И тут у него вдруг заболел зуб – тот самый, который треснул и раскололся во время разжевывания немытого яблока, подаренного на редкость хрупкой девушкой. Почувствовав зубную боль, Верещагин сначала подумал: этого мне еще не хватало, и хотел идти к врачу, но потом заметил, что зубная боль прогоняет усталость гораздо успешнее таблеток, и стал даже радоваться ей. Шли дни, луб болел все сильней и сильней, в голове Верещагина стало даже потрескивать… И тут с ним произошло то, что рано или поздно всегда происходит с гениальными людьми; рядом с маленькой тайной, раскрытием которой он занимался, Верещагин вдруг обнаружил другую – великую и жуткую, он даже вскрикнул, осознав, какая она великая и жуткая, и сердце его зашлось от восторга и ужаса, будто он пробирался сквозь заросли пустынного Рая и вдруг увидел тропинку, по которой ходит сам Бог.

Вот такое произошло с ним благодаря зубной боли. Кое-кому может показаться, что это просто совпадение и зубная боль здесь ни при чем. Неверно это. Дальнейший ход верещагинской жизни подтвердит ошибочность недооценки зубной боли. Хотя, конечно, она только следствие, первопричиной всего был камушек незрелой геометрии.

Верещагин помчался по увиденной тропинке сломя голову.

Может, кто-нибудь уже и мчался по ней раньше, но не добежал и рухнул замертво, сердце лопнуло и жилы порвались, потому что медленно бегать по таким тропинкам невозможно – восторг и ужас подгоняют. Верещагин выжил чудом, он проработал за столом месяц почти не вставая, отец, входя, говорил: «Мазохист. Садист», по-прежнему имея в виду, что он мучает не только себя, но и родителей, которым больно смотреть, как сын жертвует собой ради науки. «Я учился шутя,- сказал однажды отец.- А тебе науки вон с каким трудом даются. Хуже нет, когда сын дурак, да еще через курсы скачет». Верещагин закричал на отца громким голосом, замахнулся перьевой авторучкой, как копьем, но тут же забыл об этом – когда через месяц отец упрекнул его: «Ты посмел на меня руку поднять. Я тебе этого никогда не прощу», он ответил: «Какие странные истории выдумываешь ты, папа. Не могло такого быть».

Он закончил свою работу перед самыми госэкзаменами, потянулся, посмотрел в голубое небо за окном, подумал: теперь можно сходить к зубному врачу, но вдруг заметил, что зуб уже не болит, удивился и тут обнаружил во всем теле такую радость, будто провел месяц на Черноморском побережье Кавказа.

Теперь – никуда не денешься – придется сказать несколько слов о содержании дипломной работы Верещагина, и это для автора большая трудность. Потому что автор не специалист ни в одной из наук, знает мало терминов, а формул так вообще – раз-два и обчелся. У него один выход: изложить суть данной работы в самых общих туманных выражениях, и если при этом он где-нибудь все-таки допустит какую-нибудь неточность, то пусть ученые специалисты не поднимают большого шума: это, мол, неправильно, это невозможно, антинаучно и так далее. Автор, мол, пишет о том, чего не знает.

Не знаю – и пусть. Я пишу о Верещагине – его-то я знаю отлично. Изложение дипломной работы для меня – досадная необходимость залезть в чужую область, и, если я поведу себя там как-то не так, нечего вопить,- я как залезу, так скоро и вылезу и опять займусь своим делом, то есть биографией Верещагина, а не его научной писаниной. Так что давайте отнесемся к моим ошибкам снисходительно и с пониманием. Это я ученым специалистам говорю.

