущена своей дерзостью. Ее голос прозвучал неожиданно громко в тишине.

— Королева Изабелла прислала меня узнать, не нужно ли вам ничего. Вам плохо?

Он снова сделал отчаянную попытку привстать, но непослушные пальцы беспомощно проскользили по гладкой шелковой простыне. Жанна с невольной энергией опытной камеристки пришла ему на помощь, приподняв подушки и подсунув их ему под спину. Он вздохнул свободнее.

— Воды, — коротко попросил он, махнув рукой в сторону графина. Он поспешно принесла со стола чашку и, наполнив водой, подала ему. Он кивнул ей, выражая благодарность.

— Что мне еще сделать для вас?

— Ничего… Попозже скажите Рони-Шерье, пусть зайдет ко мне. И спасибо, Жанна.

Она, ступая осторожно, чтобы не шуметь, вышла из комнаты, беззвучно притворив за собой дверь.

С того горького дня, когда Изабелла утратила мать, которую, несмотря на все недостатки и бесчувственность, она любила и ценила, вся ee жизнь пошла кувырком. Ей казалось — она все потеряла. У нее оставался один лишь Антуан, которому она в глубине души не сумела простить пролитой крови. Однако она его любила и не хотела огорчать. Она никогда не говорила с ним о Бустилоне, словно эта трагедия была навеки забыта. Их любовь была чистой и нежной, будя зависть и насмешки тех, кто волей случая был посвящен в тайну.

Как-то Орсини явился к ней на аудиенцию. Он не часто приходил за советом, и она уже начала ломать голову, что могло произойти. Он еще не совсем оправился, и передвигался медленно, опираясь на трость. Изабелла оглядела его и пригласила сесть. Он продолжал стоять, чуть поклонившись в знак благодарности. Он не хотел от нее никаких одолжений. Она выслушала его, не переставая изумляться. Орсини собирался жениться на Жанне Лашеню, ее собственной камеристке. Жанна попросила месяц на размышление. Однако Изабелла понимала, что эта мягкая и ласковая, но небогатая и не слишком знатная девушка не откажется от брака с первым министром королевы. Орсини фактически правил страной, воспользовавшись отвращением Изабеллы к политике и удобным моментом, вернувшим ему власть. Эжен Орсини ненавидел королеву. Она сумела сломить его гордыню и нанести жестокий удар по его болезненно обостренному самолюбию. Она оскорбила его. Она поставила его на место. Уже прошло больше года с тех пор, как Орсини, бедный, но надменный и преисполненный радужных планов, потребовал у юной королевы назначения на приличную должность. Она посмеялась над ним, вскружила ему голову иллюзиями, подняла на высшую ступень общественной лестницы и безжалостно швырнула вниз. Если б только не известие о гибели Антуана, которое вывело ее из равновесия, Орсини долго бы пришлось томиться в одиночной камере городской тюрьмы. Он понял, что королева сильнее его. Его мнение о себе как о всесильном и всемогущем министре растаяло, как сновидение. Он никогда бы не простил этого королеве. Он мечтал победить ее, захватить власть и унизить ее так же, как был унижен сам. Иногда Орсини сам удивлялся остроте своей ненависти, — королева доверяла ему, была нежной и беззащитной. Она знала, что он друг Рони-Шерье, и позволяла ему безнаказанно дерзить и поучать ее. Изабелла не мешала ему царствовать, подписывая сочиненные им указы, иной раз даже не читая. Именно так ему удалось претворить в жизнь свой замысел по введению таможенного сбора, который он вынашивал уже давно, но Изабелла и слушать о том не хотела. Это было странно, и Орсини не в силах был строить козни женщине, слепо верившей ему. Это было бы неблагородно, недостойно его, он хорошо понимал это и приходил в бешенство от ярости и бессилия.