Догадка Кутузова о тайных сношениях Наполеона и Франца отчасти подтвердилась, когда ему удалось перехватить письмо французского маршала Бертье к австрийскому генералу. Правда, содержание письма полностью раскрыть не удалось, но, во всяком случае, оно давало повод предполагать, что австрийское правительство вело нечестную игру. Кутузова убеждало в этом и еще одно обстоятельство. На второстепенный театр военных действий, в Италию, где находились отнятые Наполеоном австрийские владения, было брошено больше войск, чем к Ульму на дунайское направление, которое вело навстречу главным силам Наполеона. В предстоящем сражении под Аустерлицем австрийцы собирались выставить всего 16 тысяч солдат – в пять раз меньше того, что выставили русские. Но даже и эти 16 тысяч не могли выдержать никакого сравнения с таким же количеством русских солдат. Русский солдат знал времена Суворова, шел в бой за суворовскими учениками – Кутузовым, Багратионом, Дохтуровым, которые заботились о солдате. Русский солдат видел, что союзники бегут при первой же атаке французов, и понимал, что нужно драться, иначе русских ждет гибель или позор, и он дрался, проявляя изумительные боевые качества, воспитанные в нем Суворовым и его соратниками.

Австрийские солдаты этими боевыми качествами не отличались. У Макка, Вейротера и других австрийских генералов их тоже никогда не было, и поэтому они не могли привить их солдату, о котором вообще мало заботились.

Не верил Кутузов и в помощь Пруссии. В начале войны Пруссия не только не хотела вступать в коалицию, но даже не разрешала пройти русской армии через ее территорию. Она боялась Наполеона. Русское правительство предложило Пруссии изобразить движение русской армии через ее территорию как насильственное вторжение, но Пруссия долго тянула с ответом, и, только когда уж очень выгодными показались ей условия, она согласилась вступить в коалицию.

Прусский король и русский царь над гробом Фридриха II дали трогательную клятву о нерушимом союзе. Но Кутузов и этой клятве не поверил. Он отлично знал, что никогда не бывает так архилжива и архипродажна и без того лживая и продажная дипломатия, как во время войны.

Решение Александра о наступлении чрезвычайно обрадовало Наполеона. Он понимал, что в случае отступления противника он вынужден будет его преследовать и еще больше ослабит свою армию. Наполеону нужно было сражение. Он хотел разбить союзную армию, пока к ней не подошли резервы. Но для этого ему нужно было выиграть несколько дней, чтобы подтянуть свои корпуса. И Наполеон повел дипломатическую игру, в которой был таким мастером и к которой прибегал всегда, когда решению стратегических задач требовалась помощь дипломата. Он решил отойти назад, навстречу подходящим к нему корпусам.

Когда союзная армия двинулась вперед, Наполеон приказал своим арьергардам не упорствовать.

Колонны союзной армии ползли медленно – по 10–12 километров в день, увязали в осенней грязи, на привалах разбредались в поисках пищи и, наконец, через трое суток подошли к Аустерлицу.

Многочисленные шпионы и разведчики сообщали Наполеону о намерениях союзного командования. Все дни после выступления союзной армии из Ольмюца он провел в рекогносцировках, наблюдая движение ее колонн, и план союзников стал ему окончательно ясен. Союзники хотели обойти правый фланг его армии и отрезать ее от Вены, через которую проходила главная коммуникация. По всем данным, сражение должно было произойти 2 декабря на Аустерлицком поле, и Наполеон заранее отвел свою армию за линию находящихся на нем озер и рек.

Поле Аустерлица примечательно тем, что в его юго-западной части находится целая система озер и рыбных прудов, образующих вместе с речкой Литавой ряд дефиле, где и разыгралась трагедия русской армии. В центре, возвышаясь над всем полем, находятся Праценские высоты, на которых решалась участь сражения.

«…Если только задержать противника, – говорил Наполеон своим маршалам, – надо занять Праценские высоты, но это будет обыкновенным сражением…» Наполеон же стремился не к «обыкновенному» сражению, не к простому отражению удара, что очень легко было сделать, заняв высоты. Наполеону нужен был полный разгром союзной армии, решающий всю войну, иначе он, потеряв силы, попадал в еще более трудное положение. Маршалы с тревогой указывали ему на это, но Наполеон отвечал, что все решит бой.

Для того чтобы добиться разгрома союзников, Наполеон оттянул свой правый фланг. Он знал, что сюда будет нанесен главный удар, которым союзники намеревались отрезать его от Вены, и все же оставил здесь минимум сил, приказав обороняться до последнего человека. Он поступил так смело потому, что оборону этого участка поручил самому стойкому из своих маршалов – Даву, потому, что эта позиция была прикрыта ручьем и озерами, укреплена и защищена батареей, а главное, потому, что коммуникация на Вену уже не играла никакой роли. Наполеон все предусмотрел и организовал новую коммуникацию по линии Брюнн – Иглау – Пассау. На своем левом фланге он также оставил незначительную часть сил под командованием лучшего маршала Ланна и приказал ему прикрывать направление на Брюнн.

Зато в центре, против Праценских высот, на фронте 2.5–3 километров, Наполеон сосредоточил главную массу сил. Обороняясь на флангах, он решил наступать на Праценские высоты и фронтальным ударом прорвать и разгромить центр союзной армии. «…Если русские покинут Праценские высоты для обхода справа, они погибнут безвозвратно…» – говорил Наполеон своим маршалам. Погибнут потому, что, спустившись вниз, в район озер, они сосредоточатся против его фланга, оголив свой центр и фланг.

Единственно, что тревожило Наполеона, это мысль о русских солдатах. В арьергардных боях их штыковые атаки слишком дорого обошлись французам. Он требует от маршалов построить свои дивизии против русских в специальный боевой порядок, который «…даст возможность действовать против неприятеля огнем и встретить его сомкнутые колонны таковыми же…».

Когда все было подготовлено, Наполеон отдал маршалам приказ на сражение, а сам, объезжая войска, объяснял солдатам задачу боя.