Так Наполеон в трудных для него условиях скрыл свои намерения, выиграл время, подтянул силы и обеспечил тыл; он узнал от шпионов планы союзников, занял выгодное исходное положение, довел задачи боя до войск, указал тот пункт на поле предстоящего боя, где решится успех, и к этому пункту сосредоточил главные силы, чтобы в нужный момент нанести удар.

Этот момент наступил через несколько часов. Пока Наполеон готовился к сражению, определились ошибки союзников, о которых писал Ф. Энгельс как о первопричине поражения.[5]

Александр отнял руководство сражением у Кутузова и передал Вейротеру потому, что Кутузов повел бы дело по-своему, не считаясь с царем, а Александр, обученный и воспитанный в духе прусской военной школы, был ее приверженцем, носителем «павловщины». Вейротер был ближе ему, чем Кутузов, и Вейротер стал у руководства, хотя Кутузов и числился главнокомандующим. Однако ни Вейротер, ни другие австрийские генералы не могли рассчитывать на успех в борьбе с Наполеоном.

Они являлись типичными представителями отжившей прусско-австрийской военной школы, последователями военной системы Фридриха II, и весь их генеральский путь отмечен поражениями, разгромом армий, гибелью солдат, которыми они командовали.

Мы уже видели на примере поражения австрийцев под Ульмом, что прусско-австрийская система ведения операций не допускала ни малейшего творчества и отклонения от стратегических рецептов, выработанных в кабинетах. Приверженцы этой системы губили не только солдат. Следуя ей, они в 1806 году в течение нескольких дней привели к полному разгрому прусское государство.

Вейротер, «осененный идеей» отрезать Наполеона от Вены, поставил задачу армии обойти правый фланг Наполеона. Обход этот Наполеону ничем не грозил. Для успеха нужен был огромный перевес сил, а союзная армия численностью не превышала французскую, двигалась она медленно, даже без боя делая не более 10–12 километров в сутки, а путь лежал через дефиле, обороняемые противником. Задуманный Вейротером обход был даже выгоден Наполеону. Союзная армия, покидая выгодные Праценские высоты, сама подставляла под удар свой фланг.

Для представителей прусско-австрийской военной школы, каким являлся Вейротер, характерна предвзятость решения. Вейротер исходил не из действительной обстановки, которую не изучал, не из поведения противника, которого не разведывал, а из вымышленной, созданной им самим, в своем воображении, обстановки, которая соответствовала его оперативному замыслу.

Исходя из предвзятой идеи сражения, Вейротер и написал свою диспозицию на Аустерлицкое сражение, по которой «…союзники атаковали армию, которую они не видали, полагали ее на позиции, которую она не занимала, рассчитывали, что она будет неподвижна, как пограничный столб…», а французская армия сама перешла в наступление.

Эту диспозицию немедленно утвердили и Александр I и австрийский император Франц, только через полгода спросивший, в чем же заключалась ее сущность.

С утвержденной двумя императорами диспозицией Вейротер приехал в штаб Кутузова, где был собран военный совет, и долго и нудно читал ее собравшимся командирам. Закончив чтение, Вейротер заявил, что все предусмотрено и гибель Наполеона неминуема, тем более что на этом же поле австрийская армия проводила маневры. Австрийский граф Бубна предостерег Вейротера: «…не наделайте только опять таких же ошибок, как в прошлом году на маневрах, не запутайтесь, как и тогда, на этой местности». Оставив без внимания это замечание, Вейротер на вопрос, что делать, если Наполеон сам перейдет в наступление, ответил: «Это не предвидится…»

Большинство собравшихся понимало, что диспозиция никуда не годится, но, во-первых, она была уже утверждена, а во-вторых, другой быть уже не могло: до начала сражения оставалось несколько часов.

Кутузов во время чтения диспозиции безучастно слушал Вейротера, молчал, а потом посоветовал всем перед боем выспаться.

Почему он молчал на военном совете? Ведь он, как никто в армии союзников, понимал создавшееся положение. Люди, ненавидевшие и не понимавшие Кутузова, постоянные посетители великосветских петербургских салонов, говорили о нем как о лживом царедворце, готовом ради личной карьеры пожертвовать интересами русской армии; в качестве примера они указывали на его поведение под Аустерлицем. Способствовал распространению этих разговоров в первую очередь и сам царь, главный виновник Аустерлица. Он сказал: «Я был молод, неопытен, и Кутузов должен был удержать меня от сражения».

Да, слаб оказался Кутузов. Не нашел в себе сил, чтобы решительно противопоставить свое мнение мнениям двух императоров, их свите, венскому двору и австрийскому генералитету. Но в этой слабости проявились не карьеризм и лживость, а величайшая драма Кутузова.

Это была драма и Суворова, и всех передовых людей России, видевших не раз, как цари губят страну, народ, армию, и бессильных помешать этому. Указывали, что Кутузов любил со всеми соглашаться, уступил австрийцам руководство, и в этом его вина и причина поражения, а вот Суворов не любил соглашаться даже с царем Павлом I, и тем более с австрийцами. За шесть лет до Кутузова Суворов командовал союзной русско-австрийской армией. Он не только не подчинялся, но издевался над бездарными распоряжениями австрийского гофкригсрата. В австрийскую армию он послал русских офицеров обучать ее военному делу, с подчиненными ему тупыми австрийскими генералами он не церемонился, ругал их, грозил судом. Сначала он отвергал приказы гофкригсрата, затем жаловался царю Павлу, писал русскому послу в Австрию, отругивался, наконец болезненный стон «ради спасителя, не мешайте мне…» вырвался у великого полководца, изнемогавшего в борьбе с предательским вмешательством «союзников»-австрийцев.

Но авторитет Кутузова, до 1805 года не командовавшего армиями в сражениях, был несравним с авторитетом Суворова, имевшего за плечами к 1799 году Рымник, Измаил и Прагу. Суворову было легче. Он не имел в Итальянском походе рядом с собой двух императоров, два двора, перед ним не было Наполеона, подчинившего волю Александра и Франца, как имел Кутузов перед Аустерлицем.