Мне ведь тоже приходилось морщиться – когда я просматривал некоторые ваши диссертации и встречал там не очень грамотные в литературном отношении фразы. Но я же не кричал: эта диссертация ничего не стоит, потому что автор не в ладах с родным языком! Наоборот, а говорил: умнейшая диссертация; правда, автор не в ладах с родным языком. И я не писал этим ученым возмущенных писем: дескать, там-то и там-то у вас вопиющие нарушения норм грамматики, бросайтесь, мол, исправлять. Наоборот, я писал им: горбатого могила исправит, имея в виду, что ученые – это, как правило, люди по возрасту солидные и если они не усвоили язык раньше, то теперь уже – не усвоят. Потому что язык можно усвоить только в очень молодые годы, а тот, кто не успел – потерял эту счастливую возможность навсегда. Каждому приходилось, наверное, читать о многочисленных случаях, когда какие-нибудь волки или обезьяны похищали человеческого детеныша и несколько лет занимались его воспитанием. Потом этих детенышей невозможно было научить человеческому языку – они упустили время.

Всех нас на заре жизни кто-нибудь похищает и мы чего-то не выучиваем.

Меня в двадцатилетнем возрасте похитили музы, и в точных науках я знаю лишь то, что успел выучить до похищения.

Так что давайте быть взаимно терпимыми, не будем предъявлять друг к другу обидных претензий: мол, ты в том не разбираешься, а ты в этом дурак; возьмем себе девизом примиряющую фразу древних римлян, которые говаривали в таких случаях: цуум, мол, суикве, то есть каждому, мол, свое; хотя, как заметил один более поздний острослов, иногда очень хочется чужого.

Писал Верещагин, разумеется, о кристаллах – это я перехожу наконец к изложению его дипломной работы. Что такое кристалл в простейшем смысле – известно, я думаю, каждому. Это когда атомы какого-нибудь вещества располагаются относительно друг друга в определенном порядке. Например, в кристалле поваренной соли атомы хлора и натрия стоят друг против друга так, что образуют кубик, атомы других веществ образуют другие фигуры: ромбики, октаэдры, параллелепипеды и так далее. Однако все это не так просто, как кажется на первый взгляд. Кстати, самым простым на первый взгляд всегда кажется именно то, что наиболее сложно. А понятие кристалличности как раз, пожалуй, самое сложное из всего, что есть в нашем мире,- беру на себя смелость так заявить. Здесь кубиком поваренной соли дело не ограничивается.

Во вселенной борются две силы – запомните это. Одна стремится превратить мир в кристалл, другая хочет сделать его аморфным, то есть стереть в порошок. Когда вы видите человека, которого везут за город в деревянном ящике и под музыку, то это значит, что именно его в данный момент той второй силе удалось стереть в порошок. А какой, вероятно, хороший кристалл был!

Речь, разумеется, идет о теле. Душа – это совсем другой кристалл. На него даже эта противная вторая сила руки поднять не смеет.

Итак, поваренная соль или, там, медный купорос – это далеко не единственная форма кристалла.

Птица, летящая над городом, тоже кристалл. Он очень красиво смотрится на фоне голубого неба.

Но перелетные птицы – это уже совсем другой кристалл, ибо у каждой свое место, своя роль, и никому не долететь на Юг в одиночку.

Толпа – кладбище индивидуальностей, тогда как стая – их объединение. Она едина.

И семья – их объединение. Она – едина.

И государство – тоже.

Если четыре стула поставить в разных углах комнаты, то они – кристалл, потому что дальше друг от друга стоять не могут.

Если же их составить вместе – спинками или сидениями друг к другу вплотную, то это тоже кристалл – потому что ближе они стоять не могут.

Кристалл – это форма существования множества как единства. Это когда каждый прячется за чужую спину, подставляя при этом свою, чтоб за нас тоже кто-нибудь спрятался.

И песня – кристалл. В котором звук, следующий за звуком, потрясает нашу душу, а в отдельности не имеет никакого смысла.

Кристалл – это когда все чего-то не могут в отдельности, ради того чтоб мочь что-то вместе.

В общем виде понятие кристалличности можно сформулировать, наверное, так: это такой способ противостояния различных сущностей – в пространстве, во времени или еще в чем-нибудь,- который вытекает из свойств отдельных сущностей, но в результате которого эти свойства отдельных сущностей исчезают, заменяясь единым свойством данного сообщества.

По-моему, я правильно выразился.

Кристалличность – это возвышеннейший способ потери личной свободы ради чего-то более высокого.